ВВЕДЕНИЕ В ИГРУ

Кто смладу нежил туловище грелки -
Тюленя, распростретого ничком,
И к завтраку летающей тарелке
Бак заправлял топленым молоком,
И кто ферзям обкарнывал короны,
Фальшивил, повторяя "до минор",
И рушил бастион непокоренный,
Сметая бигуди и домино;
Кто в "Одиссее" обнаружил вкладыш,
У стеллажа вскарабкавшись на стул,
И, теребя давно засохший ландыш,
Страницы резко не перелистнул;
И кто хоть раз для интереса вынул,
В соцветьях барбариса не дыша,
Тонюсенького стебля сердцевину,
Как желтый грифель из карандаша, -
Тот и сегодня на поверку чуть ли
Не в тех же играх признанный мастак,
И ведомо ему, сколь мир причудлив,
И слава Б-гу, если это так!

Шипело мясо на шампурах,
Поджаривались шашлыки.
Над руслом немощной реки
Неслись стада бизонов бурых.
Писал художник на пленэре
Последний августовский день,
Не вслушиваясь в дребедень
Суждений об Аполлинере:
Мол, он, в отличие от Тракля,
Был для поэта слишком толст...
"Мы тоже попадем на холст, -
Спросил райкомовец, - не так ли?.."
В траве валялись два бекаса -
Художник их изобразил,
Не замечая двух верзил,
Обсасывавших стиль Пикассо.
Менялось русло пересудов,
Но обмелевшая река
Была безмолвьем глубока,
Подобно мастеру этюдов...
Когда взглянули эти двое
И не увидели себя -
Ушли, обиженно сопя.
Осталось небо голубое.

На зеленом лужаечном плюше
Бильярда цыплячьи шары -
Сиротливей, чем грешные души
Корифеев азартной игры.
И когда в треугольной ватаге
Робко жмутся друг к дружке они -
Их собрата готовит к атаке
Остроклювый зачинщик возни.
Хищный кий, загоняющий в клетки
Гладиаторов бледных своих,
Не заменит им теплой наседки,
Раздавая удары под дых.
Задубеет их нежная пленка,
Станет крепче железной брони...
И мутузит цыпленок цыпленка,
Еле слышно пища: "Извини!"

В лесу аукалось, блукалось
И натыкалось на стволы,
Чья моховидная лукавость
Манила запахом смолы.
Но - вопрошая: что случилось? -
По взрослой узости своей
Не замечал ты, как лучилась
Улыбка пляшущих ветвей.
Деревья - резвые как дети:
Они тобой играли в мяч,
Пока в хохочущем рассвете
Не проступили крыши дач.

Ревнив к своим каракулям,
Как подобает отроку,
Я в рот смотрел оракулам
И попадался под руку.
Блестя пером отточенным
Средь местечковых светочей,
Я привыкал к пощечинам
Судьбы, в стихах не сведущей.
Стезей своей утонченной
Я брел и вброд, и посуху,
И порывал с поденщиной,
И доверялся посоху.
Одни честили умником,
Другие - неумехою…
Да я и впрямь не уникум,
Хоть кое в чем кумекаю!
А именно: в молитвенном
Про подлинные светочи
Шептании по рытвинам
Иль в электричке едучи -
Тягучими перронами
По отроческой роздыми:
Когда с неоперенными
Еще я знался звездами…

ФЕВРАЛЬ

Он поземкой конверт подписал
С сургучовой печатью проталин -
Но по-прежнему неофициален
Нецелованный инициал.
Если вы семи пядей во лбу,
Уголок этот не надрезайте:
О почтовом смолчать адресате -
Означает провидеть судьбу!
Пусть инкогнито дышит земля,
Кое-где становясь ноздреватей:
Есть прочтенья пора - назревать ей
Помогают зимы вензеля.

Вновь прикинуться, что ли, тихоней
И растратить годины вечерние
На сверчковой пластинки верчение
Под усталой иглой патефонной?
Там, в окне, точно в зеркальце крохотном,
Облаков завиваются букли.
А внизу уже почки набухли
И трамваи проносятся с грохотом.
У того старика-киоскера
Ты пивал газировку с сиропчиком,
Этой кошке ты был дрессировщиком,
Что прошло - повторится не скоро.
Но отрадно одно: обязательно
Все, что было хоть раз, повторится,
Возвратится, вернется сторицей,
Постучится в сознание затемно!
И тогда я безмолвье нарушу,
Все мечты твои заново выгрущу -
И к иному, недетскому игрищу
Приобщу твою зоркую душу.

Деревянной цифирью на нитях стальных
Шашлыки на шампурах напомнили счеты.
Их трещотка ласкала твой слух, а еще ты
Обожал в малолетстве кататься на них.
Инвалидной тележкой кряхтели они.
Обдиралась коричневая половица.
Подмывало с разгону в дверях появиться -
Вызывая внезапный восторг у родни.
Арифметику ты переделал в игру,
От уроков шарахался, точно от пугал.
Головою качали и ставили в угол,
Чтоб не скучно - на пару, тебя и сестру.
Громоздились какие заботы у тех
Позвонков желто-черных, драконьих костяшек:
То ли был им кредит холодильника тяжек,
То ли дорого стоил цигейковый мех?..
В перестуке бухгалтерских тех кастаньет
Нам уже не послышатся ритмы считалок.
Даже грубый подсчет предстоящего жалок,
А расходам числа подходящего нет.

