ТРУБНИКОВСКИЙ ПЕРЕУЛОК

Из упаковки подарочной сыплется снег,
И в усыпальнице арочной поступь так рыхла.
Брел безутешно и слух напрягал человек:
Ночь кашлянула, откашлялась эхом и стихла.
Батюшки-светы, в какую он впал белизну! -
А бытие от приданого только безбытней.
Ночь укрывалась фатою: "Авось, улизну
В тишь безответную - с горечью свадебных сбитней!.."
Что ж ты печалишься, месяц медовый февраль?
Али не рад восковым ожерельям разлуки?
Ночку сосватал прохожему - эка печаль!
Ну-ка, подуй: обогрею иззябшие руки…

СНОВИДЕНИЯ

Ночуя попрошайкой легковерным
В разящих медвежатиной углах
И припадая к язвам и кавернам
Судьбы моей юродивой впотьмах -
Я забывал, как перебранки жарки
Бесовские… Но снятся до сих пор
Какие-то окурки, кофеварки,
Конфорки и захарканный фарфор.
И снится грязь чужая под ногтями,
И липкий от ликера поцелуй,
И заячья губа - крестовой даме
Так шедшая ("Ты, малый, не балуй!");
И тараканья чехарда по кухням
И чердакам, заросшим со времен
Столыпинской реакции ("Э-эй, ухнем!")
Иль пугачевщины ("Вечерний зво-он!");
Скатерки-самобранки, самокрутки,
Ужимки самоедов за столом
("Вам нолито, не отбрехаться - дудки!"),
И тамада - радушный костолом,
Что смачно материт марксистский тезис,
Про черный день припрятав партбилет…
Ходынка, казнь стрелецкая, пригрезясь,
Легко в семейный впишутся портрет.
("Погибла Русь!") Набрякли ряхи хряков,
И мировая закусь - огурцы
Похрустывают, чтобы ты, провякав,
Остался неуслышанным ("В отцы
Тебе гожусь!")… Да здравствуют баскаки!
Кроши писак и медиков дави!
Имей, скотина, совесть цвета хаки -
Граж-дан-ску-ю - и потопляй в крови!
Мне чудятся хоругви, херувимы,
Баранок связки, самоварный пах -
С частушками вприсядку хоровыми
Осеменявший чашки второпях;
Кликушество в купеческих вертепах
Совдеповского толка, телемост
С Гренландией - где в выкладках нелепых
Осмеян наш естественный прирост…
О, Русь моя, жена моя, доколе?!
("Сцеди штрафную, рот перекрести!")
Соплей перешибем во чистом поле!
Пей, Муромец, и, Соловей, свисти!
Беззубы коммунальные старухи.
Крысятиной пропахла колбаса.
Оно бы хорошо - синицу в руки,
Да копотью покрылись небеса!

РАСКОСАЯ ТАЙНА

По каленым излукам болтайся,
По рассыпчатым кручам плутай -
Никогда ты глазами алтайца
Увидать не сумеешь Алтай!..
Козья шерсть перевала на ощупь
И мягка, и свежа, а в ручей
Для прохлады и солоду проще б
Настругать конопляных лучей.
Зарумянился срез плоскогорья:
Это киноварь вышла из недр, -
И, купаясь в духмяном кагоре,
Совершает причастие кедр.
И, над озером ртутным набычив
Лоб базальтовый, крякнул утес:
Отразился в прозрачном, обидчив, -
И обиду на дно перенес.
Здесь мгновенны закаты и зори
И пронзителен шепот светил
Для того, кто с геройством во взоре
Заповедную тишь посетил.
Но туземная тайна раскоса
И темна из-под каменных век,
И тебе ни ручья, ни утеса
Не постичь за твой краткий набег.

Чуйский тракт, 1987 г.

Створчатые двери сомкнутся в надрыве.
Тронется троллейбус - и дрогнет фонарь.
Яблоко глазное во мраке червивей.
Полноте страшиться приснившихся харь!
Оползень сознанья и зыбок, и зубчат.
Полноте щемиться в углу, в закутке!
Может быть, однажды по лицам изучат
Истину, как жребий по левой руке…
Лики без кровинки - лишенные крова,
Ряхи без зазренья - впитавшие тьму:
Все мы пассажиры движенья земного,
Цель его - присниться себе самому.
Что за остановка? Плечами поводят
В белом контролеры: билет приготовь…
Так уж повелось: на конечной выходят.
Сердце не троллейбус - не тронется вновь.

Пресмыкаться иль мыкаться -
Нет дилеммы темней.
Хоть и мизерна выгодца -
Да сподручнее с ней!
Ухмылялись правители,
Помавая бичом:
Все гордыню провидели
В послушанье моем.
А усмешки все змейчатей…
Что ж вы в муки мои
Громы-молнии мечете,
Господа холуи?
Что поделать, не с пользою
Я сносил тумаки:
Шарю в сумерках, ползаю,
Уронивши очки…

Поезда бряцают стаканами в подстаканниках.
Времена петляют дорогами в подорожниках.
Мастерам нужда в подмастерьях. Но в подхудожниках
Уж ничто не высечет искры той, что в избранниках.
Подъязычной немочью скован дух подытоженный.
Подполковнику - новый чин; подьячему - дьякона...
Но художники от подложности отгорожены:
Участь подлинных и оплачена, и оплакана.
Подхалимствуют верноподданнейшие, тужатся -
Сволочное брюхо набив подачками мелкими:
Никогда они до художников не дослужатся,
И пребудут вечно слова их токмо подделками!

Спасибо за татарское родство,
За причеты шаманские в улусах,
За дочерей чернявых, темнорусых,
За все, чем крови полнится раствор.
Уроки этой варварской страны
Пошли б на пользу, кабы не бессмертье:
Оно то князя пробуждает в смерде,
То ангела творит из сатаны.
И столько раз я ликовал взаймы,
Свою тугу ссужая толстосумам,
Что не к лицу мне иноком угрюмым,
Как свечи, пересчитывать холмы.

* * *

М. Л.

Теплолюбив, морозостоек,
Я брал металл
От каждой из казенных коек,
На коих спал.
Десяткам сбоев и осечек
Я отдал дань:
То я циркач, то я газетчик,
То просто пьянь…
Живая изгородь разлуки:
В руки изгиб,
Как шприц белохалатной злюки,
Впивался шип;
И стебли наливались кровью,
И лепестки
Клонились ало к изголовью
Моей тоски.
Трезвело вязкое железо
В вытье ночей.
Твердила колкая аскеза,
Что я - ничей.
Но, к розам простирать объятья
Не перестав,
Про жребий свой не смел понять я,
Что он кровав.
От одиночества - зуб на зуб,
Я глух и нем.
Тогда избавиться мне сразу б
От всех проблем!…
Но в сталь решетчатых кроватей
Вплелись цветы,
И стала только узловатей
Ладонь тщеты.

Порывами ветра колеблем солнечный луч.
Все виды любви и смерти изведаны нами.
Фасон рогоносца: прореха в пляжной панаме.
А чрево изменницы вспучит военный путч.
При виде купальщицы пенный шипит напиток,
Из древа познания сбит валютный топчан.
И ангелы жлобовитее слобожан,
И демоны утонченнее сибариток...
Серебряный Бор. Зарифмованный лихо бред.
Кто рынок раскаянья вдоволь грехом насытил -
Тот вируса гибели полуживой носитель,
Окраин молчания треплющийся полпред.
И всюду брезгливость к безволию - главный тормоз,
К кому за словами сочувствия ни потянусь.
Любви треугольник из катетов, гипотенуз
Венок выплетает, в замкнутый круг оформясь.
Коза, капуста и волк - игра для детей,
Любимая, любящий и страна проживанья…
А прошлое так романтично: в солдатской бане
Бутылочной розочкой ротный убит соловей.

1989 г.

Денису Новикову

Не везите, ферты, не везите
Сигареты "Кэпстон" из капстран -
А не то российской Немезиде
Доведется выдернуть стоп-кран!

…Здесь белеет православный храм -
Как молочная бутылка с соской.
Б-же! Поднося его к губам,
Не сочти метафору бесовской!

На колени падает Денис,
Говорит: "I am a Russian Poet!"
Лучше ввысь, к Младенцу потянись -
Сам подумай: кто его напоит?

Лучше звезды в небе приумножь,
Дабы Млечный стал жирнее сливок!..
"Do you love отечество?" - "Умно ж
Ты поджучиваешь, полуживок!"

