ДИВЕРТИСМЕНТ - БОСТОНСКАЯ ЛИРИКА ГРИГОРИЯ МАРГОВСКОГО

Кому не по карману фрахт -
Любуйся этим зыбким стеблем,
Что там, вдали, волной колеблем,
Усеянный шипами яхт.
В часы заката много роз
Перевидав по белу свету,
Я зарисую только эту:
Другие нам достались врозь.

Линнею, вслед за Алигьери,
Таблица мира удалась, -
И ты, от ближних удалясь,
Построй модель в своей манере:
Не ангел и не лютый зверь,
А просто ветреник пропащий,
Круживший по угрюмой чаще
Классификатором потерь.

Не просто век антиутопий -
Кромешный сюр по всей земле:
Погромы христиан в Европе,
Гастроли фюрера в Кремле;
Имплантами торгует Ева,
С Адамом в брак вступает Змий...
И Моисей, в порыве гнева,
Выводит заповедь: "Убий!"

Мракобесы, до россказней падкие,
Куролесили, веря порой
В левитацию лекаря Цадкии
И полеты над Лысой горой.
От бубонов спасаясь бесчинствами,
Флагеллантовы факелы жгла
И моргала очами пречистыми
Непроглядная готская мгла.
А сегодня - кому и зачем они,
Эти пылкие речи, сдались?
Врубишь ящик: там демон на демоне,
Вверх по трапу - и далее, ввысь!
Белой расе арабы с арабками
Поставляют пилотов с лихвой...
И печально на это карабканье
Смотрит Цадкия, чудом живой.

Мутится европейский разум
От непредвиденных растрав,
Пыхтит в тоннеле черномазом,
На полувыводе застряв.
Софистикою сыт по горло,
Казавшейся как дважды два,
К завалу подбирает сверла
И к эпитафии - слова.
Не пробуравить гору эту,
Покуда камнепада жуть
По направленью к Магомету
Ее стремится развернуть;
Покуда на вершине ветви,
Родясь от общего ствола,
Спешат анафеме и фетве
Его предать - и все дела.
Лишь корни обладают силой
Разрушить вековой гранит.
Покайся же, рассудок хилый,
И вспомни, кто тебя хранит!

Дрожали Иродовы камни,
Когда мятущийся злодей
Вослед казненной Мариамне
Отправил собственных детей.
Театры, термы, цитадели
С тех пор занесены песком,
И лишь к учению Хиллеля
Дух человечества влеком!
Любовь, границы раздвигая,
Попрала ненависти прах:
И есть ли заповедь другая,
Что нам дарована в веках?
Так прилетал священный ибис -
И, взмаху винноцветных крыл
Сей миг покорствуя и зыбясь,
Вольготно разливался Нил.

Спасибо, инженер Жаккард,
Изобретатель перфокарт
И принципа двоичных кодов,
За то, что я и сыт, и пьян,
С надеждой пялясь на экран
И душу дьяволу запродав!

Благодарить ли мне текстиль
И мебельной обивки пыль
За дивный доступ к интернету, 1
Где виртуален интерьер
Династий, гильдий и химер,
Готовящихся кануть в Лету?

Ужель так лепта велика
Твоих утка и челнока
В глобализацию сознанья
И закулисе мировой
Пришелся по сердцу покрой
Запрограммированной ткани?

Земля - подобие нуля:
Пуста, безвидна, о-ля-ля! -
Но Парок ручеек струится,
И чей-то щегольской камзол
Фурор в салоне произвел:
Так возникает единица.

И вот сегодня мы уже
Званы на ужин к Беранже
(Не путать с Бомарше-лисою),
А захотим, Жозеф Мари,
На тройке жахнем по Твери
Иль навестим старушку Трою.

Я так признателен тебе
За Берлиоза и Курбе,
За то, что плеск сети оккультен,
За информационный бум:
Как тот лионский толстосум -
За каждый шиллинг, франк и гульден!

Многостаночный свой лэп-топ
Застегиваю, крышкой - хлоп,
Но эту шелковую нитку
Навстречу горнему лучу
В уме по-прежнему сучу,
Не зная, чтО в итоге вытку.

Галактика, ты заново
Насажена на ось,
И млеко магелланово
С испугу пролилось.
Всю ночь вопит цикада,
С утра идет снежок -
Морозца пиццикато,
Пощипыванье щек.
И время в силу этого
Ускоренно течет,
Размазан силуэт его,
Невыверен отсчет.
Но ты, не исковеркав
Поверхности планет,
Астральных фейерверков
Не устрашилась, нет!
Сто раз перевирался
Волхвами твой чертеж -
Спиралью реверанса
Ты рукава крутнешь.
Пускай фантомом кар влеком
И почестей их мир -
Ты машешь белым карликам,
Сатрапам черных дыр,
И прыгаешь, как ниндзя,
Прорвав тумана бязь:
Чтоб телескопа линза
Блеснула, прослезясь.
Ты соткана из искр вся
И мреющих пустот,
Лишь речевого дискурса
Тебе недостает.
Мы как провал расценим
Немых созвездий дрожь,
Пока ты на просцениум
С поклоном не шагнешь!