…А внешне попугай напоминал щелчок
Кому-то по носу: и хохолок в три пальца -
Над указательным с прицелом… "Цыц, молчок!" -
Я говорил ему. Но ветреник трепался.
К замочной скважине он прирастал, когда
На кухне стряпали по-праздничному шустро.
Рельеф стола разнообразила еда,
И пела под воздухоплавателем люстра.
Перемывая всем нам косточки, он знал,
Чем голова, а чем шарлотка начинялась.
Когда ж соседи приводили под финал
Мурлыку цапкую - такое начиналось!
Он сверху кумушку подзуживал: "Кис-кис!" -
Он кочевряжился, набрасывая сходу
Своей пернатой эволюции эскиз,
Преодолевшей трусоватую природу.
Еще был с мочками ушными не в ладах,
Тянулся к Полному собранью сочинений
Луки Синюшникова: словом, не из птах -
Из птеродактилей. А, может быть, и гений!..

Про все упомнишь ли?.. Но вот, придвинув стул,
Племянник форточку открыл прохлады ради, -
И что б вы думали? Представьте - упорхнул:
Презрев качалки и мучнистые оладьи!
"Как видно, мало начитался он статей
По экологии, - решил семейный форум, -
Он подсознательно тянулся к простоте
Того, что Дарвин звал естественным отбором.
По Юнгу, он впитал наш коллективный бред.
По Фрейду, он любил хозяйку больше киски..."
"Ну, что ж, давайте спать! - постановил совет. -
Да будет он воспет в фамильной переписке".
Давайте спать, от недосыпа только вред.
А все же треп его мерещится, нет мочи...
Пусть утро выправит - искусный логопед -
Картавость вечера и шепелявость ночи!

На мартовском приволье широченном
Еще морозцем хватким распушен
Запахнутый с особенным раченьем
Простуженного сада капюшон.
Но чудится, как солнце, отутюжив
Снегов апокрифический покров,
Расправится с узорчатостью кружев
И рукодельной толщею ковров.
Скворешника младенческое соло
Колышут ветви, на ветру дрожа;
Рекламные агенты новосела -
Вороны рассыпают антраша.
Скачите в развеселом променаде,
Программки раздавая на ходу,
Для зрителей тропинки проминайте,
Дошкольную затеяв чехарду;
Игра - игрой, но как бы ни был хрусток
Сугроб весенний, помните одно:
Высокое искусство - это сгусток,
Которому растаять не дано!

Прыг да скок - воробьиная прихоть:
Как затейнику не надоест
По карнизам нахохлившись прыгать
И чирикать, кося на подъезд!
Что за штуку опять отчебучив -
Поперхнулся и ввысь упорхнул:
Может быть, ему вспомнился Тютчев,
Да не вовремя кто-то спугнул?..
А быть может, чужой вечеринкой
Исподлобья любуясь, он так
Помышлял: как ты, брат, ни чирикай -
Все одно наше дело табак!..

Подтаяли сосульки, надолбы,
И ливень снадобьем захлюпал.
Хмельного сна добыть нам надо бы
Из этой звонницы хоть скрупул...
К нам ластится весна-завистница,
Что в гущу наших спальных будней
Незваной балаболкой втиснется -
И делает их беспробудней.
"А ну, и я удостоверюсь-ка, -
Мечтает сплетница украдкой, -
Что в их постелях запах вереска,
Предвестье оттепели краткой!"
Но что ей в том дремотном зрелище,
В подсматриванье сновидений,
Когда приход ее незрел еще
В забвенья ледяные сени!..

Как распознать - когда они уж немы
И обернулись перстию земли -
Ту лепту, что в Гомеровы поэмы
Аэды эолийские внесли?
Созвучия в дому странноприимном
Столь жалобно просились на постой,
Что вещий слух к заимствованным гимнам
С беспечною отнесся теплотой.
Покойся, Памф, и не кручинься, Олен, -
Пускай цикады сладостно поют;
Да будет провозвестникам раздолен
Поросший асфоделями приют!

С каждым днем длиннее ночи,
С каждой ночью дни короче.
Жизнь моя - как многоточье
После слова "закричать"…
Круг затей моих порочен,
Круг друзей моих непрочен.
Просыпаюсь от пощечин -
Губы склеила печать.
Жить невмолчь. И речь скупая,
Желчной пеною вскипая,
Мерно зыблется, скрывая
Вечность музыки во мне:
Вечность рокота морского
В хрупкой раковине слова
Из груди жемчуголова
И мгновение - вовне.

Как жалобщик в кочующем рыдване,
Ворочаюсь на верхнем боковом,
Калачиком свернувшись и рыданье
Линялым прикрывая рукавом.
Едва улягусь - снова тянет в тамбур:
Выкуривать хандру на пятачке,
Где тамбуринами бряцает табор
И вспыхивают звезды на смычке.
В колесной свистопляске несусветной,
В чудной разноголосице дорог
Мне различим псалом ветхозаветный:
И оттого мне дорог каждый слог.
Спит проводница. Нет бумаги писчей,
Одни салфетки… И - не оскудей
Фонарный свет - я вас иной бы пищей
Попотчевал на мягком лоскуте.
Случайные попутчики, не ввергнем
В изгнанничество больше никого!
На боковом, я повторяю, верхнем
Прописан я с печалью вековой.
Визг тормозов. Перрона панцирь клетчат,
Расчерчен чемоданной беготней.
Две станционных яблони лепечут
На языке праматери одной.
Шов занавески на щеке оттисну,
К стеклу прильнув на вечных полчаса,
Разглядывая дальнюю отчизну -
Грустящие по сыну небеса.

Как слову "мать" - родительный падеж,
Глаголу "жить" - несовершенство вида,
Ты мне сродни, сладчайшая обида:
В единственном числе меня утешь!
Я был рожден на русском языке -
На русском и умру. Пенять не стану,
Что формы грамматической по сану
Мне не нашлось на гробовой доске.

