|
Ян Пробштейн (Нью-Йорк)
|
|
| "Флейта Евтерпы" №4, 2006 |
"До Гутенберга поэзия тоже, между прочим, существовала", -
любил говаривать Аркадий Акимович Штейнберг. Особенно часто он говорил
это после того, как в 1969 г. разорвал договор на книгу, а заодно и отношения
с издательством "Советский писатель". Камнем преткновения стала
поэма "K верховьям" - почти тысяча строк, в которых не просто
автобиография, но "дышит почва и судьба", - эти стихи Пастернака
удивительно точно характеризуют и эту поэму, и все творчество Штейнберга.
Пережитого же было столько, что автор наделил автобиографическими чертами
нескольких персонажей поэмы. Аркадий Акимович Штейнберг, Акимыч, как называли его близкие, прожил удивительно богатую жизнь. Необычным в его жизни было все и даже само появление на свет. Родился он в 1907 году на корабле неподалеку от Константинополя. Отец его был корабельным врачом, а корабль был приписан к Одессе. Поэтому условным местом рождения Штейнберга считается Одесса. В начале 20-х его семья перебралась в Москву, где Аркадий начал учиться живописи: сначала в студии К. Юона, а затем во ВХУТЕМАСе - у Д. Штеренберга и В. Таубера. Он не только блистательно владел техникой - от карандаша до темперы и масла, но и умел, подобно мастерам Возрождения и Средневековья, изготавливать краски и холсты, знал всю технологию и магию живописи. К концу двадцатых годов живописи пришлось отойти на задний план под напором поэзии, в которую он ворвался, едва ли не затмевая своих друзей и единомышленников - Арсения Тарковского, Семена Липкина, Марию Петровых. Этому поколению поэтов суждено было на долгие годы "уйти" в перевод, а Штейнберг уже в 1937 году в первый и, увы, не в последний раз оказался в краю необетованном. А между двумя сроками, проведенными в лагерях, была война: Скитания без цели, без конца, Первый раз он просидел недолго - один год. Отец его был членом партии
с 1920 года, но хлопотала о его освобождении мать, Зинаида Моисеевна.
Как вспоминает Семен Израилевич Липкин, дядя, брат матери, был давно и
довольно близко знаком с Ворошиловым. По словам Штейнберга, когда Вышинский
затребовал его дело, там оказался один листок: фамилия, отчество, год
рождения и все. "Я отказался разговаривать со следователем, - объяснил
Акимыч. - Меня несколько дней лупили, а я молчал. Потом прочитали приговор
и отправили в лагерь". Штейнберг провел в лагере на Дальнем Востоке
ровно год, потом его выпустили так же внезапно, как и посадили. Вскоре началась война. Так как Аркадий Акимыч в совершенстве владел немецким
и румынским, во время войны он служил в так называемом 7-м отделе, целью
которого была агитация и пропаганда в войсках противника. "Я писал
листовки и стихи по-немецки, получалось неплохо: сдававшиеся в плен немцы
не верили, что автор стихов - не немец и никогда не служил в гитлеровской
армии". Потом Штейнберга перебросили на румынский фронт, там он тоже
занимался пропагандой, но его обвинили в шпионаже в пользу Румынии, и
было это в самом конце войны. День Победы он встречал во львовской пересылке. Однако сам он не считал вычеркнутыми из жизни десять лет лагерей в Приамурье,
Ухте, Потьме. Поэт Вадим Перельмутер вспоминает, как Штейнберг говорил,
что "в лагерях погибали те, кто относился к своему сроку как к чудовищной
несправедливости, к годам, вычеркнутым из жизни, а не как к самой жизни,
к одному из ее проявлений, пусть крайнему, психологически тяжелейшему,
но неукоснительно следующему неким закономерностям, общим для всего живого".
Поэтому не случаен эпиграф к поэме (точнее - к "Заметкам в стихах",
как указал в подзаголовке автор): "...движение реки - пена сверху
и глубокие течения внизу. Но и пена есть выражение сущности!"
