| "Флейта
Евтерпы" №1, 2006 |
ПАМЯТИ МИХАИЛА ГАСПАРОВА
Авсоний говорил,
Слагая каталоги, 1
Что Бог един, не боги,
Все к благу сотворил.
Вал односложных слов,
И гул имен различных
Для памяти отличный
И повод, и улов.
Закат имперских дней,
Наперечет все звуки,
Морфемы-виадуки
Над площадью корней.
Когда умолкла речь
И в римских переулках
Стал слышен топот гулкий
И звон меча о меч,
Когда распался свет,
И город мира вымер,
В огне, распаде, дыме
Не выживет поэт.
Друзей, учителей
Лишь перечень фамилий;
Плывущий среди лилий
Корабль до наших дней.
ОВИДИЙ И РОЖДЕСТВО
Там, за овидью,
В бревенчатой келье
Видит Овидий
Звёзд ожерелье.
Скорбные строки
Слагая, не знает,
Что наступают
Новые сроки.
Риму – всё нем он.
Необозримо
Над Вифлеемом
Пламя из Рима.
Что же, пустынник,
Ринуться смог бы
Через сугробы
На жёлтый песчаник?
Из превращений,
Воспетых тобою,
Неизреченней
То, со звездою:
По-над яслями
В чёрствой пустыне
Вестью о Сыне
Звёздное пламя.
Так упокоят
В шерстистой Томе,
Жажду о доме
Не успокоят.
Скорбная лира
Не прославляет:
Смерть у овина,
Люльку для мира.
Пламя гасимо,
И не узнает
Пасынок Рима
Божьего Сына.
Ф. И. ТЮТЧЕВ
Блаженным городом прогулки
слегка сутулого подростка,
шаги которого то гулки
по мостовым, то мягче воска,
а то рассыпчатей картошки
по серым клавишам брусчатки
трель распадающейся брошки
под звук глотаемой тройчатки
напоминают нам о том, что
приметы осени известны:
обилие любовной почты,
у Вечного Огня невесты,
а наш подросток видит воды
в деревьях, свет на капремонте,
извёстку на заборе, соду
в бокале пива, в дальнем Понте
корабль журчит, на мачтах вьются
сереброкрылые стрекозы,
на рдяных пастбищах пасутся
в кудряшках розовые козы,
сандали воинов реальней,
чем кеды, топчущие землю,
но льётся тьма из дали дальней,
хрусталь небес она объемлет,
приносит страсть a la' Brentano,
но лишь до появленья модниц
подросток хлещет пунш Бретани,
нектар Пелопонеса, мёд Ницц
ему полезен, впрочем птица
подстреленная в Ницце бьётся,
а дипломату в ночь не спится,
и к секретеру он крадётся,
течёт задумчивая влага,
течёт беседа, лет теченье
подтачивает лес, бумага
желтеет листьями, стеченье
подобных обстоятельств странно,
но как известно, по рецепту,
в коктейль из кашля и тумана
художник вносит свою лепту,
в бокале пламенном разводит
он свет Commedia Divina
с её подземной мглою, вроде
пришёл октябрь, и бродят вина,
подросток бродит, в каждом шаге
судьба навырост, мысли озимь,
стихи и сырость на бумаге,
любовь прощальная и осень,
а листья с каждою минутой
желтеют, смертью наливаясь,
дрожит в руке бокал цикуты,
язык дрожит, стекла касаясь.
* * *
Мы хоронили Арсения Александровича
Отпевали его в Преображенской церкви
В Переделкино. Народу было чуть больше,
Чем ко второй Воскресной Литургии
В подмосковной церквушке.
Я не смог ко лбу его приклониться,
Чтобы в путь проводить последний,
Мы при жизни знакомы не были.
Я стоял и, просил прощенье
У него за его бесприютство
И моё пребыванье мимо,
Принимая, что совесть и стыд,
В общем, глубже и страха и смерти,
Что любовь продолжается дольше,
Чем её отпечаток в судьбе.
А потом на краю кладбища
Мы последнего похоронили
Из Поэтов, и молча стояли,
А затем к автобусам двинулись.
До сих пор у меня в памяти
Незнакомые люди. Их веки
Набухают печатью сиротства.
До сих пор у меня в душе
Запах мяты, ладана, крепа,
Перекличка венков и травы,
Листьев звон, жужжанье жуков,
Крестообразная песнь кадила,
Шелестенье земли измятой...