О, звездочет, скажи: ужель
За пеленою слезной дыма
Солнцестояния модель
К изгнанникам неприменима?
И разве точность нам дана
Трагическая не в награду
За отлученье от вина,
Доставшееся вертограду?
Чем отдаленнее приют -
Тем прорицанье сокровенней,
И флорентийцы свято чтут
Запечатленное в Равенне.
Так на лугу друидов знак
Выводится писцом взошедшим
Полуденных июньских саг,
Витающих над Стоунхенджем. 1

М. Л.

В самом себе - как в планетарии.
Ладонью стылых звезд коснусь -
И вмиг зрачки всплывают карие,
Которым сам, быть может, снюсь.
И сквозь кулисное навершие,
Сквозь мглистый купольный покров,
Я чую сумерки умершие
Черемуховых вечеров.
Мне чудится под аркой стрельчатой
Дроздовых рощ осенний звук,
Что утонул тогда, при встрече той,
В речной излучине разлук.
И говорю себе я: сколько мы
Ни жили врозь - а ведь никак
Немолчный взор ее осколками
Не гаснет в темных цветниках!
Она - как вечная паломница
В моем космическом углу -
От света не дает опомниться
И не дает рассеять мглу.
Прозренье иль затменье карее?
Но стоит лишь забыться мне -
И два янтарных полушария
Колеблются на звездном дне.

Избранничество, как записку, скомкав,
Где почерк анонимный неразборчив,
Или, напротив, нарочито скорчив
Посмертную гримасу для потомков, -
Каким бы твой герой ни получался, -
Едины место действия и время:
На полустанке, наравне со всеми,
Он счастья ждал в теченье получаса.

Угреватое небо коричнево,
И зачерчен прожилками месяц:
Будто кисть живописца вторичного
Архаичный отвергла мимезис;
Будто начал мерцанье пейзаж его
Из дрожащей светильником лужи -
Погребенный зарницами заживо,
Воскрешенный гнилушками вчуже.
Не из вязкой ли глины он вымесил
Кучевые свои эмпиреи?
Пусть плачевен болезненный вымысел
И случаен, как ландыш в пырее;
Пусть природа темна сверху донизу -
Но, в холсте его правду зачуяв,
И ему, как Венера Адонису,
Принесет она горсть поцелуев!

Аркадию Эберу

Я Рембрандта по косточкам собрал,
По ребрышкам, и света не прибавил:
Довольно и того, что он оставил -
Осколочья серебряных зеркал.
Сын лейденского мельника, он знал,
Как жернов перемалывает зерна:
И эта россыпь грез не иллюзорна -
Оправленная рамником в овал.
Портретных бликов зыблется хорал
На паперти бесчувственного мира:
Донесся с Валтасарова он пира -
Театр анатомический объял.

Перепутав кентавра с ликорном,
Мифологии все переврав,
Я люблю над лиманом ликерным
Дожидаться ночных переправ.
"Старым Таллином" или "Шартрезом"
Затуманя свои берега,
Постигаю я в друге нетрезвом
Превращенье его во врага.
Я вопросом готов огорошить
Шантрапу заводных дискотек:
Где получеловек-полулошадь -
Полулошадь-получеловек?..
А в каком-нибудь затхлом шантане
Незнакомая музыка вдруг
Мне напомнит родное шатанье
По асфальту пустынных излук.
И, причалив к замшелым ступеням
В притомленном ковчеге тоски,
Та обида, что стала прощеньем,
Приоткроет мне дверцу такси.

"Геннадий Федорович?" - "Вы ко мне? Прошу!
Одну минуточку, я чуть задерну шторку…
Итак, пожалуйста..." - "Я вкратце изложу
Души бессмертие - противящейся торгу
С лотков безвкусицы на ярмарке словес,
Где, выдав гусеницам за азы огрызки,
Барышник хмыкает и, славя недовес,
Из-под ножа пускает приторные брызги
Подобострастья к обожравшимся властям -
И метит коркой в голоштанного воришку
С губою заячьей, что слюнки тут и там
Пускает, вылупясь на сытую отрыжку
В лице блюстителя порядочности той,
Которой шкурничество имя, а призванье -
Сопя разделаться с пугливой красотой,
Врасплох застигнутой на вяленом майдане,
Кулак сивушный над беглянкой занести,
Похабным брюхом припереть ее к забору…
Но у Создателя расправа не в чести!" -
"Прошу прощения, но мне б заметить впору…" -
"Ах, нет, дослушайте! На выдохе одном -
Смешная исповедь духовного калеки,
В ком красоты уже не сыщешь днем с огнем,
Лишь изувеченность - отныне и вовеки!..
Душа растоптана, повержена во прах,
Ее чистилище - редакторские нети,
А кущи райские - в посмертных номерах
Журнала модного спустя десятилетья…
Геннадий Федорович, в этот кабинет
Не я, но тень моя…" - "Кажись, я вас расслышал!
Геннадий Федорыч? Его покамест нет.
С утра был тут, но по делам куда-то вышел.
Я глуховат, и как нарочно звать меня
Игнатий Сидорыч - такая вишь досада...
Куда ж, постойте, он придет к исходу дня!
Что передать-то хоть?.." - "Да ничего не надо."

Звезда обозначает стигму
На теле Девы иль Стрельца.
Сдается мне, что не постигну
Я этой пытки до конца.
Безмолвного молю витию:
Хворобы духа обреки
На точечную терапию,
Целительную для строки!
Словами однокоренными
"Палач" и "плаха" свет пролей
На то единственное имя
Для жизни и любви моей!