…О, не тщись в шампанском отныряться,
Авангарда кислый ананас! -
В дупель пьяные охотнорядцы
Спят за столиком, угомонясь…

Крaдется, бритоголов, абрек
В том затишье подлинном подлунном.
Чу! Сдается, сумрак-имярек
Кулачонки сжал и - хрясь! - по струнам.

Спит страна огромным пирогом
Именинным: пламенеют свечи
По окраинам… Но грянет гром
От накала и в Замоскворечье!

1990 г.

Благословляю книжного менялу,
Который жизнь мою по номиналу
Загонит в подворотне дураку. -
И малый, уминая курагу,
Приправит дактиль дактилоскопией
Двух липких пальцев, чтоб мольбы скупые
Пришлись по вкусу… Заедая вслух,
Он воскресит изблеванный мой дух...
С халвишными губами мухоловы
Помянут разнесчастного меня,
И будут очи сонные лиловы
На выдохе сорокового дня.

Маршрутная метель до Лианозова
Шоссе лианой гибкой оплела.
Фонарные орехи, теплясь розово,
В гирляндах раскалялись добела.
Под лунной скорлупой начинку вкрадчиво
Вынюхивала дюжина собак.
Застыл согбенный частник в позе кравчего -
И ругань заливает в бензобак.
В отделе букинистики, где издавна
Мы лишь перебираем корешки,
Ветшает жизнь, в "Литпамятниках" издана,
И нам ее тревожить не с руки.
Под Рождество сказанье Оссианово
Понятнее звучит для россиян,
И весь крещеный мир как будто заново
Мистификациями осиян.
О, книголюб, листающий Макферсона,
Как ни голубь его, как ни лелей:
Страна вокруг обглодана, истерзана -
И потому Шотландии милей!

Я - продавец пустого кошелька,
Расхищенный его насущной пищей.
Мгновенья, разодетые в шелка,
От вечности шарахаются нищей.
Эй, перекупщик, пораскинь мозгой! -
Перед моим лотком такая давка:
Я обречен двугривенной тоской
Безденежье расхваливать с прилавка.
По лабиринтам раковин ушных
Я на карачках крался меж розеток,
Едва ноздрями сдерживавших чих…
Ату, зверюга, так меня разэтак:
Затей торговлю на моей стезе -
Чтоб жертвою корриды пал Тезей!..

По вечерам гонять чаи,
Иль с бритой наголо актриской
Крутить роман в ЦДРИ -
Цивилизацией бактрийской
Мозги ей пудря? - Лучше рыскай
Среди базарной толчеи.

Пить "ерш" писательского клуба,
Где Казанова, острослов,
Трактат об удвоенье куба,
Энциклопедию сыров
На средства министерш готов
Издать весомо, зримо, грубо;

И где, отбившийся от рук,
В кругу пиитов-недоучек
Глаголет истину бирюк,
Сипя: "Еще сто грамм, поручик!
И цыц! Меж нас - шиит-лазутчик!" -
Нет, лучше пей среди ворюг.

Отправься на Тишинский рынок,
За цены горца не жури,
Купи лукошко мандаринок -
И очищай от кожуры:
Существованье вне игры,
Вне поединков и разминок.

В двуцветных майках игроки
Проносятся по солнцепеку.
Но стиснуты твои виски
Свистком судьи, звонком к уроку…
Плетешься, бормоча: "Что проку?" -
И натыкаясь на лотки.

Есть нипель в каждом апельсине
И в каждом яблоке - фитиль.
Но только музыке отныне
Дано возвысить мыслей штиль!..
…Потертый мяч, глотая пыль,
Ты вдоль штрафных гоняешь линий.

Сквозь игольное ушко туннеля
Продевая нитчатый состав,
Тарахтит - бубнила, пустомеля -
Жизнь моя, от вечности отстав.
Индевеет церковка на круче.
Проводница квохчет: "Куд-кудах?
Чем в окно высовываться - лучше
Целовал бы девушек впотьмах!.."
"Губы, - говорю, - оледенели.
Если только не снесет башку, -
Может быть, в очередном туннеле
Я свечу раскаянья зажгу".

* * *

Белой шахматной ладьей
Снился мне маяк над молом,
Строем пешечным веселым -
Парапет береговой.
Море с пеною у рта
Налетало на баклана:
Февралю, мол, снится рано
Куп миндальная фата!
Но по клетчатой доске -
По раскопкам херсонесским -
Кроме солнца было не с кем
Пробираться налегке.
И зудело в голове
От любовного гамбита,
У разбитого корыта,
На таврической траве.
И не раз со дна времен
Из ракушечных шкатулок
Дистих юного Катулла
Был, как жемчуг, извлечен.

Что ты, море Черное, бубнишь себе под пирс
Да шершавый щупаешь мыс,
Как сюртук господский - всеми брошеный Фирс?
Не горюй, родное, уймись!..
Окунаясь мысленно, стою у окна.
Зыби крапчатой - исполать!
Кипарис, как палочка бенгальского огня,
От звезды готов запылать.
Суицидно-суетен столичный галдеж,
От вранья изныла душа.
Надо бы покаяться и жить, как живешь
Ты, безгрешное: не спеша…

Ну и слава Б-гу, что зима!
Вот и замечательно, что негде
Прикорнуть - и я сошел с ума,
Сбрендил, точно сторож на объекте,
Обходя с двухстволкою зрачков
Город и с бредовинкой пеняя:
Снег-де недостаточно пухов,
Негде притулиться после чая!..
Если только чаем назовешь
Бурую казенную водицу,
Поданную наспех, под галдеж
Поезда, вползавшего в столицу -
В заморозки те, где мне сейчас
Не с кем для сугрева молвить слово,
В пустошь ту, где под прицелом глаз
Я держу прохожего ночного.

Подмаргивает молния в тумане
Фата-моргане вологодских чащ -
Вольготных, волглых… Где они - ума не
Приложат двое, завернувшись в плащ
Мглы прорезиненной… Но и сквозь прорезь
Разрядную поскребывает им
Сердца промозглый полумрак, узорясь
Послезакатным маревом своим.
И шепчутся они: "В Великий Устюг -
Ночным экспрессом, рейсовым потом -
До Ферапонтова…" - И каждый кустик
Смородины им вторит шепотком..
И маковки церковные, и своды
Кремля повечеревшего, и двор
Архиерейский в дебрях непогоды
Выкраивает их пытливый взор…
А я топчусь под козырьком киоска,
За парочкой воркующей следя,
И восхищаюсь: до чего ж неброска
И величава пелена дождя -
Отгородившая Стеною Плача
От каторги пожизненной любовь
Беспечную… И, ничего не знача,
Гудит во мне злопамятная кровь.

Вологда, июль 1990 г.

В то лето был я сам не свой -
Фрондерствуя и безобразя.
Мы обитали всей семьей
На севастопольской турбазе.
Цедили с жадностью из фляг,
Уйдя в поход на три ночевки,
И размалевывали флаг,
И тараторили речевки.
Инструктор наш Корокозьян
Изрядно смахивал, задира,
К отбою образцово пьян,
На козлоногого сатира.
Наряд на кухню просто так
Я схлопотал или за дело -
С ухмылкой оттирал черпак,
А котелок - остервенело.
Мы с белобрысым пацаном
Сдружились, немцем из Сибири:
То через клумбу сиганем,
То мчимся, персиков натыря…
В аллее тихой нас поймал
Какой-то хмырь и шлепать вздумал.
Я был смышлен, хотя и мал,
И пригрозил: скажу отцу мол!
Тот сдрейфил, покраснел до скул
И, чином рисковать не смея,
Тайком блондинчику шепнул:
"Не слушай этого еврея!"
Узнав про это, я вскипел,
Нагнал его при всем народе -
И выпалил, от гнева бел,
В лицо: "Холуйское отродье!"
...Возможно, этот эпизод
И вспоминать излишне даже:
В то лето, млея от красот,
Мы больше нежились на пляже -
И наблюдали млад и стар,
С каким величием, в изморе,
Схвативши солнечный удар,
Утес обваливался в море.

Инакосущая меня гвоздит икота:
И рад бы выблевать, да впроголодь толкусь
Вокруг да около людского антрекота,
Солено-сладко-кисло-горького на вкус.
За горсть оскомины благодарю Кормильца -
На званом пиршестве, доверчивей дичка,
В упор пуховые разглядываю рыльца,
Луженым глоткам подпивая вполглотка.
Пархаты звезды в этом небе разливанном,
А пробки юркие стартуют взапуски,
И ублажают златом, смирной и ливаном
Чертяку, делящего жирные куски.
Арийской внешности мне не дал бог погромов,
И дорог Вагнер мне, как заворот кишок.
А цэдээловское племя управдомов
С монгольской жадностью кромсает артишок.
Урла сановная! По сабантуям куксясь,
Вы мне потрафили, и в имени "Москва"
Я слышу кваканье, и яблочный свой уксус
До дна вылакиваю ради торжества!..

