|
* * *
Роскошная кисть листопада…
Нельзя ли попроще? Скажи,
ты помнишь?… А впрочем, не надо.
Забудь и живи, не тужи.
Сухой порошок акварели.
Забвения злая трава.
Друг другу о чем-то хотели
сказать, но забыли слова.
Теперь уже поздно. Все прахом
завалено, серой золой.
За окнами клен, как на плаху
с повинной бредет головой.
Тук-тук: деревянное сердце
не помнит вчерашних обид.
Листвы золотое наследство
по ветру летит.
ВЫБОР
Эта монетка вряд ли спасет.
Решка, двуглавый орел.
Два варианта: нечет и чет.
Вот до чего ты дошел.
Некуда дальше. Предательский звук
запечатлен в серебре…
Может, ещё раз подбросить? А вдруг!..
Вдруг устоит на ребре?
* * *
О будущем по линиям листа
узнать нельзя, тем более о прошлом.
Пергамент с придорожного куста,
не замечая, пальцами раскрошишь.
Сухой остаток времени в словах,
перед уходом брошенных на ветер.
Что остается? - только пыль и прах.
Возвышенного вымысла свидетель
и очевидец пламенных минут
безжизненно затих на тротуаре.
И никакого шанса, что спасут -
поднимут, спрячут в бережный гербарий.
Еще одно мгновенье наяву:
на чистом фоне золотистый прочерк,
мелькнув, исчезнет где-то среди прочих -
погаснет в небе, упадет в траву.
* * *
Непременные два табурета
у подъезда - один за другим.
Несуразность простого предмета
сквозь летучий рассеянный дым
проступает болезненно - ясно -
от зазубрин на шляпке гвоздя
до потеков коричневой краски.
Не подумать нельзя, подходя:
вот еще одна песенка спета,
никуда не уйти от судьбы.
В тесноте междумаршевых клеток
сколько раз суждено на дыбы
подниматься, спускаясь? Голгофы
крупноблочной проект типовой.
Сверху вниз заполняются строфы,
понижая порог болевой.
Шелест крови, сопение, шорох,
передышка на перекладных.
Этот дом на бетонных опорах -
неужели для вечно живых?
НА ХИТРОМ РЫНКЕ
Из корзинки достали плетеной,
покрутили: она или он?
С белой кисточкой, с пятнышком темным -
если нравится, значит, берем.
Безымянное солнце сквозь тучи
пробивается, капли дрожат
и сверкают. Ну что ты мяучишь,
покидая невольничий ряд?
Первый спутник изгнанников рая -
на ладони пушистый клубок.
Кто-то выбрал тебя, обрекая
без вины на пожизненный срок.
Быть подарком случайным - удача.
Для того и блуждала впотьмах
осторожная нежность кошачья,
чтобы тихо уснуть на руках.
И никак не могло по-другому…
Выбор сделан. О чем ты? О ком?
Что ответишь, когда по живому
изнутри полоснет коготком?
ДЕНЬ КОСМОНАВТИКИ 2006
Что мог делать в тот день? - спать, мусолить соску,
на правах младенца сопеть, зевать…
Через сорок пять подойдя к киоску
с лаконичной надписью "Роспечать"…
Вдруг дошло, что светлое наше завтра -
только тусклый отблеск былых побед.
Фотография первого космонавта,
знаменитый звездный его портрет,
где улыбка…Чем на нее ответить?
Желтоватой мутью в "глазах газет"?
Тем, что меньше стало нас на планете,
ни страны, ни флага, тех прежних, нет?
Чем еще гордиться? Какими вехами?
Ожерельем бряцающих свобод?
Отводя глаза, бормоча: приехали! -
как в тупик упрешься, - тоска берет.
Крупным красным шрифтом, убойным клином:
"Примадонна в ЗАГСЕ!" Какой контраст
с "Человеком в космосе", с той лавиной
ликованья: он же один из нас!
Что теперь имеем? - В желтушных прелестях
пожилой "Комсомолки" особый шарм.
Пародист молоденький заневестился.
И его обрекли покорять плацдарм
вслед за многими. И какая сила
лепит эти головы? Боже мой! -
Олигарх с гримасою гамадрила,
брюхоногий карлик - уже герой.
Депутат-аграрий с простым, как вымя,
не сказать лицом… Что-то тут не так.
Неужели таких выбирает время,
убивая звезды, сгущая мрак?
Баю-бай, малыш, жизнь тебе подарена,
как трава и солнце, как дождь и снег.
Я куплю газету с лицом Гагарина,
по нему ты вспомнишь ХХ век.
НА БЕРЕГУ
Ракушка, ракушка… В пустом
двояковогнутом объеме
когда-то был и стол и дом,
слепое счастье было в доме.
Хоть со щитом, хоть на щите
среди бесчисленных песчинок
лишь первозданной нищете
по силам тяжкий поединок
со временем. Века, река,
дыханье дымчатых жемчужин…
Трава, деревья, облака -
все остается там - снаружи.
И ты на этом берегу,
как воин, потерявший силы,
превосходящему врагу
свои оставишь Фермопилы.
* * *
Где-то возле острова Суматра
рыбья особь меньше комара
обитает. Жана Поля Сартра
экзистенциальная дыра
достигает своего предела -
суета, мышиная возня…
Хорошо, что никакого дела
этой рыбке нету до меня,
равно как до Тура Хейердала
и до знаменитого Кусто.
