Евгений Лукин (Санкт-Петербург) СВАДЬБА РЫСИ. МИФОЛОГИЯ АБСУРДА В ТВОРЧЕСТВЕ АЛЕКСАНДРА ВВЕДЕНСКОГО
|
||
"Флейта Евтерпы" №4, 2006 |
"Авторитет бессмыслицы" - так несколько иронически именует
себя один из самых талантливых поэтов минувшего столетия Александр Введенский
(1904 - 1941). Его необычные, удивительные произведения продолжают и поныне
привлекать внимание исследователей, занимающихся проблематикой русского
авангарда и "Объединения реального искусства" ("Обэриу")
в частности. По мнению литературоведа Николая Харджиева, "система
обэриутов - это эпохальная тенденция", которая отражает сущность
нынешнего непредсказуемого времени. А философ Яков Друскин справедливо
полагает, что "вещи Введенского - не от мира сего, Божественное безумие,
посрамившее человеческую мудрость". Бессмыслица - это тот язык, на котором говорит с человеком запредельное
и безграничное. Человеческий разум демонстрирует свое онтологическое бессилие,
когда обнаруживает необъяснимую бессвязность мира и раздробленность времени.
Познать мир с помощью обычной линейной логики становится невозможно, поскольку
его определяющие субстанции, такие как Бог, Время, Пространство, относятся
к запредельным и безграничным. Поэтому бессмыслица является тем универсальным
инструментом, тем "золотым ключиком", с помощью которого и открываются
эти трансцендентные явления. Это вполне корреспондируется с тертуллианской формулой ("верую,
ибо абсурдно"), которая присуща догматике православного христианства,
и противоречит основной установке блаженного Августина ("верю, чтобы
понимать"), определившей как последующую схоластику римо-католицизма
вообще, так и отвлеченную "критику чистого разума" Канта в частности.
"Я посягнул на понятия, на исходные обобщения, - утверждает Александр
Введенский. - Этим я провел как бы поэтическую критику разума - более
основательную, чем та, отвлеченная". Таким образом, "звезда
бессмыслицы" Александра Введенского зажигается на нашем духовном
небосклоне отнюдь не случайно. Она появляется вследствие русской православной
традиции, которая гармонически сочетает рациональное и иррациональное
начало, включая сюда и бессмыслицу как явление высшего, неземного порядка.
Закономерна творческая эволюция поэта. Поначалу он увлекается поэзией
символистов, прежде всего, творчеством Александра Блока. Затем изучает
заумные поэтические опыты, обусловленные фонетическими поисками старших
футуристов, в частности, Алексея Крученых. И постепенно приходит к самобытному
семантическому эксперименту, осуществленному в субкультурной ситуации
группы "Обэриу" (Александр Введенский, Даниил Хармс, Николай
Олейников, Николай Заболоцкий, Константин Вагинов). Исследователями установлены
формальные приемы, которые становятся типичными для поэтики обэриутов:
в одних случаях слова нормативного языка переходят в заумь (зубр арбр
хлрпр), в других случаях они преобразуются в абсурдный набор понятий (туман
тимпан веспасиан), в третьих - модифицируются путем замены отдельных гласных
и согласных (мел - мол, срам - гам). "Организующую роль в эволюции
подобных рядов к бессмыслице, - указывает литературовед Михаил Мейлах,
- может играть аллитерация, рифма, параллелизм любого рода". Как ни бессмысленна внешне бессмыслица, однако творческая, божественная сила языка заключается в том, что словесные символы способны входить в бесконечное количество сочетаний, а семантический эксперимент с понятием неизбежно связан со значением, каковое принципиально не является герметическим. Иными словами, бессмыслица всегда имеет смысл, и задача состоит лишь в его отыскании и толковании. В нашем случае представляется возможным выявить те разнообразные мотивы, которые составляют определенные символические ряды в произведениях Александра Введенского.