Сосущий ствол вянущий сосуществованья
Агнца со змием двуликий Янус!
Спасен я иль сослан при Домициане -
Дослушать тот спор близнецов останусь.
О, реверс! О, аверс! О, римлянин-эллин -
Не то искуситель, не то искупитель!
Не серный ли чад из дельфийских расселин
Философа пляшущего скопытил?..
Платонов ли град замыслен Плотином -
Во зло неизбежно выльется благо.
О, Логос-Гермес, отмоли, оплати нам
Наветы кровавые Духа Святаго!
О, драхма-сестерций! Миндальный мой посох
Расцвел на семи холмах семисвечьем.
В очах Аримана-Ормузда раскосых
Рубец полумесяца чем залечим?
О, Марс, ты - Срам! Двоечтенье семита -
Возмездие оборотню-истукану.
О, Roma-Аmor, твоя карта бита:
С игрой непредвиденной я восстану!
Пусть по сердцу кровосмешенье Изиде -
Египта темень ее поглотила.
О, ты, Апион-Манефон, изыди:
За полчищем Тита грядет Атилла!
Ужасен истории перевертень,
И все дороги ведут из Рима.
Лишь Храма Небесного свод бессмертен -
Над нами смыкающийся незримо!
Устал я чинить рыбацкие сети,
Усну на щуплом плече назорея…
В Армагеддоне воскреснут дети
Твои распятые, Иудея!

Я сыт по горло прописною ложью.
На "искру божью" наплевать - и баста!
А шваль губаста, распускает слюни.
Судьбе-плясунье задирают фижмы.
Две строчки выжму - и уткнусь в подушку.
Опять полушку мне сулят в получку.
Куплюсь на вздрючку, разлюли-малина!
Умильней мина, а игра все плоше.
В одной калоше да на босу ногу.
Пусть не помногу, но по крайней мере…
"Кровавой Мэри" и ядреной фени!
Российской лени и семитской спеси!
Гремучей смеси и запойной дури!
И к шуре-муре ваши тары-бары...

Ах, ужели прав Исайя:
Изгарь - вместо серебра,
И, в законе провисая,
Буква духом не щедра?
Водянистое в сосуде
Обесцвечено вино,
И дыханье черствых судей
Мерзкой мздою стеснено.
Блудом полнится столица,
Смерда вынудив роптать:
Кривосерда, хитролица -
Озирающийся тать!
И алчба, что тот повытчик,
Стыд повычла из судеб:
Отбивая у певичек
Срамотой добытый хлеб…
О, пророк, не дай же пасть им,
Вычекань иную явь,
Праздно блещущим запястьям
Правду противопоставь!
Грядый стих, кремнем копытным
Цвет пустырника примни:
Плач ворюг да окропит нам
Колесничные ремни!
Зарычи подобно скимнам,
Шифровальщик вышних кар, -
И в дому грехоприимном
Страстно вострубит шофар!
Гнев излей в семибороздье,
Возжигая менору:
Дабы радужные гроздья
Распустились поутру!

Овевает ночной Петергоф,
Уподобясь наркозу,
Восьмерик молодых ветерков,
Составляющих розу.
Прописал бы какой диагност
Этих струй заморозку! -
Но консилиум лечащих звезд
Предпочел самороспуск...
Чьи во мраке лучи утолят
Пригвожденное сердце -
Хоть за гривенник, хоть за талант,
Хоть за ржавый сестерций?..
Спи, мятежник, усни, назорей,
Ритм его участится!
Исклюют его боль на заре
Кривокогтные птицы.

Общительность? - Что может быть глупей!
В клетушке проклятущей втихомолку
Сидит Москва, врубает кофемолку,
Распугивая жирных голубей;
Сидит Москва, поносит шантрапу,
Проделки прессы обзывает свинством
И пробует, раскуривая "Winston",
Тиктаканья распутать контрапункт.
Но, вторя ходикам, опять не в такт
О коробок затушит сигарету…
"Ах, как бишь там? - Карету мне, карету!
А после что?.. Да, кажется, антракт".
Сидит Москва на бюллетне, лечась
От смелых драм, где времени адепты
Кричаще, не по возрасту одеты
И, огрызаясь, ломятся в литчасть:
Сорвать кулисы с миллионных жертв -
И саван сшить для свежих миллионов…
Булгаков, Бабель, Эрдман и Платонов.
Кто чересчур общителен, тот мертв.

Нам века оборотничество впрок:
Возвратной формой прошлого пристыжен,
Воитель, чей гербовник не престижен,
К ваятелю скребется на урок.
Присяжные от роли пристяжных
Тиранства отвыкают понемногу,
И начинает шествовать не в ногу
Крестьянство, пожинающее жмых…
Нас овевает вольности Эол
Девизом зычным: "Veni, vidi, vici!" -
И вся страна хмелеет от музыки
Смычками салютующих виол.
И памятью последний взят редут,
И сходят с транспарантов и форзацев
Портреты ниспровергнутых мерзавцев.
И новые на смену им грядут.

1989 г.

Репертуар истории убог.
Небесного спросите Режиссера:
Давно ль он тщится размотать клубок
Абсолютизма, смуты и террора?
Явленье третье: те же и Нерон...
(А вживе он не то чтоб очень кряжист!)
Распад империи предвосхищен
Уже самим объединеньем княжеств.
Суфлерской будке имя - Мавзолей.
У звезд Кремля оттенок бутафорский…
Но греет руки искорка, в золе
Отрытая, комедиантской горстке.

Предельность бытия - из несвобод
Невыносимейшая... Как ни злись ты,
Деревья-надзиратели, безлисты,
Остывший полосатят небосвод.
Как заключенный на прогулке, двор
Вышагивает… О, не обурейте,
На кухонном рассевшись табурете,
Ему состряпавшие приговор!
В стране, где заедает соцкультбыт,
Вся шваль из поднадзорного колодца,
Того гляди к вам в окна кувыркнется -
Свершив самоубийственный кульбит!..

Уют домашний в шахматную клетку -
Теплей, чем плед. И лира на стене:
Два лебедя, плывущих друг из друга,
Два завитка заветных, два загривка
Безудержности - мимо пустоты
Застолий (справа нож, а вилка слева;
Соседи сверху и соседи снизу
Напоминают гроб и крышку гроба)
И мимо телефонной воркотни
(Из Воркуты звонят и приезжают -
И до отъезда бредят Воркутой).
Телеэкран, как бледный заговорщик,
Подмигивает зеркалу, а в нем
Уже отражена оконной рамой
Стесненная неразбериха сyдеб…
Иль - как любили в старину - судeб.

ПРОТОИЕРЕЙ АЛЕКСАНДР МЕНЬ

Выпутываясь из судьбы, дурашка,
Плыл по теченью жеваный чинарик.
И ввинчивалась лунная дорожка,
Как штопор, в противоположный берег.
И штопала пушистыми стежками
Сребристый сумрак белка-мастерица.
И души наши пребывали в коме,
И след их самый обещал стереться…
Но профиль Твой зороастрийски острый
Незримо реял, вволю иссатрапясь
Над подданными, дышащими "Астрой"
Вокруг костра в часы угрюмых трапез.
Казнимые "Стрелецкой", как цикутой,
Мы хор цикад нещадно заглушали
Смиреннейшими мольбами: укутай
Нас, неслухов, подобьем теплой шали,
В меха, о, Щедрый, заверни собольи,
В гагачий пух архангеловых крыльев!
Чем суждено согреться нам: собой ли? -
Продрогли мы, от травли обессилев…
И лишь один чуждался, бессловесен,
Тех запоздалых, вымученных песен:
Основу человечности храня,
В животворящих тайнах был он сведущ
И сознавал, что им зажженный светоч -
Сородич негасимого огня.