Написанная в намеренно реалистичной манере, изобилующая "смачными"
словами, умело вкрапленными диалектизмами, профессиональной лексикой,
которую Штейнберг знал как немногие и со вкусом употреблял, поэма эта
неожиданно, подобно течению самой реки, выводит на философские обобщения,
высказанные как бы вскользь: "Одна единственная плата / За жизнь
- всегда она сама". Жадная тяга к жизни и открытость новизне сочетались в Штейнберге с острым
умом и философским осмыслением происходящего. Таким он был и в жизни,
и в поэзии. Художником. Поэтом. Мыслителем. Личностью. Бойцом: в тот день,
когда из Москвы в Ленинград увозили тело Ахматовой, его глубокий и чуть
хрипловатый бас сотрясал стены ЦДЛ стихами из "Реквиема", за
это Штейнберг был лишен должности председателя секции художественного
перевода. А в 1961 году во многом благодаря усилиям Аркадия Штейнберга
был издан альманах "Тарусские страницы", последыш оттепели,
предтеча "Метрополя". В "Тарусских страницах" была
напечатана большая подборка стихов самого Штейнберга - впервые после почти
тридцатилетнего "молчания". Нет, молчальником он не был никогда.
"Первый раз меня посадили, наверное, за то, что и вел себя, и одевался
не так, как все, любил острое словцо вставить, анекдот рассказать, а второй...",
- Акимыч глубоко задумался. Навьюченные рюкзаками, мы с ним едем в пригородном
поезде по Савеловской дороге на его дачу в Юменское, где через несколько
лет после этого он и умер в одночасье от разрыва сердца - нес на плече
мотор от лодки, не успел принять нитроглицерин. А тогда, и до последнего
дня, был полон энергии и необычайной жизненной силы: лодка, парусник,
моторка, починка снастей, поездки по воде к знакомым художникам, к другу
и ученику поэту Володе Тихомирову, живущему в нескольких километрах, в
магазин, за парным молоком, - в деревне столько дел: походы за грибами
или за черникой по лесу, набрякшему дождевой росой, в котором он знал
все закоулки, имя каждой травинки, название каждого дерева и требовал
того же от других - коль ты поэт... "А почему у вас, Ян, в элегии,
посвященной мне, строчки: "С тенью, / тонувшей в потемневшем отраженье,
/ прощался на ночь одинокий вяз, / в чернеющее зеркало глядясь"?
Вязы в наших краях не растут". После войны никогда не выезжавший из страны (еще бы - с двумя-то сроками!),
живя то в Москве, то в деревне, Штейнберг сумел охватить огромные пространства,
вобрать в себя эпохи, а главное - всю мировую культуру - от китайских
поэтов VIII века Ли Бо и Ван Вэя до средневековых миннезингеров, музыку
от Баха до Шнитке, а о живописи, которую он знал так, что завидовали историки
искусства, говорить и вовсе не приходится. Если ранние стихи Штейнберга поражают искрометностью, необузданностью образов, созвучий и рифм, то в стихах, написанных в лагере, метафорическая густота, насыщенность и экспрессионизм помогают постичь, осмыслить и преодолеть страдания человека и трагизм бытия: Снежный саван сходит лоскутами, И земля, покорствуя сурово, Будто выходцы из преисподней, Ржавые железки да жестянки, В грозном блеске правды беспощадной, Им деваться некуда от света, Горе тем, кто маяте весенней И рывком одолевая стужу, апрель 1948, лагерь Ветлосян. Несмотря на неуемную жажду жизни, воскресение в этом необетованном призрачном
краю видится поэту неизбежной пыткой, которую трудно отличить от смерти.
Миф о библейском Лазаре обрел современное - и страшное звучание. Страшна
земля, подобная Лазарю, еще страшнее человеческое сердце, пробужденное
к любви в краю безлюбья, где, казалось бы, убиты все чувства. Экспрессионизм
Штейнберга, выражающийся в гиперболизации, в употреблении катакрез, то
есть метафор, доведенных до предела ("Призрак страсти изблевал наружу
/ Горстку опозоренных мощей"), оксюморонов ("мука неминучих
воскресений", "горка опозоренных мощей") в обрамлении пейзажа,
написанного в реалистической, даже натуралистической манере, производит
эффект, который не исчерпывается такими понятиями как "эстетическое
наслаждение" или даже "катарсис". Читая эти стихи, человек
обретает мужество и силы жить. Это стихотворение впервые было опубликовано
посмертно - в "Новом Журнале" (№162, 1986). Интересно, что в
этой публикации четвертая строка 5 строфы была дана в другом варианте:
"Некуда им спрятаться от жадной / Все крушащей молодой весны"
(то есть опять-таки, если можно так выразиться, гиперболизированный оксюморон).