ПРОШЛЫЙ ВЕК
Мы стремились сквозь сны девятнадцати зим к откровенью.
Нам безверие, так или иначе, вылилось боком.
Впрочем то, что сейчас именуют, покаявшись, Богом,
После всех экспертиз будет, видимо, названо тенью.
Лигурийский мрамор померк в коммунальном подвале,
Паж Степан у дворцовой тюрьмы ждёт скрипичную колесницу.
Ветер – заперся в доме, за ставнями – штиль и птицы.
Мы свободны летать, но сколь сладостней на сеновале!
Я конечен и слаб, из костей ненадёжно сколочен,
Мне б – о будущем царстве, а я загремел в ностальгию.
Здесь уместно напомнить, что бывшую землю Россию
Назовут в скором будущем светлым союзом и прочим.
Впрочем, здесь я использую ритмику эмигранта.
Раньше он величался весьма поприличней – изгнанник.
Иллюстратор свободы и перекройки сторонник,
Я молюсь на подошвы вождя у подошвы его монумента.
Осудивший страну соразмерен её укоризне,
Смерть невинных есть признак здоровья и силы в системе.
Я врагов возлюбил как себя и по названной схеме
Мне не спутать границы державы и собственной жизни.
Дилижанса дискант у подъезда. Сосед. Отдалённое место.
Что я делаю вечером? То же, что делаю утром.
Остаюсь в немоте – это первая заповедь мудрых,
Но – на отчей земле – это первая заповедь честных.
Белый век возлежал на охряной софе в костюмерной,
Красный век возложили на ложе из белых костей.
Мне б – в тридальние страны податься с любовью земною своей,
Но любовь – неизбывна, чужая земля – черезмерна.
Кто – закончил свой путь, кто – анализ судьбы и эпохи,
Кого – трусит с похмелья, кто трусит – клянясь Колымою.
В розе – краски цирроза, в прощании – сделка с судьбою,
В жизни – смысл эпитафии, в смерти – начало эклоги.
Люстры в виде медуз, как последние фазы керамик,
Плещут в тёмном театре, где пляшут гавот крепостные.
Я лорнет навожу, вижу – ложе, в ложе – Россия,
А за ложью – заблудший в несобственных землях изгнанник.
БЕЛЫЕ ПТЕНЦЫ
Как много вас бескрестно полегло,
Птенцы непоправимо белой стаи.
Как будто я сквозь мутное стекло
Гляжу назад, как будто я листаю
Страницы Нострадамуса. Вдали,
На литографиях, запекшиеся сгустки.
Там в ненависти, ужасе, любви
Сошлись враги, и все кричат по-русски.
Там льётся кровь на грудь земли, на чей
Счёт записать сей донорский подарок?
И где тот маг, тот чародей ночей,
Который ставил подписи? Огарок
Кончает путь, за выщербленный тёс
Ведут друг друга образ и подобье.
Там дети вьют венки из падших слёз,
Кукушкам бьют дубовые надгробья.
РУССКИЕ ПОЭТЫ
1
Высокая классическая ода
В моём наследстве не пробила брешь.
Косноязычие народа
И жёлтое бесплодие исхода,
А ты – не выкинь, не отрежь.
Чтоб, как мешок с прорехой, на горбу
Нести своё уродство с остальными,
И ртом осипшим теребить беду,
Пока тебя не отведут
Туда, где звучно только имя.
А он, как бабочка, как неба лоскуток,
А в крылышках его и мощь, и состраданье.
Из вертограда поднебесного листок,
И слёз, и радостей моих исток,
И языка – и боль, и оправданье.
13. 04. Родительская Суббота.
2
Он умер от инфаркта.
Хрустального певца
Позолотилась карта
В преддверии конца.
"Как малые побеги", -
Однажды написал.
Пахучий храм телеги,
Небесный сеновал.
Душа-жалейка плачет,
Как чайка на песке,
То, бедная, судачит,
То голосит в тоске.
Молчит душа-гречанка,
Мигает ей звезда.
Уходят с полустанка
На небо поезда.
10.04.02
3
Сиплый пар, петербургская хлябь
И воздушная сфера вокзала.
По Неве предрассветная рябь,
Как предсмертная поступь портала.
Чудный город, родной и сквозной,
Отраженья воды и гранита,
В жёлтых окнах над чёрной рекой
Облаков серебристая свита.