…И вновь я слышу "англичанки" нашей
Певучий голос - бывший для меня
Мерилом доброты, терпенья чашей…
Увы! Ее стараний не ценя,
Не признавал я никаких грамматик
И становился что ни день наглей -
Заносчивый питомец и романтик
Литинститутских липовых аллей.
Не предвещая ничего благого,
Мне заменял, бессмертьем осенен,
Шестнадцать основных времен глагола
Державинский младой глагол времен…
Металла звон все заглушил, нахлынув, -
О, знать бы мне, сколь звук его двояк!
И вот, из мира гордых паладинов
Я брошен в стан медлительных вояк.
Бесчестье в дамках, а слова в бесценке.
Пьян прапорщик, нарезался денщик.
С тоски припомнить силюсь я в застенке
Мяукающий вражеский язык.
Я подставляю грудь свою цыплячью
Под тумаки - а время не течет.
Я подставляю грудь свою и плачу,
Что всех времен не знал наперечет.
С мельчайшими подробностями всеми,
Со всеми потрохами уложись
В надменное биг-беновское время,
Прошедшая продолженная жизнь!
Входи же, тишина-шизофреничка:
Потертый френч и облик восковой...
Уроками спряжения, сестричка,
Спаси меня от скуки войсковой!
Мы опрокинем по стакану виски,
Что гонят здесь, в саратовской глуши,
А после - удаляйся по-английски
В прошедшую продолженность души!

ст. Терса Вольская, 1984 г.

Древовиден ветвистый хитин рогачей-короедов.
Выползают взаимоподобья из темных кунсткамер.
Багровеет лоза - комариной ли пищи отведав? -
А комар в янтаре виноградною косточкой замер.
Вот промчались каникулы летние. Солнечный локон
Сентябрем укорочен. К урокам готовиться станем.
"Сапожок" по-латыни, Калигула - разве не лег он
В италийскую землю с сапожным ее очертаньем?..
То ли первый звонок, то ли страх громового раската?
Возвращается образ к праобразу, сколь мы ни ропщем.
Только б связь не была между миром и мыслью разъята
Прахом шара земного и школьного глобуса общим!
Человек - этот черствый ломоть задушевного хлеба -
Он таит в себе тминную искру затмившейся нивы:
И хоть разум его - повелитель янтарного склепа,
Виноградные усики сердца его прихотливы!

Студенистый студентик, цитату из Тацита вставь -
Эскулапу скуластому градусник - и, хорохорист,
Старика Ариоста пронзив анаграммой "аорист",
Проходи медкомиссию, не отвлекаясь на явь.
Всполоши троглодитов, заставь их читать между строк,
А не рубят в подтексте - заткни их иронией Швейка!
Среди Парок-сестер не найдется ль одна белошвейка:
К гимнастерке твоей приторочить подворотничок?..
Уравненье с тремя неизвестными - экий пустяк!
Иванов - это икс, а Петров - разумеется, игрек…
Где же Сидоров-зет? Засиделся в клозете. На выкрик
Он влетает в каптерку, и фляжкой по темечку - звяк!
От пришествий и пиршеств легко ль снизойти к упырям,
Незадачливый лорд, упеченный за классика Дуглас?
Измазюканы ваксой, царапают ногти, обуглясь.
Перестань сочинять - у старлея характер упрям!
Подходи, примеряй: мы зачислим тебя в ОПОЯз!
Ты кичился лингвистикой - бляхою выстегай друга,
Да покруче размах! Ну чего ты размяк, пидорюга?
Не удара ль заране - вот этого, в пах! - убоясь?
Осетинского сыру захавай: глядишь - обрусел
И с казармою бравой не спутаешь боле курятник;
Ну а то, что всей роте велит кукарекать урядник -
Так ведь тут тебе, хлопчик, не твой жидовитый Брюссель!
На обед - хлебный мякиш, раскатанный под артобстрел,
Перед сном - на карачках обещанное авторалли;
А потом ты зазубришь урок, что тебе повторяли:
Застегнись на крючок, опусти подбородок, пострел!
А потом ты уже и не вспомнишь, скобля унитаз
И на сборке-разборке тщеты надрываясь донельзя:
Кто в "Ротонде" кутил, и за кем была замужем Эльза
Триоле, и кропала ль она триолеты хоть раз?..
Препирательств пиратских не чуя, под свой звукоряд
Подгоняй околесицу времени - чтобы однажды
Мародеры модерна оставили сохнуть от жажды
Тех, кого в просторечии духа они укорят!

Разновидность отчаянья, весь человеческий род,
Ослепленный, обобранный и промотавший задаток
Перепутий и перипетий по евангелью от
Четырех сторон света, чей перечень краток
И кровав: ибо Север, и Запад, и Юг, и Восток
Договор немоты заключили - в бойницы глазея
На братанье свое, погребенное где-то меж строк
Иоанна и Марка, Луки и Матфея...
Человеческий род, говорю я - и словно горю,
Присягая кирпичным вождям в раскаленной геенне,
Чьи затменья и знаменья нам предвещали зарю,
Но развеяны с пеплом сожженных живьем поколений, -
Ты мощами святыми мощен, человеческий род,
И на каждом шагу мне мерещится хвороста росщеп;
Ворошу головни - это значит: настал мой черед
Узнавать площадей преступленья на ощупь!

Я по рекам гадал - как по бороздам левой ладони:
Был узор их на розовой плоти ветвист и затейлив.
Перед картой отечества бледные свечи затеплив,
Я разгладил на материковом доверчивом лоне
Этот змейчатый блесткий клубок, это плетево нитей,
Перевивших растянутость суши бугристо-шершавой,
И зрачок запримечивал мой: чем река именитей,
Тем рифленое русло ее неразлучней с державой.
Эти линии жизни, любви, и ума, и свободы -
С рукавами навета и каторги, страха и смерти -
Постижимы в своей совокупности: ибо их воды
То струятся легко, то чернеют в шальной круговерти.
О, не просто отметины сжатья в кулак - но и шрамы,
Где кольчуги чешуйчатей рыб, где потоплены шлемы
Очумелых нашествий, грозившихся вычерпать храмы,
Отраженные зыбью… Теперь эти полчища немы!
Но о чем-то по-прежнему нам повествуют извивы,
Слюдяные излуки, червленые устья, притоки:
Может статься, о том, что мы снова свободны и живы,
Влюблены и умны, на неопределенные сроки?

Похоронный оркестр прорезает пространство тромбоном.
Генетическим кодом матрешки в колодце двора
Проступает песочница: бурый квадрат утрамбован,
И квадратные бабки клепает сопя детвора.
Увивается змеем бумажным тщеславие внука
Над корпением зодчих в загоне из ладных досок,
Что в четыре борта был сколочен без лишнего стука
Молотком сверхурочным и сметкой отцовской в свой срок.
Совершается вынос, и батя слезы не уронит:
Надоело скулить, принимая безропотно гнет!
Гулкий двор своего зачинателя молча хоронит,
По делам сухорукому каменщику воздает.
Колотушку в руках с панихидною ложкою спутав,
Барабанщик седой, как над мискою, носом клюет
Над пузатейшим из воспевающих смерть атрибутов,
Сочетающим в тембре своем пустоту и почет.
В путь последний тебя провожают - и вроде бы рады
Крепостные громады… Но лифтов тугих кадыки
Так и ходят от робости: не поползут ли квадраты,
Что круги по воде, поперек забурлившей реки?..
"Подсоби-ка, внучок!" - подмигнет прародитель из гроба,
И на вахту заступит насупленная детвора:
Под микитки ухватят, обложат следящие в оба
И наивных сирот замуруют в колодец двора.

Завитушки над каждою буквой - как пламя свечное,
Преклоненное вздохом Г-сподним… Вовеки иврит
Не осилить мне, пасынку. Нет бы - родиться при Ное
И услышать, как мир на одном языке говорит!
Исхудав от Исхода, простынкой укроюсь: колено
Полусогнутое возвышается средь пирамид;
А всего их двенадцать - бежавших плебейства и плена,
Этот саван песчаный для рабства историей сшит!
Лампа света дневного подрагивает от накала:
Точно бабочка бьется, зажатая в чьей-то руке...
О, душа, ты две тысячи лет избавленья алкала:
Так о чем же бормочешь теперь на чужом языке?

Омываю зарей благостынные ноги берез…
Золотится береста от каждого протуберанца.
И когда мне велят из России моей убираться,
Я молю эту чащу, испившую досыта слез,
Навсегда разрешить злополучный еврейский вопрос -
Щебетаньем и шелестом сонной прорешливой сени,
Дождевым разнокрапом, слегка теребящим холмы
В градобойное лето, братаньем сухой бахромы
По краям тиходола... Всем таинством травосплетений.
Всей исконностью прожелти в буйной листве предосенней.