Подборку предварял замечательный очерк С. И. Липкина, едва ли не лучшее,
что было до сих пор написано о Штейнберге. У подборки была заглавие "Вторая
дорога" - так называется одно из самых удивительных стихотворений
Штейнберга, о котором в конце, и очерк Липкина. Несмотря на то, что оригинальные стихи Штейнберга и до, и после "Тарусских
страниц" не печатали и его литературная деятельность в течение десятилетий
была как бы сведена к переводу, он стал не только одним из крупнейших
и самобытнейших мастеров поэтического перевода - вышедшие из-под его пера
переводы или, как он их иногда называл, переложения становились явлением
русской поэзии. Необычайно широк был кругозор и круг интересов Аркадия
Акимыча: он переводил немецкого миннезингера XII века Вальтера фон дер
Фогельвейде и поэтов ХХ века Стефана Георге и Готфрида Бенна, с польского
- Юлиана Тувима и К. Галчинского, Георге Топырчану - с румынского, удивительно
акварельного Ван Вэя - с китайского, а с английского - романтиков Вордсворта
и Саути, поэта XIX века Киплинга, современного поэта Дилана Томаса, а
главный труд всей его жизни - эпическая поэма "Потерянный рай"
английского поэта XVII века Джона Мильтона, которая считается одной из
вершин мировой поэзии наряду с "Божественной комедией" Данте,
выдержала множество переизданий. Однажды Аркадий Акимыч показал мне ксерокопированное
и переплетенное издание "Потерянного рая". С этой книгой к нему
подошел молодой человек и попросил автограф. Человек оказался баптистом,
а перевод "Потерянного рая" стал у баптистов настольной книгой.
Так как первый 100000-й тираж к тому времени полностью разошелся и стал
библиографической редкостью, баптисты наладили производство ксерокопий.
Акимыч подписал один из авторских экземпляров, а ксерокопию бережно хранил
и с гордостью показывал ее гостям. Если поэзия Штейнберга - сплав высокого осмысления действительности и мужественного реализма, иногда граничащего с натурализмом, но никогда не выходящего за рамки вкуса, то его живопись и графика подчеркивают необычность мира. Когда я как-то заметил, что его картины с одной стороны сюрреалистичны, а с другой - напоминают мне Босха, он сказал: "Я говорю то же самое и в поэзии, и в переводе, и в живописи - просто другими средствами. Одно является продолжением другого. Я переводил Мильтона и писал картины, а потом вдруг пошли стихи и пришлось все отложить в сторону". Вчитавшись в его стихи, я понял, что "реалист" Штейнберг не просто запечатлевает реальность в ярких, незабываемых картинах: и "воскресение", страшное своей обнаженной правдой, и "Вечное, Всевидящее Око", которое смотрит сквозь волчок тюремной камеры - незабываемые образы, перерастающие реальность. Если изветсный англоязычный поэт Дерек Уолкотт как бы транспонирует миф и историю, перенося все события начиная с сотворения мира на острова Карибского моря, то в стихотворении Штейнберга "Короеды", начинающемся на первый взгляд повествовательно и как бы реалистично, вся история человечества и вселенной предстает "отстраненной": ее запечатлевает на древесной коре "шестиногий Нестор неизвестный, /Скромный жесткокрылый Геродот:
В этих рунах ключ к последним тайнам, Сущность бытия, непостоянство Наше суесловье, всякий промах Нами нерешенные задачи, Перечень грядущих судеб наших, В книге, созидаемой во мраке, Нет у нас охоты и сноровки, - 1969 На первый взгляд, стихотворение лишено какой бы то ни было патетики.