Где-то рядом с веточкой коралла
нечто, превращенное в ничто…
Миллионнолетние глубины
плюс каких-то двадцать тысяч лье.
Облака, как клочья парусины
на разбитом бурей корабле…
Меркнет свет спасительного круга.
За лучом потянешься рукой,
погружаясь плавно без испуга
на поклон к владычице морской.
И никто не вспомнит о пропаже,
капитан, когда однажды твой
пароходик вместе с экипажем
растворится в дымке голубой.
ШИПОВНИК
Зачем такие грозные шипы?
Ведь мы одни, тебя никто не тронет.
Прохладный сумрак вьющейся тропы,
скрывающий присутствие ладони,
которую легко пробить насквозь
оружием, разящим словно шпага.
Куда нести слабеющую горсть
с дымящейся пульсирующей влагой,
когда не знаешь, ранен иль убит,
погаснет или разгорится пламя?
Над головой чуть слышно шелестит
осенних дней шагреневое знамя.
В ДОМЕ КНИГИ
Тот подлец и ничтожество, с этим
на одном бы гектаре не сел.
Только кто же тебя на том свете
спросит: с кем бы, чего б ты хотел?
Плотный строй - переплет к переплету,
без зазора - один к одному.
Все продажные, значит по счету
всем воздастся сполна. Никому
скидок нет. И пощады не будет
облаченным в бумажную плоть.
Неподкупный потомок рассудит,
отвращенье сумев побороть:
who is who в этой тесной когорте.
Мрамор в мелкую пыль искрошив,
закадычный приятель post mortem
на могиле сшибать барыши
приспособился. Слюни и сопли,
прямо скажем, - паршивая смесь.
Друг заклятый откуда-то с воплем
торжествующим выполз: я здесь!
Кто избавит, спасет? Кто подарит
жизнь другую, свободный полет
ястребиный? Не тот ли очкарик? -
все листает… Возьмет - не возьмет?
Петербург
12.09.06.
В МИХАЙЛОВСКОМ ЗАМКЕ
Держава, мальтийская лента,
ботфорты - не видно колен.
Нева, брат, пошире, чем Брента,
чем ров у михайловских стен.
Надежды на Фридриха мало.
Россия - другая страна.
У многих корону срывало:
чуть-чуть зазевался - хана.
С великого прадеда правнук
хотел, но не смог взять пример.
На троне шутом полноправным
введеньем решительных мер
прослыть лишь успел. Театрален
весь двор, как парадный камзол.
Придворная бестия Пален
легко вокруг пальца обвел.
Подметные письма, доносы,
в партере шипенье и свист.
Обидная кличка "курносый"
как банный приклеилась лист.
Сон страшный приснился намедни:
дышать все труднее, никто
помочь не желает. Последний
вопрос еле слышный: за что?
Легко здесь представить ораву
нетрезвых, глухой коридор,
как бледную тень на расправу
вытаскивают из-за штор -
в рубахе ночной, как на плаху.
Тяжелый гвардейский сапог -
орудие казни - с размаху
врезается в царский висок.
* * *
Псков, Иркутск, Петрозаводск, Самара…
Сколько вновь за сутки полегло
по России за флакон "Трояра",
не страшась токсичного угара,
похмеляясь всем смертям назло.
Из груди болезненной наружу
рвется сердце. Теплится свеча.
Круглый год и в дождь, и в зной, и в стужу
исцеляя, отпеваем душу
огневой капелью первача.
До последней капли без обмана
разливай, уже не помня про
все, что сквозь граненый край стакана
смутно светит. Голос Левитана
"от советского информбюро"
говорит притихшему народу:
отступили… сдали… понесли…
Победили, обрели свободу
для того ли, чтоб упасть по ходу,
чтоб на нет сойти с лица земли?
НА ДАЧЕ
Как на ладони все, как на духу!
Не обошлось без лестницы скрипучей.
Желтеющие грозди наверху -
уральской наливной, что от падучей
еще не пострадала. Наяву
на солнце соком брызжущее чудо.
Не оставлять же! Выше сквозь листву
и ветки продираешься, покуда…
Проклятие. Остроконечный сук.
Треск по-живому рвущейся рубахи.
Но только бы не выпустить из рук
ступени. Стоп! В холодном липком страхе
узнаешь милосердное копье,
меж ребер оставляющее бурый
кровоподтек на коже. Ё-моё -
не загреметь бы с этой верхотуры!
Остановиться, избежать беды,
и, если повезет, то убедиться
успеешь в том, что осенью плоды
особенны… Еще одна страница
черновика в помарках и штрихах.
На белом поле утихают страсти.
И сладок остающийся в стихах
горчащий привкус позднего причастья.
Как будто ткани голубой отрез
за частым бреднем яблоневых веток
сквозит, когда спускаешься с небес
с корзиной полной золота и света.
КУСТ
Все тоньше кайма золотая,
древесная тверже кора.
Блаженствует осень, не зная
о том, что случилось вчера.
Облитый рябиновой кровью,
как рваная рана горя,
с душой, исцеленный любовью,
в последние дни октября
воскреснешь, как миф о герое,
который остался в живых,
сжимая внутри ледяное
пространство орбит кольцевых.
|