Пироговка да Масловка - лакомства сизой столицы,
Что в переднике куцем на гиблый глазеет рассвет.
А из Кунцева в Свиблово выплывет облак столицый -
Дожевав бутерброд, предвкушать предстоящий обед.
Помягчает и вновь ощетинится, тряске противясь,
Духоту проклиная, "вечеркой" зевоту прикрыв
И не смея пенять, что судьбою посажен на привязь,
Да и вся эта жизнь - как обеденный тот перерыв…
Разве кухонным оком охватишь небесную овидь -
Где витает Овидий, опаловым светом согрет!
…До сих пор так и чудится: "Что бы тебе приготовить?
Со вчерашнего дня недоеден еще винегрет".

"...У самой моей постели
легла от луны дорожка..."
(Ли Бо)

Эти хрипы в груди - будто чаячий клич с океана.
Простудился и слег. Без прописки не вызвать врача,
А с пропиской и врач ни к чему… Мой удел - окаянно
Чей-то стих лавровишневый перевирать сгоряча.
Луночерпий Ли Бо, либо кто-то еще, безымянней,
Да чуток потрезвей, восьмистрочием на языке
Так и вертится... Что же ты, нежная кисточка сяней? 1
Пригубила из тушечницы - и скачи налегке!
Мне лечебные грязи бассейна "Москва" навредили:
Не иначе, парилку пора заменить на алтарь...
Великанская ласка твоя да проявится в штиле -
К мудрецам Поднебесной меня отпусти, Гибралтар!
Нет, не "Пьяный Корабль" и не "Плаванье" мэтра Бодлера
(Все экзамены по зарубежке уже позади):
Это с весельным плеском на гребне кренится галера:
Инвентарная койка, что рухнет того и гляди;
Это с висельным клекотом чай колобродит в стакане
И ему в унисон закипает под мышкою ртуть,
Разливая по комнате патокою потаканье
Рыкам кашля цепного, вотще сторожащего грудь.
Сундучку ли Пандоры обязан я вечным бронхитом,
Но упрямо влекут меня волны хворобы моей,
В полуобмороке, в воспаленье сполохов открытом,
Полуоборотня, под седины тех горных бровей
Над лазурным зерцалом, где лотосы глаже лагуны,
Где, как будто бы посуху, двинусь я наискосок,
Серебристой тропинкой, без посоха, сколь бы чугунны
Ни казались движения вялых отшельничьих ног…

1990 г.

Уминая ровнехоньких клавишей тонкие ломти
И по молодости наступив на любимый бемоль
Именинной мелодийке, правый мизинец: "Идемте!" -
Девяти своим спутникам выдал зазывный пароль.
В одиночку за край звукоряда не всякий зашел бы -
Чередой компанейской, вприпрыжку, оно веселей!
Алхимический дух пианиста взовьется из колбы, -
Костеней, не робей: не подписывал ты векселей,
Не бряцал перстеньком, как цветным бубенцом пристяжная,
А порхал беззаботней, заливистей, чем реполов,
В загребущей обыденности примененья не зная,
Музыкальную чересполосицу переполов…
Указательных, средних, больших, безымянных двойничеств
Не продлит ваше сходство случайное с тем, кто "левей",
Если всю твою боль из копилки общественной вычесть -
Обе кисти безвольно повиснут без боли твоей!
И по мере того, как душа заключается в скобки
И прививку от осени делает смертным комар,
Обретая признанье на дне опрокинутой стопки,
Ты разделишь на десять частей обналиченный дар.
Иерархия импровизаций, как на богдыхане,
На тебе не сошлась, но отсутствие функций земных
Облекло тебя в истину - разом второе дыханье
И второе пришествие вызвав ударом под дых.
С днем рожденья, малыш! Видит Б-г, от сращения жизней
Ты не отпочковался, коль первым по зыби шагнул...
В три фаланги согбен - у тапера-сердечника вызнай:
Отчего он умолк, завалясь на подкошенный стул?

Чаепитие чаек на вечность рассчитано, что ли:
Отхлебнув по чуть-чуть, отлетают, как будто им не для чего
Подчинять ритуал перехлестам ритмической доли,
Отдаляющейся что ни день от гекзаметра медлящего.
Эти волны читаются вспять, на манер палиндрома:
В полудреме, глоток за глотком, из-под купола выпуклого.
С облаками песочный ломоть - полоса окоема.
Ах, лукавые ангелы, что за пирожное выпекли вы!
Бровяная соломка крыла в бархатистом изломе,
Мановением розы ветров не спеша отвечающего
Облепиховой отмели, байховой этой оскоме,
На вопросы, обычные для чаепития чаячьего...

Валери Петрову

Как с наречия мертвого переводя - с немотой
Небосклона сливается звуков морских изобилье,
И поскрипывает под ногами транскрипция той,
В земно-звездный словарь занесенной, космической пыли.
Глоссолалией чайка вопит безголосо. Волна
Набегает с оттенком учительской строгости - вот, мол,
Как читается млечность! - и горсти ракушек со дна
По рисунку созвездий кладет на песчаную отмель.

София, осень 1990 г.

Жить без окон, без дверей,
Без порогов и карнизов -
Толчее бросая вызов
Отрешенностью своей;
Без полов и потолков,
Без заделов и без брешей -
Игнорируя безбрежье
Стай, чей гомон бестолков...
Среди певческих ватаг
Одиночествуя вдоволь -
Без перил, стропил и кровель,
Не во времени, а так:
Вне декад и вне секунд,
Независимо от воли
Масс, мечтающих пуд соли
Выменять на лиха фунт.
В сокровенной пустоте
Повисая, обходиться
Без прогнозов ясновидца
И без филькиных статей,
Без правительства и без
Транспорта и общепита...
И витать - от слова "vita" -
В беспредельности небес!

Подоткни одеяло, послаще улягся,
Абажурным стеклом ночника обагрясь.
Убаюкана дочь - годовалая плакса,
А твой данник в долгах неоплатных погряз.
Нам такое с тобой нагадал Нострадамус!
В чернокнижных премудростях зря не блукай:
Без того уже ясно, что я настрадаюсь,
Дрожью сердца предчувствуя дробь каблука…
Дело вовсе не в Блоке. Послушай, не целься
Острием в эту мякоть: как с ней ни воюй -
Разведет на слезах эликсир Парацельса,
Дабы высвежить нежность мою и твою!
К мелкой терке коленок наждачной щетиной
Я прижмусь, оккультизму куря фимиам:
В тихом омуте жрицы, Астролог Единый,
Упокой мою душу, воздав по счетам!

Как от укусов бешеной дворняги -
Твой противозачаточный укол.
Резвились мы, покуда были наги,
И засмущались, пересев за стол.
Так разверни ж бутыль из-под кефира
В декабрьского морозца чертежи
На окнах недостроенного мира
С фундаментом во глубине души!
Айда кристаллы елок новогодних
Выращивать - и в богадушумать
На именинах чокаться господних
И хоровод подшипником вращать!
Авось, о подоконник святотатца
Котята-облака облокотятся...

Свистит праща: то чайник закипел;
И пища тем сытней, чем непригодней.
Со сковородки шкварки преисподней
Скоблю и проклинаю свой удел...
Узорный тюль завесы дымовой
Судьба моя - судебный исполнитель
Откинет и проследует в обитель,
Где в преф меня вставляет домовой.
За обыском душевной пустоты
С негласной санкции земного прока,
Ей предстоит еще одна морока:
За неуплату описать мечты.
Прошу вас передать моей жене,
Что я подох успешно под забором,
Так и не вняв семейным уговорам
Стать ижицей в чужом имажине...
Бурлит общага, точно чайхана.
Хана уж, чай, да есть еще мгновенья:
Подвергнут высшей мере наслажденья -
Я вышвырну бутылку из окна!

Три года кряду нами, на пиру
Взаимной травли, хавалась баланда:
И мы вели, собратья по перу,
Войну за выживание таланта.
Платя друг другу ложью гонорар,
Мы душу продавали подороже -
Вот почему тюремных жестче нар
Казалось нам супружеское ложе.
В отместку за истерики и брань,
Я на поверку разве только с тещей
Тебе не изменял… В тмутаракань
Я удалялся, каторжанин тощий.
Все лучшее мы создавали врозь -
За исключеньем разбитной дочурки,
Которой, вместо кукол, довелось
В черновики укутывать окурки.
Сокамерники - телом и душой
Сплелись, четверостишье повторив, мы:
В раздорах жестких женской и мужской
Предвосхитив чередованье рифмы.
Но минул срок, за пересмотром дел
Амнистия развода грянет следом.
А нашего имущества раздел -
Он предстоит литературоведам!