Граница мира теневая
Стезю прочертит поперек -
И никнет, окостеневая,
Кто юных сил не поберег.
Ту незапамятную росстань,
Проталин мятную траву,
Как незапятнанную простынь,
Не перестелишь наяву.
Пласталась меловая пустошь,
Гадало воронье вразлад…
Но только голову опустишь -
Над пеплом ангелы кружат!
И кто до темного предела
Беспечен был и незлобив -
Уперся в посох помертвело,
Все звезды разом невзлюбив.
И, поиграв его вихрами,
Затихнет ветер, уловив
Гул сердца в узкоплечем храме -
Глухой ко всенощной призыв.

I

Как бражники, переплетясь ветвями,
Деревья пьют лазурь на брудершафт,
И вековым настоем горьких правд
Она стекает по оконной раме.
"In vino veritas!" - поют стволы,
И вы доверитесь легко их кругу,
Когда протянете к бокалу руку
С набухшей веной - ручейком смолы.

II

Дубовый кряж и рослый эвкалипт -
С достоинством приняв его опеку,
Деревья параллельны человеку,
Будь он хоть Лобачевский, хоть Эвклид.
Им, как и нам, не по душе уклон,
В них жизнь гудит натянутой струною:
И нам под стать с поверхностью земною
Соприкасаться под прямым углом!
Друг другу завещали мы свой прах
И неисповедимость этой сини:
Пересеченье параллельных линий
Еще возможно где-то в небесах...

История нас делает мудрей
Родством незабываемым, но скрытым
Литовского наречия с санскритом
И финского с мадьярским словарей.
Кочевник ветр нащупывает связь
Петёфи и студеной "Калевалы" -
То пестуя нордические скалы,
А то в лугах Паннонии резвязь.
Земной рельеф - загадочное чтиво,
И слово - часть предвечного массива;
И с небом по-литовски говорит
Балтийская волна легко и живо
И плавно переходит на санскрит
У берегов Бенгальского залива.

Дивлюсь я вкрадчивости большеротых пауз,
Как страус, голову я прячу и таюсь,
От их натянутых улыбок просыпаюсь:
И кратче сны мои, и призрачней на вкус.
Сошлись у полога беззвучия дифтонги
И жадно зарятся на желтый воск лица...
А ну-ка, шустрая, подай свой голос тонкий -
Пищи от радости и гневно восклицай!
Шуршать ли письмами шельмовок принимаюсь
Иль фотохронику безумья ворошу -
Заминка чья-то уж витает: Микки-Маус
Над целым полчищем мышиного "шу-шу"...
Букварь всамделишный ли мною перелистнут
С лиловой кляксою давнишней на боку -
Над абажуром соглядатаи зависнут,
Реинкарнацией подобны табаку.
Но мгла отравлена, и небо крупной вязки
Меня измучило: я вырос из него!
Пора, молчальницы, уже предать огласке
Устава немочь и аббатства бесовство!
В колечках дзеновских кадильница аскета,
Поэту муторно - кончайте перекур!
О, недомолвки, вы уйметесь - или это
Дымится памяти моей бикфордов шнур?..

На нёбе тают всплески тишины,
И поступь разверзается под нами.
Смычковое взметнется кверху пламя -
И льдом безлюдья мы обожжены.
Ужели нам из оркестровой пади
Залетной искрой души просквозит?
Безмолвен театральный реквизит -
И в ножнах меч, и Библия в окладе.
Как зябко в зале зрительном пустом!
Созвездье наше снова на гастролях.
Нам годы жизни предсказал астролог -
Мы годы смерти вызнаем потом.

Алгебраический сюжет
Расчислен мытарями слова:
Со смертью сходится ответ
В конце задачника земного.

Неуспевающий школяр -
И тот успению подвержен:
Расходуя душевный жар,
Как синий шариковый стержень.

Назначен цифровой предел
Долготерпенью, и при этом
Руины человечьих тел
Подобны каменным скелетам.

Мы помним, сколько было лет
Творенью Ромула и Рема.
Но от подсказок проку нет,
Пока учительствует Время.

Запечатлевший в певческой истоме
Само стремленье все запечатлеть,
Я становлюсь на четверть невесомей
И независимей почти на треть.
Граненое перо с отливом ртути
Затачиваю, по сердцу скребя.
Третируйте меня иль четвертуйте -
Я верен избавленью от себя!
Даль окоема - черточка от дроби:
Наш общий знаменатель так убог…
Зато числитель - славное надгробье
Не знавшим раздвоения дорог.

Кузнечик нам сыграет на расческе -
Со стрекотом зубцы пересчитав.
Ему дано пространство в отголоске,
Как раковине - гул морских октав.
Коленчатые стебли травостоя,
Свирели тоньше, ветер теребит.
Кто знал повиновенье звуковое -
Тот выкликал былое, как спирит.
Нашептана прибоем прибаутка
О плодоносном ските Гесперид:
И коркою сугробной первопутка
Надкушенное яблоко хрустит.

О чем печется Диоген Лаэрций?
В ларце его - сокровища имен,
Эпох и школ… А знать бы, что на сердце:
Своей ли ношей он обременен?
Он летаргией схож с Эпименидом,
Иль сна поглубже чает, как Спевсипп?
А что как с Эпикуром именитым
Он заодно прожорлив и спесив?..
Так неохотно восстают провидцы -
Зиждители непримиримых вер -
Из перечня медлительных провинций,
Правителей, любовников, гетер…
От каждого учения - с наперсток
Деяний, афоризмов и чудес:
Но гордостью за цену этих горсток
Переполнялся весь Пелопоннес!
Почем теперь фракийская цевница,
Парфянский шелк, дельфийская пыльца?
Не время ли оболу прицениться
К дырявому подолу мудреца?..
В ларце его - в полуотверстом сердце -
Утяжелялся весом золотым
И римского историка сестерций,
И галльского философа сантим!