Возвышенные слова и абстрактные понятия намеренно помещены в сугубо реалистический
контекст: "На скрижалях Библии жучиной", "сущность
бытия, непостоянство/ Мирозданья, круг явлений весь, / Вещество и время
и пространство / Формулами выражено здесь". Мысли о бытии
как о непрочитанной книге, об ограниченности и лености нашего разума,
для которого и природа, и мироздание, и судьбы звезд, и его собственное
бытие остаются книгой за семью печатями, запечатлены с убедительной достоверностью.
Более того, это стихотворение - попытка заглянуть по ту сторону бытия,
попытаться представить "круг явлений весь". И хотя в стихотворении
нет ни слова о Боге, осмелюсь утверждать, что идея Творца сквозит между
строк, подобно письменам "шестиногих Несторов", о которых повествуется
в нем. То, что это стихотворение было написано во время работы над "Потерянным
раем" Джона Мильтона, - лишнее тому подтверждение. Так реалист, жизнелюб
и современник до мозга костей оказывается метафизическим поэтом. К слову сказать, сам Штейнберг с не меньшей любовью относился к природе, нежели к человеку, а к ремеслу с не меньшим почтением, чем к интеллектуальной деятельности. Он мог своими руками построить дом, разбирался в моторах, инструментах, обожал лодки, которых, если не ошибаюсь, у него было три, и еще в тысяче вещей, о которых мы все имели самое смутное представление. При этом Акимыч мог тут же, в деревне, прочесть лекцию о Малых голландцах, рассказать, как в эпоху средневековья изготавливали холсты и вручную перетирали краски, обсудить последние политические события. Штейнберг обладал энциклопедическими знаниями. Никогда не суетящийся и даже производивший впечатление ленивого человека, он удивительно много успевал сделать и ни на минуту не останавливался в стремлении узнать и научиться тому, чего не знал и не умел. Вся жизнь и творчество Штейнберга в буквальном смысле подтверждают мысль Хайдеггера о том, что "экзистенция мысляще обитает в доме бытия", а язык воистину был его домом: Он построен трудом человечьим, Не кручинься, товарищ сосновый, - Все устрою не хуже, чем было, Я вернусь молодым чудодеем, Десять раз, если надо, разрушим, Жизнь была созиданием, творчеством для Аркадия Штейнберга. Из жизни он творил поэзию, а из поэзии - жизнь. Более того, поэт бесстрашно исследует и пределы бытия, озирая пройденный путь, как в стихотворении "Вторая дорога", он всматривается и в собственную смерть: Полжизни провел, как беглец я, в дороге, Перекличка с Данте задана, но в отличие великого флорентийца, русский поэт проскитался первую половину жизни, которая для иного могла стать "сумрачным лесом", но для Штейнберга стала не только школой выживания, но и познания. С перепутья смотрит он на Вторую дорогу, за грань жизни: Лишь мне одному предназначена эта, Спокойно, без страха Штейнберг вглядывается в смерть, в ничто, в вечность, придавая своему виденью реалистические черты. Вспоминая, как много лет назад в Ашхабаде ему пришлось "просить на обратный билет Христа ради", унижаться, "задыхаясь от срама и горя, / Как Иов на гноище с Господом споря", он говорит, что тогда-то ему и "открылась в видении сонном.../ Дорога до Бога, до Божьего Рая, / Дорога без срока, /Дорога вторая". Он давно уже шагает по этой дороге, но все равно остается с нами - в стихах, картинах, графике и - в жизни, озарив нас своим талантом жить и принимать судьбу, учась у нее.
Ян Пробштейн ЛЕТНЯЯ ЭЛЕГИЯ Арк. А. Штейнбергу Я тосковал о мире всякий раз, Застыло все. Едва журчит вода. Сживешься ли - Бог весть. Но запах трав, 1982
ПАМЯТИ АРКАДИЯ АКИМОВИЧА ШТЕЙНБЕРГА Сынове мира сено мудрее сынов света в роде своем На сизом небе засинела полынья, 11 декабря 1984 |
|
|
|
|
|
|