Асфальт фигурно озеркален
Выплакиваньем облаков.
Хлопочут крылья у купален,
И купол сослепу лилов.
Затеяны кошачьи жмурки
Мурзатой стайкой детворы,
От осыпанья штукатурки
Повяли строгие дворы.
В обнимку с тертою скамейкой,
Лоскут газетный подостлав,
Свернись и про себя кумекай:
В кого так бледен и костляв,
В кого так зол и неприкаян, -
Пока стекает бирюза
Брусчаткою со всех окраин
В твои купельные глаза.
Свисает хобот водосточный
С громады выцветшей чужой…
Узнай в горсправке адрес точный,
Где ты расстанешься с душой.

Я не слышал взыскующих цитр:
Под грозный кимвал
Мне Юпитер, неправый арбитр,
С орбиты кивал.
Под Меркурием, совесть уняв,
Я сделки свершал,
Домогался под Марсом расправ,
Суровых опал.
Я давился рожденной строкой -
Сатурна кляня,
И Венера блудницей нагой
Дразнила меня.
Мне Плутонов суглинок да склеп
Теперь предстоят.
На все девять планет своих слеп,
Я чую распад.
Никому я не нужен. Во сне
Взойду на плато…
Но прошу вас заметить: и мне
Не нужен никто.
Лишь вершинный обзор да Луны
Тюремный глазок
В одиночке, где все мы вольны
Скостить себе срок.

О, ты, мой единоутробный бред!
Разводные веки сомкну -
Над заливом горечи столько лет
Ожидая Ее Одну.
Я вращал небес телефонный диск:
Полночь глохла - кричи, не кричи…
Отряхалась пучина от звездных брызг,
И за сучья цеплялись ручьи.
Истрепала меня ветровая езда,
Гробовая пьета тяжела.
Все любови выпали из гнезда,
И лишь к Ней Одной - ожила.
Подниму, как якорь, улыбку со дна,
И прибой, сглотнувши слюну,
Повторит за мною: Она Одна -
И прибавит: Ее Одну…

Мне чудится заиндевелый город:
НА окнах вязь, как будто синева
ЗаШтопана финифтью; в рукава
ЗапАрхивает вьюга и за ворот;
МетеЛь самозабвенна и жестка
В помпЕзно-черством волеизъявленье:
У постоВых смерзаются колени,
СосулькИ в мастерской часовщика
Сковали зНобко маятник, и тени
Темнеют хрАмописью потолка…

Здесь имя зашифровано твое,
Возлюбленная: первой буквой в первой
Строке, второю - во второй… Шитье,
Поверь мне, образцовое; Минервой
Из головы Юпитера оно
Само собой скользнуло как-то сразу.
На вдохновенье сетовать грешно,
Еще недавно я закончить фразу
Не в силах был - корячась, как в аду,
Под гнетом искупительной горячки,
Не слушая ученых какаду,
Твердивших о неврозе; на карачки
Вставал и ползал, поднимая пыль
В бессолнечной каморе общежитья,
А после тару шел сдавать в утиль -
Во имя новых бредней винопитья…

Конечно же, поэтика стара:
Здесь Эдгар По нам видится, и даже -
Старик Вийон… Однако же игра
Стократ честней, когда не для продажи.
Ведь если Костя Кедров милых дам
Натаскивал по части анаграммы,
То вряд ли стало больше анаграмм,
Но там и сям - потасканные дамы.
Ах, полно мне злословить! Разве так
Объекту страсти изливают душу?
Цена моей влюбленности пятак,
Коли законы жанра я нарушу!..

Цена пятак? А хоть бы и пятак.
Спущусь и перейду на кольцевую;
В пустом вагоне, рассекая мрак,
Представлю, как опять тебя целую.
Разлет бровей, веснушек звездопад,
Рассыпчатая челка, шелк ладоней…
Я так тебя люблю шесть лет назад -
Шесть лет подряд кружа в пустом вагоне!

осень 1990 г.

РОМАНС

Березняк приосанился. Кротким дыханьем точь-в-точь
Процитирован ветер. Сбивается сердце со счета…
Вот и ночь
Пала жертвой дворцового переворота.

Каждый листик осанну затягивает на свету.
В лейб-гвардейских мундирах стволы. Если только не снится -
Разведу
Караульных, в прищуре смежая ресницы.

Августейшей чете присягают полки: это мы,
Размыкая объятья, парим в бутафорских коронах…
Так из тьмы
Возрождается бред безнадежно влюбленных.

Затем и человек, чтоб замечать -
Глотая слезы и латая дыры,
Как немощны мечты, как звезды сиры,
Когда на них безликости печать.
Микрорайон бугорчат и коробчат.
Дома похожи: этот, да не тот.
С утра пройдут - вечерний след затопчут.
А то, бывает, за ночь наметет...
И все она - проклятая привычка,
Что ускоряет будничности бег.
Прислушайся, как воет электричка.
Хоть на минуту - если человек.

ПОЭТАМ-КОНЦЕПТУАЛИСТАМ

Как бантиком завязанный шнурок -
К стене присох комарище огромный:
Меня, кемарящего ночкой темной,
Он доставал - и схлопотал хлопок.
Халтурщики! Красуясь на котурнах,
Со сцены выкликая дребедень,
Дождетесь вы в один прекрасный день
Таких же вот аплодисментов бурных.

САХАЛИН

Побег лимонника в руках у кореянки…
Автобус рейсовый по сопке шелестит.
Я вижу храма синтоистского останки -
И за сограждан я испытываю стыд.
Опять заливом декольтировано море,
И штилем бисерным две шлюпки отнесло
От ветхой хижины, и облако в изморе
Парит над ними, как рыбацкое весло.
Я жил три дня в наипустейшей из гостиниц
По вышней милости, светило всех светил
Молитвословя, - и сутулый сахалинец
Меня на пирсе папиросой угостил.

Опять Вы плачете? Утешьтесь, Б-га ради!
Ладони складчатей, морщинистей чела
Листочек скорченный, что вырван из тетради:
Объятый почерком, он выгорел дотла.
Он адресован до востребованья Вами
Молве грядущей, воскрешению вчерне
Всего, что выразить смятенными словами
Не удавалось одиночеству вполне.
Клочок истерзанный - как первенец эфира
Из чрева осени - прожилками расшит,
Он верит: пустота им узренного мира
Одной наполненностью взора дорожит!

Таская на себе вериги
Вигилий, чуждых панычам,
В лицо старорежимной Риге
Заглядывал я по ночам.
На копьеносные фасады
В каменотесовых садах
Я сыпал блесток мириады,
Как неимущий падишах:
Пленяясь готикой павлиньей,
Едва сводя со шпилем шпиль,
Вдали от косолапых линий
И маменькиных простофиль.
Я чертыхался, пил в подвалах,
Чихал на пыльных чердаках
И в парке меж кокоток вялых
Продажным ловеласом чах -
От родственного сабантуя
Сбежав к булыжной мостовой
И скуку лестницей бинтуя
Витиеватой винтовой…

Вальсируют водоросли на дне
Соленой купели.
Над миром властна тщета. А над ней -
Подобие цели.
Лежачий камень щербат от брызг -
Плевков и пощечин;
И яхты блуждающий обелиск
Чуток скособочен…
И все это - памятники тщете;
В ее меморандум
Мы, солнцем палимые, да и те,
По дачным верандам
До срока зевающие в тени
Судьбы сибариты, -
Все вписаны свыше были во дни,
Что нами забыты.

Под свои хоругви в небе ль
Тучи стягивает гром,
То ли выше этажом
Перетаскивают мебель?
Вязнет санаторский хлам
В петушином ражем гвалте.
Рыщет захолодь по Ялте:
Эй, пожалте в войско к нам!
Вся пропитана зарею
Марля дымки голубой.
Ладно, принимаю бой! -
Кости в пуховик зарою
И в Аркадии своей
Прикемарю тихой сапой:
Непогодь, попробуй сцапай,
В рекруты меня забрей!
В эту комнату не суйся,
Сеятельница тоски:
Сокрушить твои полки
С легкой конницей несусь я!
Ну-ка, стяги в белый цвет
Ты пока не поздно выкрась:
На тебя, ярясь и вихрясь,
Надвигается поэт!

Ялта, весна 1991 г.