ТАВРИДА

"… и в черной чаше небосвода,
как золотая капля меда…"
(В. Набоков)

Повествовательное море
Созвучьями не соблазнить.
Суровая сучится нить
При свете эпоса в каморе.
Хоть к этой пристани пристань,
А хоть причаль к тому причалу -
Морщинится спервоначалу
Неотутюженная ткань.
Но бьется, бьется от напева
Классически прозрачных строк
Таврида - небный язычок
Понтийского густого зева.

Сосудистая Дания поверит -
И сердцем опрокинутым простит.
Как жалки мы - поставленные перед
Слепой необходимостью обид!
Обит порог ходатаями: дескать,
О милосердье молим палачей…
Я жизнь отдам за искренность и детскость,
За родинку у нимфы на плече!
О, родина! Погосты засевая
Своими сыновьями, дочерьми,
Ты тех, в ком боль земная, осевая -
Отверженных детей не очерни!
О том, что ты тюрьма, давно изустно
Известно всем, скорбящим взаперти.
Не выдавай безумье за безумство
И ближнего любить не запрети!

Офелия! Имя из тонкой фольги…
Попросишь: хоть малость согрей! -
Ладонью затеплит, не видя ни зги,
Загривки ночных фонарей.
Под бременем снега созрев, розмарин
Сорвется в метель, в забытье…
И вот уже августа зной разморил
Остывшее тело твое.
И ты, с головой, под одной простыней,
Теплицею мятной дремля,
Уже о прохладе мечтаешь речной,
И плоть обжигает земля…
И, солнце вкушая, как белый налив,
Зовет Эльсинорский пролив -
Чьи чуткие воды легко переплыв,
Касаешься струйчатых ив.
А в небе - ни облачка. Лишь голубок
С последнего, как с облучка,
Воркуя соскочит. И ты, полубог,
Почуешь ли хруст каблучка?..
И, вновь погружаясь в метель, в забытье,
Ты вдруг понимаешь: дано
Тебе безымянное тело твое,
Офелии - имя одно.

Завьюжье - как зеркала тыльная муть
С царапиной на амальгаме.
Торопятся в темную прорубь нырнуть
Озябшие звезды мальками.
Но чье там сердчишко, светясь глубиной,
Скользит плавниками по льдистым
Бревенчатым срубам избы лубяной,
Где месяц - залетным альтистом?
И кто там, с певучим застольем снегов
Печалясь о жизни истекшей,
В толпе подмигнет: я, мол, тоже таков, -
Мол, Брамс, мол, скрипач, мол, из тех же?..
Быть может, и нам полегчает на дне
Ночной близорукой метели:
Суметь бы в гостях задержаться на две,
А то и четыре недели!
Сумерничать - плакать, сумерничать - петь
С виолами той круговерти,
Что тянет завьюжья рыбацкую сеть
На звезд привокзальном концерте!..
А после - очнешься в такой синеве,
Себя не узнаешь спросонья,
И, точно кузнечика в летней траве,
Накроешь будильник ладонью.

Запрись на засовы - и мчись так,
Вращая весь мир на оси,
Проулками мимо химчисток
И бранных стоянок такси.
Так вот он какой - город Киев,
Где, ржавый срывая засов,
Замурзанный ратник Батыев
Печерских разил чернецов!..
Тебя здесь приветили с детства,
И здесь - его можно понять -
Летехой влюбился отец твой
В твою раскрасавицу мать.
По этим картавым кварталам
Сновал ты и прежде: во снах…
А ныне - туристом усталым
Кемарь на ходу, вертопрах!
Холмов карусель на трезубце
Днепровских широт Нептуна…
И так, безо всяких презумпций,
Твоя невиновность ясна.
Кто умер, кто просто уехал...
Куранты с Крещатика бьют:
С шелковиц русановских эхо
В зацветший бултыхнется пруд.
Черники и дынь в изобилье.
Салатом торгуют с лотка…
Тебя эти тени забыли.
Тебе эта мука сладка.

По привычке, короткий задрав подбородок,
Я поправить хотел островков перекос.
Но на лодочной станции не было лодок -
И тогда я прочел расписанье стрекоз.
Камыши прошуршали немедленный вылет,
Стручковатые крылья издали щелчок…
Но привиделось мне, что они не осилят
Переноса души через тридевять строк.
И открылось чутью, как, безбрежие прокляв,
Всколыхнется волною праматерь письмен:
Чтобы каждый ее водяной иероглиф
Был заоблачной просеребью прояснен.
И побрел я пристыженно, Б-жьих отметин
Не расчерчивать заново давши зарок:
Ибо гений природы не столь безответен,
А его прорицатель не столь одинок.
И стрекозы враздробь - как велит им обычай -
Пучеглазо мелькали над зыбью строки.
И за тайну возвышенных косноязычий
Отвечали взлохмаченные островки.

Газировки глотну с папиросным сиропом
И в спеленутой плотным сияньем ночи
Подпалю, удрученный приятельским трепом,
Черенковый фитиль грушевидной свечи.
Небылица с одышкой, нелепица с кашлем:
Так от жужелиц-слов раззудится в башке -
Что ни счет им вести, как шабашники башлям,
Ни срывать шаромыгою куш на торжке.
Пустобреху знакомцу кивками, кивками -
Не трясучка ль напала? - поддакивать вслед.
Видно, мало ему, что язык мой как камень, -
Так еще и проклятый застрял шпингалет!
А недавно еще полыхало все нёбо
От виол альвеольных, челест челюстных:
Оркестровым ораторством думал до гроба
Баламутить застолье, как пьяный жених…
Да увы, не судьба: укротился мой норов,
Что-то стал уставать от хапуг, простофиль,
От ночных посиделок, мужских разговоров…
Помолчать бы - послушать, как пышет фитиль;
Наблюдать бы, как этот шептальщик все прытче
Распаляется перед окном нараспах…
Да сгорит ведь, иссякнет - и давешней притчи
Ни один светлячок не припомнит впотьмах!