I "Начало поэмы" - наиболее известное стихотворение Александра Введенского (благодаря его обильному цитированию в критической литературе как образца "разрушения поэзии"). Впервые опубликованное в 1926 году в ленинградском "Собрании стихотворений", оно содержит многие концептуальные направления, которые впоследствии станут характерными для творчества поэта. Это произведение, насыщенное историческими и мифологическими реминисценциями, описывает современную реальность, которая воспринимается автором как жуткая мистерия, именуемая свадьбой Рыси. Вот этот оригинальный текст, приводимый здесь в качестве необходимой иллюстрации: верьте верьте К образу Рыси как Русской земли Александр Введенский обращается неоднократно. Так, в поэме "Кругом возможно Бог" (1931) он пишет: "Тут жирная земля лежит как рысь". Ассоциативный ряд "жирная земля - рысь - Русская земля" перекликается с известным риторическим оборотом из "Слова о полку Игореве": "Печаль жирна тече средь земли Рускыи". Вообще реминисценции из этой древнерусской песни постоянно встречаются в произведениях Александра Введенского. Ими насыщена, например, поэма "Минин и Пожарский" (1926). Здесь и "Мономах в кулак свистит", и "славно Дон катит", и "лебедь беленький летит", и "водкой печаль потекла", а целый отрывок построен на прямых ассоциациях с текстом "Слова": к дубравам чудным повлечен Последняя строка откровенно демонстрирует тот формальный прием, который
использует поэт при сотворении "бессмыслицы". Древний риторический
оборот "любо испити шеломомь Дону" преобразуется путем изменения
синтаксической структуры, когда не доспехами вычерпывают, а доспехи вычерпывают,
что придает предложению иной, пацифистский смысл. Образ Галицкого кремля, мощные башни которого возносились "под небеса"
(кремль был построен на высокой горе), угадывается не только в поэме "Минин
и Пожарский", но и в "Начале поэмы". Напомним, что в XII
столетии здесь правит могущественный князь Ярослав Осмомысл, который,
как говорится в "Слове о полку Игореве", высоко сидит на своем
златокованом престоле, мечет "бремены чрезъ облаки" и стреляет
"салтани за землями", готовясь по призыву папы римского к участию
в крестовом походе совместно с латинцами. "Верьте папским парусам",
- мрачно иронизирует Александр Введенский в "Начале поэмы",
называя воинственные папские буллы или папирусы (характерная для обэриутской
поэтики игра слов: паруса - папирусы) "ватошной смертью". Вместе с тем строка "уж летят степные галки" (парафраз строки "чресъ поля широкая галици стады бежать" из древнерусской песни) содержит намек на агрессивные действия "незалежной" Украины против России. Ведь эти "галки" ("галици") иногда толкуются переводчиками "Слова о полку Игореве" как "галичане" - жители города Галича, что сообщает данной гипотезе дополнительную аргументацию: уж летят степные галки Аллюзии на таинственного Тьмутараканского болвана, упоминаемого в "Слове о полку Игореве", обнаруживаются в поэме Александра Введенского "Суд ушел" (1930). Суд воспринимается поэтом как древнее идолопоклонническое действо, связанное с жертвоприношением: "Это дурной театр, - говорит он. - Странно, почему человек, которому грозит смерть, должен принимать участие в представлении". Здесь преступник предстает не перед Богом ("Бог, Бог, где же Ты?"), а перед неким "окружным сосудом" (опять обэриутская игра слов: суд - сосуд). Поэт наделяет преступника чертами языческого идола, совершившего тяжкий грех Христоубийства: стал убийца перед ними что рыдаешь что грустишь
II Свадьба Рыси - это тоже пир, только страшный и кровавый, на котором осуществляется
мистическое бракосочетание со смертью. Перед нами - типичный для древнерусской
песни способ изображения междоусобной брани как кровавого свадебного пиршества
("ту кровавого вина не доста, ту пир докончаша храбрии русичи: сваты
попоиша, а сами полегоша"). Другой характерный способ изображения
- сопоставление брани с кровавой страдой ("на Немизе снопы стелютъ
головами, молотят чепи харалужными, на тоце животъ кладутъ, веютъ душу
отъ тела") - также используется Александром Введенским в "Начале
поэмы", где мертвецы, лежащие вповалку, сравниваются с "пунцовой
соломкой". И, наконец, третий способ, когда брань описывается как
страшный ратный сев ("костьми посеяна, а кровию польяна"), применяется
как в "Начале поэмы", так и в стихотворении "Больной, который
стал волной" (1929), коррелируясь со строкой "печаль жирна тече": При этом в "Начале поэмы" особенно подчеркивается абсурдность
происходящего - ведь Рысь-Русь сочетается не с небесным Женихом, а "женится"
на смерти. То есть совершается нечто противоестественное, нечто извращенное,
когда невеста не венчается венцом бессмертия, а цинично приносится в жертву
подложной "ватошной" смерти. Конечно, речь здесь идет о гражданской
войне или, выражаясь языком автора"Слова о полку Игореве", усобице
и крамоле. Детство и юность поэта приходятся на тяжелые, небывалые годы русской
истории - Первая мировая война, Февральская и Октябрьская революции, гражданская
война. Впоследствии, арестованный в 1931 году, он откровенно говорит на
допросах о своих монархических убеждениях и определяет свое политическое
кредо тремя словами: "Бог, царь, православие", видя в русском
царе "мистическую фигуру - помазанника Божия". Эти убеждения
остаются неизменными до конца жизни. В поэме "Минин и Пожарский"
поэт называет Уральскую местность, где была казнена царская семья, "адом".