На шляпке фетровой, на розовом волане,
Сошелся клином белый свет.
Теперь допетривай средь дуракавалянья:
Кому в какой кордебалет...
Куря, зареванные, зоревали двое;
На кухне чайник со свистком взревел -
Вгрызаясь исподволь в затишье гробовое
И нарастая, как Равель.
Молчали, алгеброй гармонию поверив.
И ночь смотрелась так старо:
Не мгла табачная - а страусиных перьев
Па-де-труа под "Болеро".
Забава тещи - из папье-маше актриски
Раззявили беззубо рты...
Ах, в эротическом не перечислишь списке
Всей завали и всей тщеты!
В трюмо любовный треугольник отразится
Не раз, не два, а трижды три:
Вот призрак счастия, единого в трех лицах,
Очнись и зеркало протри!..
Но ты, оправдываясь консулом на ростре,
Вставлял словечко поперек -
И перескакивала, раздувая ноздри,
Она с упрека на упрек.
И вдоль забрезжившей впотьмах узкоколейки,
Как бегунок, скользящий по
Логарифмической, с насечками, линейке,
Трамвай тащился из депо.

Китайский болванчик, схвативший болезнь Паркинсона,
На двадцать восьмом году начинаю жить!
А ты: "ай-яй-яй" - подкузьми меня, разобидь,
Фарфоровый набалдашник свой полусонно
С плеча на плечо перекидывая дугой -
Подобием деревенского коромысла...
Расплесканы ведра слез. Возжаждали смысла
Сухие глазницы. Не я смотрю, а другой:
В тебе отражаясь мельканием уязвленным.
Игрушка дородных купчих, ты кругом права.
Колышется, будто маятник, голова.
Но сердце мое по иным дрожало законам!

ОНЕЙРОКРИТИКА

Остроумье приходит во время сна.
Полукровство вечерней мглы
Ночником, белеющим, как блесна,
Мы в бреду разбавить смогли.
И улыбкой, запекшейся на устах,
Лист провидчества разграфлен:
По лицу проносится, как мустанг,
Плутонический полутон.
Уменьшительный суффикс в твоих зрачках,
В микроскопах - линзовый блеск.
Миг раскопок чувственности впотьмах
Забытьем раскручен в гротеск.
Табунами вытвержена стезя
Замыканья в себе самом…
О, беснуйся, тень свою истязай,
Вытанцовывая самум!
Круговерть свеченья застопори,
Под уздцы схвати - ощутишь:
Хладовластье космоса с той поры
Остужает дольнюю тишь.
Будто лопнул нити тугой вольфрам -
Помертвелый инициал:
Знаменуя спуск в потаенный храм,
Он исподреснично мерцал…
А потом я мысленно изображу:
Черепаший панцирь большой -
Обожженный Б-жественным абажур
С чьей-то вывинченной душой.

Чем уравнение линейней -
Тем умозрительней расклад
Миродержавных сочленений,
Тобой изученный вразгляд.
Птицегадателям не спится.
Патриций, отданный под суд
За проведенье ауспиций,
Твердил, что гуси Рим спасут...
Авгура выругавший охлос
Лишь на руку сыграл врагу -
И вот, опасливо нахохлясь,
Наседки прячутся в стогу.
Параболическим паденьем
Низложен гербовый орел,
А мы носком его подденем:
Чтоб век симметрию обрел!
Чем отпевание взахлебней -
Тем кровожаднее тотем,
И ты в отчаянье захлопни
Учебник - терем теорем.
Но прежде, чем на плаху ляжем,
Да узрим полумесяц зла:
Сращенье клювов над муляжем
Давно безглавого орла!

Объявленный врагом народа
Смиренномудрый хиллелит, 2
Я любовался год от года
На черную луну Лилит.
Не лихорадка ли сенная? -
Был sacrum сумраком объят,
И разрастался огнь Синая
На весь феллахов халифат.
Я жил дарами тамариска;
Мой профиль делался острей -
Пока маррана и мориска 3
Жег Торквемада на костре.
И притомленней, притоманней
Казалась оторопь равнин,
И что-то о небесной манне
Шептал расстрелянный раввин…
О, суховеи, теребите
Вечнозеленую листву
На ханаанской теребинте
И потакайте большинству!
Вы свищете мне: "Опасайся
Стать кормом перелетных птах,
Веспасианова пасьянса
Ты не раскладывал в песках!.." 4
Но книга Флавия - фальшивка,
И с нею почерк неслиян
Новооткрытого отрывка
О гибели галилеян!

Халиф Омар и Карл Великий
Племен посеяли раздор -
Что ядовитой повиликой
По стогнам вьется до сих пор.

Но так ли уж кичливых замков
Нам очертания милы,
Чтоб их История, прошамкав,
Откапывала из золы?

И разве фьефу и оммажу 5
Поставит свечку шариат,
Коль сменит ангельскую стражу
Бесовская у Вышних Врат?..

Портфель министра, жезл монарха
Суме и посоху сродни;
Пусть наша летопись неярка -
Мы не останемся в тени.

Куя доспехи окаянно,
Циклопы - ни в одном глазу...
А мы - и в кратере вулкана
Сумели вырастить лозу!

Напрасно не ломая копий,
Душистый холили побег
И ни в Леванте, ни в Европе
Не жгли чужих библиотек.

Так в чем, скажи, Сократ повинен -
Ужели в нежности такой,
Что смертный грех со всех афинян
Сняла навеки как рукой?

Я, продолжив ночниковые записи,
Засвидетельствовать миру готов
На рептилии трехглавой - Сераписе -
Равновесие орбит и ладов.
Это логика Франкино Гафурио,
По планетам расселившего муз,
Отвлекла меня от мрачного курева, -
Я развенчивать ее не возьмусь.
Хороши же у чертовок поместьица:
Плоть от плоти - наливные шары,
Что невестятся на елке полмесяца
После святочной ребячьей игры!
Эх-ма! Жаль, что астролябия сломана…
Остролобая чернильница в нос
Завирает из трактата - для гномона:
Чтоб поправки в хронологию внес.
Право, совестно с ужимками гномьими
Подражательно жонглировать вам
Чудо-сферами - как рыхлыми комьями -
По мелованного полдня полям!
Вы уж лучше о другом позаботьтесь-ка:
Чтобы, собственным лучом опален,
Серафическое эхо от оттиска
Затруднился отличить Аполлон,
Чтобы, гаммою созвучий негромкою,
Будто геммою, впечатана в синь,
Вязь арабская прорезалась кромкою
Первооблака - дразня клавесин!..

Расставил доморощенные нэцке
На паперти вокзальной косторез…
Состава надвигавшийся торец
Сулил нам передышку в Сестрорецке.
Как водится, с протянутой рукой
Верховный жрец там высится из бронзы -
И рот ему замазывают бонзы,
Чтоб невзначай не спел за упокой…
В кинотеатре шел какой-то вестерн,
Идейным старожилам насолив.
Мы поспешили выйти на залив,
И я сказал моей малышке Эстер:
"Узорчатость прибрежного песка
Сродни игривому рельефу штиля, -
Так смерть, пучины жизни пересиля,
Творит их изваянье на века".

Осталось замыслить и на людях выверить
Итоговый фортель, последнюю привередь,
Прощальный просчет, -
И плоть, пристрастясь к тумакам и пощечинам,
Наливчатым яблочком екнув подточенным,
Душой истечет.

А как похмелялась язычница весело,
Косяк забивала, впотьмах куролесила,
Ломала комедь,
Вертелась волчком на тарелке каемчатой,
Надрывно горланя все то, что ей громче-то
Уже и не спеть!

Уймись же, прекрасно-продажная смолоду:
Всех капелек дегтя, подмешанных к солоду,
Не пересчитать.
Наружу твоя горьковатая перекипь
Готова излиться - ей только в истерике б
Не ринуться вспять!..

Погрузившись в бессонницу, сказочно одинок,
Я разглядывал истины каинову печать
На обете безбратия…
В первых числах Творения яворовый венок
Непорочно зачахшего космоса благодать
Оплетал все косматее…

От окраин потопа мой стих получал под дых -
Ожидая, что уголь, прожегший ковчега горсть,
Окончательно выгорит…
На заплеванной звездами улице Всех Святых
Предо мною расшаркался иномонетный гость,
Попросивший one cigarette…

Я число загадал вероломней, чем зверолов,
Но поставил на ряшку - а он засиял мурлом:
Верно, парень был с юмором…
Связан узами кровной вражды с подоплекой слов,
Отмахнувшись от внешнего рынка, я сдал в дурдом
Эвфемизм да оксюморон…

Кое-кто кое-что кое-где кое-как постичь
Умудрившийся кое-когда! Переводов дичь -
Заодно с перевертнями…
На чужом языке лишь отшучивается чушь:
Так расходится вечная звукопись наших душ
Со значеньями смертными.