Гаммой чугунных оград
Чиж зазевавшийся спугнут.
Детские пальцы распухнут,
Мерно луща звукоряд.
Битый будильник пузат,
Галстук мальца звеньевого -
Стрелки висят: полседьмого…
Снова за стенкой бузят.
Сны мое сердце взрослят,
Ритмы его размагнитит
Первый случайный эпитет
К жуткому слову "разлад"…
Длится житье невпопад.
Это сольфеджио - время
Не затвержу я со всеми
И в одиночку - навряд.

Не тот счастливец, кто среди невзгод
С теодицеей Лейбницевой свыкся -
"Все благо", для кого и всплески Стикса
Живительны, и милостив вестгот;
Кто в потаскухе пьяной признает
Сикстинскую мадонну - материнских
Лишенную однако ж прав, и с финских
Толчков любвеобильно привстает…

Но счастлив тот, кто с фресками Треченто
До самоотречения альбом
Листает - и на лоне голубом
Трехнефный храм ему напомнит чем-то
Кладбищенской каплицы средокрестье
На Сретенье: потрескивал фитиль,
Кокошник нимба косу осветил
Ей - поселковой плотницкой невесте.

Две пары фар на перекрестке
Срезают ножницами мрак -
И выхолащивают блесткий
Сон разума под хрип собак.
Но как в окно глаза ни пяльте -
Не видно шелудивых злюк:
Лишь круглым штампом на асфальте -
Канализационный люк…
И сей повестки предъявитель
Привнес казенщины в пейзаж:
Застегнутый на звезды китель,
Законченный порядка страж.

Не грех ли так печалиться о плебсе,
Историю творя или роман,
Чтоб трепетал потомок, обуян
Припадками великих эпиллепсий?
Конечно, грех! И хрипло ропщет стая,
Как будто в глотках галочьих першит, -
И к Федору Михайлычу спешит,
Со Всадника надменного слетая…

"Здесь создает и разрушает
Он сладострастные миры…"
(В. Ходасевич)

В земного шара батискаф
Заточены тела людские -
И нежатся, ключи стихии
На дне вселенском отыскав.
Материковый звездопад
И перистость огнистых зыбей
Воспламенивший плеск амфибий
На блестки пращуром разъят...
С прищуром тайным изнутри
На Б-жий мир взирают мощи:
Оттуда различать им проще
И диск луны, и луч зари.
Одни живые этот прах
Порою попирают, застя
Ему то вёдро, то ненастье, -
Фосфоресцируя впотьмах.

Как западают клавиши на старом
Фортепиано - честь моя, запав
Под шалым, неразборчивым ударом,
Предназначалась, верно, для забав.
И злость моя, и нежность, и отвага -
Все выщерблено фальшью озорной:
Помятый лоб, как нотная бумага,
Корявой разлинован пятерней.
Я посрамлен ребячливостью строчек,
Но косточкой меж ребер или струн
Застрявший попрыгунчик, молоточек -
Он сам себе настройщик и колдун!
Отверженное нам наедине с ним
Адажио играет тишина,
И величальным вымученным песням
Не внемлет из брезгливости она.
Эпоха, разорительница клавиш!
Ты уповала на глухих тетерь -
И как свой главный опус озаглавишь,
Не так уж это важно мне теперь.

Сумрак лиственный, оставь нам
Вензель зелени ленивой
На окне, что голой ивой
Прикрывается, как ставнем!
Пенье иволог и груду
Оперного оперенья
Ветер выволок для пренья
На аллею отовсюду.
Сжалься - на стеклянной створке
Выведи автограф охрой,
Не гневясь на ветер мокрый,
Освиставший сад с галерки!
Сумрак лиственный, отчайся
На гастрольный круг повторный,
Вскинь смычки, нацель валторны
В синь полуденного часа,
В тишь продленных шелестений,
Не разметанных дыханьем
Непогоди по лоханям
Мертвенной осенней тени!

На подоконнике сиял
Графин с речной водой,
И был он как простой фиал
С простой водой святой.
В нем цвел тростник береговой,
Шуршавший наравне
С обыкновенной сон-травой
В обыкновенном сне.
И купол неба так же прост
И неразгадан был,
Как алфавит начальных звезд
В учебнике светил.

В самоубийстве долгожданном
Осенний лес благословен,
Листва кровавым бьет фонтаном
Из равнодушно вскрытых вен.
Зрачком набатно приударив
В колокола усталых век,
Я вижу, что багряных зарев
Последний стебель не избег...
Простите мне глаза и губы
И шепот сердца неживой,
Рубец мучительный и грубый
От каждой раны ножевой.
За то, что так преступно смею
Превозмогать чужую боль,
Природа, с гибелью твоею
Мне слиться заживо позволь!

Невемо кем беда накликана,
Но хоры ангельские смолкли:
В покоях патриарха Никона
Кто воет - человек ли, волк ли?..
Покуда мерку снять торопятся
Аршином с Иерусалима -
За протопопом протопопица
Хромает средь огня и дыма.
Угрюм невытравленный мученик,
Он хвор, и голоден, и грязен, -
А сколько с неба рук и рученек
Протянуто к измятой рясе!..

Не так ли пепелищем Сталина
Россия стала на полвека, -
И, судной думой опечалена,
Брела согбенная калека;
И шепот был: "Святая Троица,
Спаси нагие эти нивы!
Земному раю не построиться -
Хотя б миряне были живы!.."
Но вновь чиновник в книгу тычется,
Уча сословие холопье:
Мол, то не по Руси владычица -
То призрак бродит по Европе.