А в упомянутой "Элегии", написанной за год до гибели, он признается,
что ему всего милей "орла гвоздика", то есть всего дороже образ
двуглавого орла - державного символа Российской империи. Трагические события начала ХХ столетия находят непосредственное отражение в "Начале поэмы" Александра Введенского. Прежде всего, это Кронштадтский мятеж 1921 года, очевидцем которого был семнадцатилетний поэт. Формальный прием (набор понятий), используемый им при описании неудавшегося восстания, отнюдь не кажется абсурдным. Здесь есть и грозное балтийское небо, и гордая боцманская дудка, и прибрежный мол (мел) со стенкой, где были расстреляны непокорные кронштадтские матросы ("пунцовая соломка"), и даже палаческая команда "пли", преобразованная в число 3: небо грозное кидает Другая реалия гражданской войны - английская оккупация северной России,
которая приветствуется адептами белой идеи - также находит точное выражение
в "Начале поэмы": "полк английский ерусланский шепчет важное
ура". Кажется абсурдным, что именем русского сказочного героя называется
иностранное воинство, вторгшееся в российские пределы, но такова была
тогдашняя действительность, которая порождала в поэтическом сознании подобную
"бессмыслицу". Немецкие руки врагов
III скоро сядет на холму воробушек Дурачок василий и монах торгуются у часовни, похожей на "русую жабу". Эта "русая жаба" выглядит той самой сказочной царевной-лягушкой, которая чудесным образом превращается в Василису Премудрую - русский прообраз Софии, Божьей Премудрости. Часовня грустно улыбается, едва прикрываясь платком с "густой каймою", словно догадываясь о лживой, обманной сути третьего рождества - очередного явления на Русскую землю лжепророка, насильственно поддерживаемого штыками: торг ведет монах с василием волосами щит лазурный Гусь - чрезвычайно важный образ, проходящий лейтмотивом в творчестве Александра Введенского. В поэме "Ответ богов" (1929), воспроизводящей мотивы пушкинской "Сказки о царе Салтане" ("жили-были в Ангаре три девицы на горе"), приводится описание этой птицы, не имеющей "ни кровинки на кольце, ни соринки на лице", но важно носящей зеленую шляпу и залихватски пьющей "туманный нашатырь". Она, как правило, молчит, и только "черепом качает". Эта птица - очевидный обэриутский двойник демонического персонажа из вещего сна Татьяны Лариной (роман "Евгений Онегин"): Вот череп на гусиной шее В принципе, сюжет "Начала поэмы" перекликается с вещим сном Татьяны, где также раздается "крик и звон стакана, как на больших похоронах", а всякая тварь - от черепа на гусиной шее до карлы с хвостиком - кричит испуганной невесте: "мое! мое!" В обоих случаях наличествует такой мистический персонаж как медведь, который выступает проводником к пределам потустороннего царства. Там находится последняя сторожевая застава бытия, представленная в русских сказках избушкой на курьих ножках, в пушкинском романе - убогим шалашом, а в "Начале поэмы" - берлогой. Здесь в зловещем свете ночных светильников или свечей совершается таинственный переход через границу между жизнью и смертью. И опять же в обоих случаях это таинственное действо (воображаемое смертоубийство) сопровождается безумным карнавалом ряженых - "хором резвым посмешищ". При этом в "Начале поэмы" смерть наряжается в рясу и снабжается гуслями, как будто заполучив эти предметы у монаха и дурачка василия - недавних торгашей ее судьбоносной свадьбы. Вот этот ужасный обман и изобличает медведь: уста тяжелого медведя Известно, что медведь является непременным персонажем как скоморошеских
представлений, так и святочных обрядов, связанных с культом нечистой силы.