И когда паровозный гудок
Вдруг вплетается в траурный полдень,
Будто поезд ушёл на восток,
А на западе время не помнят,
Умолкает шарманка, ларец
Открывается, полн лепестками.
На ступеньках расцветший венец
Перед дверью, закрытой не нами.
19.06.02
4
В трамвае твоём пассажиры молчат –
Им нечего больше сказать.
За спинами их не рельсы скворчат:
Печи плавят печать.
Но мерных колёс перестук – это речь
Наездников, варваров злых,
И мёртвых врагов бросают не в печь –
Шакалам и прихвостням их.
А где же Россия? где поле враскид
Для брани за землю свою.
Там каждый солдат до смерти стоит
И жизни не ценит в бою.
Чем жить на чужбине, кормить голубей,
Чем миру князей служить,
Не лучше ли бросить убийцам – убей!
И песнь напоследок сложить
О том, как прекрасен задумчивый лес
И небо над ним и о нём
Прозрачное слово – крупинка небес,
Божественный окоём.
И снова безумный вожатый ведёт
Трамвай по распутью мостов,
Но улей молчит, пока пчеловод
Не вспомнит живительных слов.
Неделя всех святых,
в земле Российской просиявших, 2003 г.
IN MEMORY OF J. BRODSKY
I
Ты снова прав. И смерть зиме сродни,
И траурный ландшафт сродни Шопену.
Так человек, споткнувшись посреди
Цитаты с криком падает на сцену.
Так Бога встретивший, проговорив "Гряди!",
Уходит вверх, и Бог идет на смену.
Жизнь заполняется словами и людьми,
И завершается прощаньем и прощеньем.
Смерть – запятая, точка, нота "Ми",
Всего лишь пауза перед финальным пеньем,
И если хор оплакивает мир,
То мир готовит хору погребенье,
Твой каталог исчерпан, завершен.
Все перечислено, расставлено, воспето.
Ты так устал, что отплывая в сон,
Вслед за собой свой голос, как комета,
Уводишь в будущее, там, где нет имен,
И может отдохнуть душа поэта.
Мы остаемся в полной немоте,
И слово, как секунда, исчезает
Быстрей, чем губы принимают те
Рельефы, очертанья, голоса и
Родные звуки. Что там, в полноте,
Где Речь своих поэтов принимает?
Там спят во сне и наяву живут,
Там жить хотят, но до сих пор воюют,
Из камня город, как из горла, пьют,
Невой закусывая. Поминают всуе.
И профиль твой – для облаков приют,
Иглой адмиралтейскою рисуют.
Зима в России кажется острей,
Зима в Нью-Йорке, кажется, добрее.
Но Родина не там, где палачей
Следы клубятся и не там, где феи
Твой прах укладывают тихо, как детей,
А там, где Время в пригоршнях созреет.
Земля – не крест, но и ее снести
Не всякому под силу. Лишь такому,
Кто с ангелами говорил, в горсти
Нес сердце собственное. По дороге к дому,
Где ждет Отец, последнее "Прости!",
Согласно прошлому. И доброму, и злому.
II
Он уходил в Поэзию и там
Свободным становился и счастливым,
Обозначал предметы и явленья,
Бузил с грядущим, в прошлом куролесил,
Шептался с парками и с Хроносом шутил,
И был любим, и был обманут так же,
Как некогда Адам, но как Адам
Смерть с Евой разделил, так он – судьбу
С эпохой разделил. И стал – эпохой.
III
Солнце, землю отпусти:
соловей пространства стих.
Русской речи за бугром
был подарен новый дом.
Дом бывает там, где Дух
веет и ласкает слух,
любит нас и вместе с тем
не городит новых стен.
Цыц, Эвтерпа, не спеши!
лучший звук струны – души
голосок над пустотой,
переполненной судьбой.
Говори, поэт, гробам,
как прекрасен мира храм,
если наш Господь с креста
меч вложил в твои уста.
Ты ушел, но всякий звук,
если он есть оттиск мук
совершенства, благодать
будет людям отдавать.
Человеческий предел:
дом-музей для сонма тел,
а потом – страницы плеск,
город, речка, тропка, лес,
и опушка, вся в огне:
Солнца, жгучего вовне,
но ласкающего нас
теплотой отцовских глаз.
Шум луча, молитвы песнь,
в этом, кроме боли, есть,
как в пустыне от ручья,
слова ладная струя.
|