О, как томительно сверленье
Зрачков за пологом! Артюр,
Всплакни о призраке Верлене
Смычками поздних увертюр!
Давно ль, туманнее чем Лондон,
Ты изъяснялся с ним живым?..
Блохастой пошлостью изглодан -
Теперь он еле уловим.
На присных струнах запиликав,
Он знал, что блики не сгорят
Капризных призвуков и ликов,
Заполонивших маскарад.
В клубок свиваются потемки.
Зарницы носятся, дробясь.
Но альтов слезные потеки
Лишь оттеняют контрабас.
На оркестровые остроги
Немало певчих обреклось,
Но восходящий на отроги -
Срывает солнца абрикос!
Каменоломни Кипра, Йемен,
Жаровни адской благодать...
Лишь тот воистину богемен,
Кто научился пропадать!
Уже похищена Европа,
Разрушен Рим и взят Версаль.
А ты - с оскалом эфиопа -
Ласкаешь пальмовую даль.
Сияя сорванцом задорным,
Надкусываешь терпкий плод…
И здесь мы занавес задернем,
Захлопнем ветхий переплет.
Пусть глухоте больниц и тюрем
Свой слух пожертвовал поэт:
Но мы-то знаем - Поль с Артюром
Еще исполнят свой дуэт!

Я весь день прожду на морозе трескучем,
Но терпимость ко лжи куда бесчестней:
Если мы однажды друг другу прискучим -
Я исчезну, и ты исчезни!
Не хочу позевывать на диване,
Запивая марочным сулугуни,
Наблюдая ярмарочное раздеванье
Говорливой крашеной лгуньи.
Разве травы выросли для аптечек,
С неба луч сучится для грубых рубищ?
Разве вправе сюсюкнуть: "До завтра, птенчик!"
Кто по чести любим и любящ?
Я мещанской мглой природы спеленат.
Небосвод на манер обоев клеенчат.
Если эти слова никого не тронут -
Самых чутких они прикончат...

Уже поставлен ливень на колени.
Замах сплеча - и ухает палач.
А ведь недавно полдень был палящ,
И о нещадном волеизъявленье
Не помышлял природный самосуд...
Но что там листья шепчут о казненном -
И дышат искупительным озоном
Со слов того, чей шепот не спасут?

Мы разъяты тщетой, но едва нам
Ностальгией повеет в блокнот -
И душа в задыханье медвяном
По каракулям детским всплакнет.
Этот почерк - зачем и о чем он
Все ведет бесконечный рассказ?
Ведь давно молоком вскипяченным
Наше детство сбежало от нас!..
Каждой черточкой он заковырист -
Но чреват просветленьем сумбур:
Ибо мы подбирали на вырост
Авторучку, язык и судьбу.
Воздух пуст, а дыханье отечно.
Коли хочется жить - не вникай,
Не плутай в этих записях, точно
В малолетстве не вел дневника!
Каменеет пространство - и вдруг вы
Понимаете: ваша душа
Не расщепит ни слова, ни буквы,
Углеродом забвенья дыша!
Что за трубы поют? Хоть одну бы
Пролистнуть перед смертью тетрадь...
То ли ветром обметаны губы,
То ли нечего больше сказать.

...В глубокой давности очутишься:
Покажется, что снова счастлив!
Ты сам себе мальчишкой чудишься
И ерзаешь, рукав замаслив.
И снова льнешь к замочным скважинам -
За взрослыми следя с сопеньем,
И с носом носишься расквашенным
По шатким лестничным ступеням;
И на чердак, пропахший войлоком,
Где ты свой вензель накарябал,
Весь хлам со свалки тянешь волоком,
Как будто снасти на корабль.
Оттуда, из окна чердачного,
Доступна взору вся округа:
Все гребни крыш поселка дачного,
Что наползают друг на друга.
Пятно на рукаве зауженном -
Эмблема капитанской власти.
...О чем мечтаешь ты за ужином?
Взглянул бы в зеркало, несчастье!
Очнись и ложкой пошевеливай,
По дну тарелки зря не рыскай...
О, детства запах можжевеловый!
О, моря шепот материнский!

Помнишь, как на крыше жеваной
Загорали прошлым летом,
Обдирали куст крыжовенный,
Внемля паровозным флейтам?
Помнишь: небывалой музыкой
Вишни пенились по кругу;
Муравьиной тропкой узенькой
Пробирались мы друг к другу:
Чтобы после, слово за слово,
Заполночь не расходиться,
Притаясь в прорехе прясловой,
Ждать, когда умолкнет птица.
Помнишь, как, зайдясь от благости,
Вся природа с нами спелась?
Помнишь - в незабвенном августе
Незапамятную спелость?

Хочу я ликом посереть,
Поизноситься вдрызг -
И очутиться посередь
Кипучих звездных брызг;
Пускай, как дети, на меня
Глазеют хохоча -
И, малохольного дразня,
Замельтешат в "квача".
А я воскликну: "Чур не квач!
О, златорунный луч,
Как нестерпимо ты горяч,
Оставь меня, не мучь!.."
Но втайне буду трепетать
Я от касаний их,
Лаская мельком, словно тать,
Живой клубок шутих.

И ныне, и встарь
Отверженно слово:
Оно - инвентарь
Душевнобольного.
Поэзии суть -
Звеня колокольцем,
Прокладывать путь
Чумным богомольцам.
Ничтожны гроши,
А ноша громоздка:
По капле души -
На каждый грамм мозга.
Но только смешней
Бренчит вдохновенье
В заплечной мошне
Волхва и офени.