Наряду с другими зверями и птицами этот "хозяин леса" присутствует
в сказочной свите бабы Яги костяной ноги. Помимо прочего, медведь считается
давним и общепринятым символом России ("русский медведь"), что,
вероятно, и подтолкнуло Александра Введенского к аналогичной модификации
Руси в Рысь. Образ медведя, как и образ "черепа на гусиной шее", является ведущим в творчестве поэта. Он неоднократно встречается в поэме "Минин и Пожарский", где обнаруживается то стоящим на "костяной тропе" (сакральная символика), то рожающим в берлоге "ребят" (эротическая символика), то тем самым угрожающим "русским медведем" (политическая символика), который изумляет и пугает "трудных англичан" - оккупантов северной России: одет в курчавое жабо
IV Византийская житийная легенда "Чудо Георгия о Змие", как и
древнерусская песнь "Слово о полку Игореве", становится непосредственным
литературным источником "Начала Поэмы". Следуя житийной и песенной
традиции, Александр Введенский трактует свадьбу Рыси как обряд жертвоприношения.
Ведь и в житийной легенде царская дочь предстает как жертва, обреченная
к пожиранию чудовищным Змием. Облачившись в торжественный пурпур, она
отправляется на смерть как на свадьбу под горькие причитания отца: "На
кого мне, сладчайшее мое дитя, теперь глядеть, чтобы хоть немного утешиться?
Когда я сыграю твою свадьбу? Когда увижу твой брачный покой, когда зажгу
факелы, когда запою песнь, когда узрю плод чрева твоего? Увы, сладчайшее
мое дитя, иди без времени к смерти - я расстаюсь с тобой". Средневековая
экзегетика толкует этот образ царской дочери как образ христианской веры
или церкви, оказавшейся под угрозой поругания. По мнению американского
литературоведа Савелия Сендеровича, "здесь один шаг до представления
Руси, особенно Святой Руси, в том же виде". Вместе с тем, жертвенная образность "Начала поэмы" органично переплетается с древнегреческими мифологическими мотивами (ведь русская культура в принципе основывается на греческой и византийской традиции). Первоначально античная тема возникает у Александра Введенского в связи с лазурным щитом, мгновенно покрывшимся волосами и тем самым напомнившим отрубленную голову медузы Горгоны, применяемой Персеем в том же защитном качестве. Вторично поэт возвращается к античной теме в самом конце произведения, обращаясь к мифу о Прометее - излюбленном герое тогдашней революционной публицистики. Как известно, хитроумный титан Прометей изобретает жертвенный ритуал, согласно которому олимпийскому богу Зевсу вместо мяса преподносится груда несъедобных костей, обильно политых жиром. Именно за этот последний подвох (а не за кражу огня, как полагают многие) громовержец пригвождает Прометея к скале, расположенной на краю земли - в Колхиде. Аллюзией на этот мифологический сюжет и завершается "Начало поэмы", повествуя о свадьбе Руси-Рыси как жутком жертвоприношении: чу сухорукие костры Примечательно, что Колхида здесь называется "свиной", вызывая
дополнительные ассоциации со стихотворением "Русь" Алексея Крученых,
где Русь представляется некой девой, погрязшей "в свинстве",
однако спасшейся - "по пояс закопавшись в грязь". Очевидно,
неясный образ девы корреспондируется здесь с легендарной царской дочерью,
отправленной на заклание к берегу Ласийского заросшего озера (трясины)
и спасенной бесстрашным всадником на белом коне - святым Георгием Победоносцем.
Следует отметить, что в поэзии Александра Введенского, пронизанной танатологическими и эсхатологическими мотивами, этот бесстрашный всадник преображается в некую мистическую фигуру, которая, бренча пустым стременем, стремится не к чудесному спасению, а в обратную, зеркальную сторону - к смерти. Известно, что в стихотворении "Элегия" поэт, проецируя на себя образ "бедного всадника", также контаминирует его с героем стихотворения Александра Блока - умершим литератором, за гробом которого рука об руку идут Богородица, являющаяся небесной заступницей Руси, и невеста в траурной вуали, ждущая небесного Жениха.
* * * Как видно, поэтическая бессмыслица Александра Введенского оказывается далека от абсурда. Семантический эксперимент поэта как способ объективного отражения реальности сопровождается поиском новых сочетаний словесных символов и понятий, имеющих традиционную историческую и мифологическую основу. Подобно тому, как русская авангардная живопись ХХ столетия зиждется на древнерусской иконописи и "скифской пластике" (Давид Бурлюк), так и русская поэзия бессмыслицы имеет свои древние религиозные и национальные истоки.
ОСНОВНАЯ ЛИТЕРАТУРА: "Слово о полку Игореве". Л, 1967. |
|