В пыльном ворохе черновиков белого мага
Откопав заклинанье, с которым был клад зарыт,
Я вдруг понял, что лишь обугленная бумага
Тайниковую глубь безумия озарит.
Годы шли на растопку печей, давящихся песней,
На устах дотлевала заповедь: "Не божись!"
Вид фальшивый на небожительство все прелестней
Из окна открывался, испепеляя высь.
Ничего не осталось от облачно-синей гжели.
Как фотограф уличный, с места снялась луна.
Но заметно черты безликости похорошели,
И стерня души плодотворнейше сожжена.
И зато теперь, за вечерним столоверченьем,
Я испытываю терпение сатаны -
Нисходя по удобренным злобной золой ступеням
К тем созвучиям, что от разума утаены.

На электричке в Дубулты -
И заполночь назад…
Как прибыл и как убыл ты -
Заметил кто навряд.
Курортный берег пеною
Обшит, как бахромой.
За нимфою степенною
Бредет сморчок хромой.
Дом творчества писателей,
Питомник их, притон,
Гнездо их жен, приятелей,
Приятелей их жен.
А ты лежи, насвистывай,
Коричнев, как метис,
И духом в аметистовой
Атласности мятись.
Но будь готов заранее:
Задует окоем
Твое существование
Столетий сквозняком!

1

Чем жестче правила - тем очевидней
Достоинства сварганенной строфы.
Как бишь заглавье тома? - "Астрофил
И Стелла" - свод сонетов сэра Сидни:
Его листал я, а сержанты-злыдни
Мне крышу отбивали от стропил.
И вот - поехала: свернул с тропы
Я певческой, уступки нет постыдней!..
Терцеты - по фигу. Сплошной секстет.
Секс tet-a-tet, как говорят французы:
Тружусь себе на фабрике "Рот-фронт".
"Придурок умственный стране во вред!" -
Как заключил наш ротный… Взят на понт,
Я Понтием Пилатом стал для Музы.

2

Изъеден дух. Как видно, ничего
И никого тут не попишешь. Разве -
Псалтырь, как пластырь, пришпандорить к язве
И обвязать бурлацкой бечевой?..
Вдобавок ментор семинарский мой
Мне, дембелю, наговорил в маразме
Антиказарменностей: хоть не раз мы,
Сморкаясь, пели "Витьку с Моховой".
В эстеты вдруг подался Винокуров:
От вида гаубиц его мутит;
Пошли отеки… Ветеран "Совписа",
Прознав, что я от гауптвахт и курв
Штабных едва отмазался: "Терсит, - 6
Прошамкал, - угловат ты для Париса!"

3

Ан, глядь, меня кой-как в Литинститут
Обратно втиснули. Поскольку ж Машка
Не дождалась меня (ее промашка
И мне Лаокооном брачных пут
Откликнулась) - путеец-шалопут
Пустился вскачь… А в это время Ашха-
бад переименовывали в Ашга-
бат; перестройки вскинулся верблюд -
На провокацию поддавшись сдуру,
О сталинизменности заревел...
Горбатый Зоровавель, беспредел 7
Благословляя, упразднил цензуру.
Я б шире панораму намарал -
Да боязно: не высох бы Арал!

4

…Однако же, под стяги Альбиона
Пора скликать аллитераций рать.
Сэр Филипп Сидни продолжал сгорать
От страсти к Пенелопе - но, влюбленно
Четырнадцатистишествуя, лона
Сестрицы графа Эссекса на пядь
Не смел он по закону преступать:
В монархии - свобода нравов? Во-на!
Супруга лорда Рича (англ. - богач) -
Вторая Беатриче, плачь не плачь,
Вплетая боль в сонетные гирлянды...
Меж тем решилась королева-мать
Владычество испанское подмять -
И войско отряжает в Нидерланды.

5

Итак, оттарабанив две весны
Не где-нибудь - в почетном желдорбате,
Я не сумел стишата на Арбате
Толкнуть (о, мямля!) и за полцены.
По Лондону нашлявшись, пацаны
Едва кивали мне… Зато кровати -
Трах-тарарах! - скрипели так некстати,
Что поэтессы были польщены.
Мне ль жить, как маньеристы, куртуазясь,
Истаивая в телечехарде?
Иль харчеваться в Золотой Орде
Их черносотенной? - Иной оазис
Мое воображенье растравил:
Хочу любить, как любит Астрофил!

6

Ах, чьи это предплечья, мочки, губы? -
Лжевожделением со всех сторон
Я, как плющом ползучим, оплетен…
Ужель и впрямь инкубы и суккубы 8
В постельном вурдалачестве сугубы?
Пиявки! Будто топкий Траханнон 9
Я вброд пересекаю… Но в полон
Не сдастся тот, кто метит в Звездолюбы!
О, вересковый тиходол, повей
Духмяностью друидовых церквей,
Заложенных дриадами на всхолмье!
Рассей средневековое безмолвье,
Открой мне ренессансные места,
Отстрой мой дух! I wish to meet a Star!.. 10

7

Малышка Эста! Встречею с тобой
Обязан сэру Сидни, не иначе,
Я с преданностью возлежу щенячьей
У ног твоих - и Генделев гобой
Сверяет ораторию с судьбой:
То воспаряя в островерхость плача,
А то басами цоколь обознача
Моей недвижимости родовой;
В околозвездной этой цитадели
И я озвучу несколько октав -
Последний долг влюбленному отдав,
Сраженному на полдороге к Стелле,
При жизни не издавшему ни строчки
Герою, Астрофилу, Одиночке!

Когда, нарезываясь досвина,
Мы с песнею пускались в пляс,
Не напрямую, а лишь косвенно
Погибель осеняла нас.
Психотворенье в позе логоса -
Рвало Искусство под уздцы
Богему с понуканьем: "Трогайся
Умом и сердцем, стервецы!"
И вот, на бесноватых гульбищах -
О, анаконда канонад! -
Витков твоей спирали губящих
Мы грядый пестовали ад.
Тимура вычислив Пулатова:
"В отплату Риму" - знал ли я,
Что скроена с греха Пилатова
Заиорданская куфья?!
Но с каждой новой анаграммою
Сужалось грозное кольцо;
Язык, с его игрой упрямою,
Все цокал, цокал, цокал, цо…
По мнению Готхольда Лессинга,
История религий - лесенка.
(Крепка ли рифма, Эфраим?)
Мы все над пропастью стоим!..

Прощайте, други! Эзотерика
Мне старцев оптинских чужда
В тот час, как зырит из-за Терека
Неутоленная вражда.
Я понял: сколько ни увиливай
По винтовой на эмпирей -
Мир видится Йезекиилевой
Долиною сухих костей;
Игральных ли - позднее вызнаю:
Там, где сошлись Евфрат и Тигр...
Но расставание с отчизною
Возвещено Игрою Игр.
В хребет империи не вклиниться
Междоусобным позвонкам.
Москва! Ты для меня - гостиница,
Где распрей скапливался хлам.
Грез Эмпедокловых над Этною
Не разделяю и на треть.
Отчизну лишь ветхозаветную
Обнять хочу - и умереть.

ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ

ПРИМЕЧАНИЯ:

1 В Китае даосский сянь - отшельник, удалившийся в глубь гор.     к тексту

2 Хиллелит - приверженец учения древнееврейского мудреца Хиллеля.     к тексту

3 Марраны и мориски - евреи и арабы, принявшие насильственное
крещение в эпоху Инквизиции.     к тексту

4 Иосиф Флавий, предавший своих солдат в Галилее, предсказал
Веспасиану, что тот станет цезарем; за это вражеский
военачальник сохранил ему жизнь и приблизил к себе.     к тексту

5 Фьеф - пожалование, предоставляемое безвозмездно сеньором
своему вассалу; оммаж - торжественный акт, которым вассал
отдавал себя в подчинение сеньору.     к тексту

6 Терсит - персонаж "Иллиады", нарицательный образ грубого,
неотесанного воина.     к тексту

7 Зоровавель - предводитель евреев в период возвращения
из Вавилонского плена.     к тексту

8 Инкубы и суккубы - женские и мужские духи, специализирующиеся
на постельных домогательствах.     к тексту

9 Траханнон - древнее название реки Трент в Великобритании.     к тексту

10 I wish to meet a Star!.. (англ.) - Я жажду повстречать звезду!..    к тексту