Певец непростительный промах
В дворцовой игре допустил -
И вот он, томящийся в Томах,
Ложится на ветхий настил.
Не спится: сарматские стрелы
Во тьме ядовито свистят,
И точит недуг застарелый
Нещаднее, чем супостат...
Запомни: здесь нет тебе нянек!
Скончается Павел Максим,
И поздно прибудет Германик,
Бряцая триумфом своим.
Случайно ли ритмы достигли
Той плавкости вольных цитат
При Августе - в гибельном тигле,
На коем стоит принципат?..
Стенай, одинокий как Прокна,
Взывая: услышьте, друзья! -
И скорби, скребущейся в окна,
Бессмертием зыбким грозя.
В святые лишь игры веруй
И выгравируй свой Рим -
Творя на окраине серой
С отчаяньем надродовым!

БЕЗДНЕВЬЕ

Пускай в долгах я по уши увяз,
И память немощна, и совесть неопрятна, -
Но здесь, на всенощной, я спрашиваю вас:
Какого августа я должен быть обратно?
Ночь, утро, вечер, день: то буйный четверик
Несется вскачь, то проклятое племя
Бредет, прихрамывая от вериг, -
И роспись храмовую притемняет время…
Не ты ли это, Страсть, на роздых, на балы
Спешишь - гривастая, гнедая? -
Ах, нет же! То хандра, в наростах кабалы,
Плетется, горестью окрестность угнетая!..
Сход набожный иль шабаш ведьмовской -
На шапошном разборе инобытном
Я все неразлучим с тоской
По хижинам далеким глинобитным.
Щербатый мыс, плавучая коса:
Слегка очерчено кочевье...
Вот-вот я различу густые голоса -
И бездной от меня отступится бездневье!
"Какого августа, - настаиваю я, -
Какого августа, ответьте,
Обетованный ветер бытия
Меня прохватит сквозняком столетий?.."
Но море, сведущее в истине, молчит.
Шершавей от ракушек плоть земная.
И небо светочами истемна мельчит,
Какого августа - не зная.

* * *

Опять я среди улиц повстречался
С троллейбусом по прозвищу Сверчок.
Обидчиво сутулясь, он промчался:
Стекала боль дождинками со щек.
Накрапывало… В драповом пальтишке
Я возвращался с пышных именин,
Вослед Сверчку, троллейбусу, братишке
По хлипким лужам зябко семенил.
Большой потухшей спичкою горбатой
Торчал фонарь чуть-чуть повыше крыш
Игрушечного сонного Арбата -
И спрашивал: "Куда тебе, малыш?.."
Похоже, я со страху помешался.
В зрачках моих весь город уменьшался…
Я брел домой - где ждал меня сверчок
И спичечный прожженный коробок.

Я фасаду молился: посверкивай
Глуповатым восточным фаянсом -
И выпаливай залп фейерверковый
На заре по душевным финансам!
Этот палевый холм разукрашивай
Переливчатой кипенью сада,
Этот замысел неба гуашевый
Не вынашивай дольше, чем надо!..
И - обязан расцветке усадебной
Слабым зрением западных окон -
Дом хиреет и близится затемно
К пониманию, как одинок он.
Коротая часы в этой комнате,
Я на некогда броских полотнах
Порываюсь на ощупь, тайком найти
Хоть бы пригоршню звезд мимолетных.
Но зрачок мой забит крестовиною,
И пронзительна боль гвоздевая…
Жизнь становится непредставимою -
Две ладони во мрак воздевая.

Интеллигент, укутавшись в кашне,
Подкашиваем кашлем, сипло тщится
Растолковать окрестной алкашне,
Что человек есть большего частица.
Когда-то, в школе, мялся на крыльце,
Ходил в тепличных, может быть, растеньях.
А ныне - из психушки неврастеник
С оттенками застенка на лице.
Ровесники твердят: угомонись! -
Ужели над тобой корпели даром
Инструкций матюговый гуманизм
Да черт, переодетый санитаром?!
Игрой ума немногих ты прельстишь:
У куркулей простецкие замашки,
И барахло - единственный престиж,
Включая близость собственной рубашки;
Воображенье - это для тихонь,
Для шахматной амбиции соседа,
Чья сроками изъедена ладонь,
Как молью - край старушечьего пледа;
Зачем же биться с пеною у рта
С урлою об заклад, что мир возвышен?..
...Но внемлет горемыке блатнота -
Выплевывая косточки от вишен.

У любого ростовца, владимирца
На уме, да и на языке,
Этот город, что звездами вымерцал
В канифольного цвета реке.
Самородком рачительным выпаян, -
А с высотки глядеть: вот те на! -
Микросхему зазубрин и выбоин
На детали свинтила страна.
Обернулося решкой двуглавою
Все, что гой, как поется, еси
И печальной овеяно славою
На Святой, на Кровавой Руси.
Одряхлел Третий Рим, а четвертому -
Исполать! Велика ли беда,
Что имперскому стягу протертому
В облацех не плескать никогда?
Ведь за воплем потомка о прадеде,
За дерюжностью очередюг -
Стольный град, целокупен и праведен,
Восстает, пересилив недуг;
И в шоссейном запутанном неводе
Бьется щукой волшебной заря,
Улещая нас: "Б-га не гневайте!" -
Золотой чешуею горя.
Ведь недаром, в предутреннем скверике
С похмела газетенкой шурша,
За моторкою мчит по Москве-реке
Залихватская наша душа!
Да и, к слову сказать, не внезапно ведь
Здесь надумал курчавый поэт
Нам оставить и дух свой, и заповедь,
И сутулящийся силуэт!..

ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ

ПРИМЕЧАНИЯ:

1 Колонны Стоунхенджа расположены таким образом, что в день летнего солнцестояния тень от них образует на земле древний кельтский магический символ.    к тексту