С тех пор как развеял монах
Тибетскую мандалу взмахом,
Бессмертия нет в именах
И сыплется замысел прахом.

Ничьи письмена не горят
На пышущем лавою склоне,
И путник проходит свой ад
Без карты и без чичероне.

Лишь пенится гуще река,
Вздымаясь при каждом раскате,
Как в дряблых руках старика -
Багровая чаша фраскати...

О чем же над Сеной досель,
Рыданьем отлита трехмерно,
Горюет Камилла Клодель -
Медея эпохи модерна?

Единомышленников поиск
Разрывом с ближними чреват...
Вас часовой смущает пояс -
А мне без нужды циферблат.
Развенчивая Междуречье,
Вы превозносите латынь -
А я внушаю: орган речи,
Язык общения отринь!
В широких ластах, с аквалангом,
Над бездной простирайся ниц:
Дивись летучих рыб фалангам
И водоплавающих птиц!
Лишь эта, смешанная стая
Прощает отрешенный нрав -
Не жизни смерть предпочитая,
А двуединство их объяв.

К художникам витебской школы
Питаю привязанность я:
Оттуда мой прадед веселый
И вся их большая семья.
Шагаловский отрок со скрипкой,
Гордыней своей обуян,
Тропою заоблачно-зыбкой
Успел пересечь океан.
Он верил: крыла его вымчат,
Искусство хранит от невзгод!
А родичи... Горек и дымчат
Над Треблинкою небосвод.
И был музыкант бесприютен,
Лабал в кабаках за гроши...
Кровавыми тушами Сутин
Предрек разложенье души.

Сперва я мечтал о мольберте,
Но после решил - не пойдет:
Смешно притязать на бессмертье,
Нам важен реальный полет!
Чтоб дети звезду рисовали,
По струнам водили смычком,
Я пальцы сцепил на штурвале,
К магической цели влеком.
Сработает ли катапульта,
Раскроется ли парашют -
Легчайшим нажатием пульта
Вершится суровейший суд.
Застыну ли ангелом падшим
На чьем-нибудь там полотне -
С последним в истории хаджем
Покончить поручено мне.
Пера президентского росчерк
Наметил сражений исход:
Пикирует бомбардировщик,
Объект на экране растет...
За миг до того как арабы
Всем скопом отправятся в ад -
Мне чудится в камне Каабы
Малевича "Черный квадрат".

Калифорния! Тающим гроздьям
Уподоблю, от счастия нем,
Я твою тридевятую роздымь,
Что течет, как малиновый джем.
Ты в моем эротическом списке
Удостоишься верхней строки:
Асфодели цветут по-альпийски,
Протирают глаза мотыльки.
На воде уж видны колебанья,
Ходят волны колосьями ржи,
И, отфыркиваясь после бани,
Выползают на брюхе моржи.
Леденцами лечить от ангины
Предстоит их теперь храбрецу -
И сангвиниками пингвины
По ранжиру замрут на плацу...
Не страшны этим паркам секвойным
Наши карликовые бои:
Даже к звездным коммерческим войнам
Равнодушны просторы твои.
Не решаюсь молить о союзе:
Я готов убелять гобелен,
Подвенечные платья медузьи
Расшивать, не вставая с колен!
По значению равная Дельфам! -
Ни в кого уже так не влюблюсь:
Мне бы только мятущимся эльфом
Танцевать под мучительный блюз...

Ким Хадеев, позер, забияка,
Сеял смуту, по жизни чудя:
На собрании, гордость филфака,
Он потребовал казни вождя.
Сказанул - очутился в подвале,
А ведь прочили красный диплом…
По случайности не расстреляли:
Что за фортели в сорок восьмом!
Нахлебался баланды из миски,
Ан и после на дно не залег:
В генеральском, зашуганном Минске
Непокорный возглавил кружок.
Коридором провел его длинным
По Владимирской крытке конвой;
Закололи его инсулином -
Чтобы с ватной ходил головой.
Но варнак не желал приструниться,
Карандашиком юркнуть в пенал:
Пробегая Тейяра страницу -
Всю до буковки запоминал.
Мать-еврейка, служа комиссаром,
Полюбила отца-казака:
Этой смеси гремучей недаром
Опасались ГБ и ЦК!
…На пороге застыл я неловко,
Ученически бледен и юн.
"Будь как дома. И ты полукровка?" -
Усмехнулся седой говорун.
Первым опусам, голосом хриплым,
Благосклонный он вынес вердикт.
Понял я, что с безбашенным пиплом
Мне общение не повредит.
Манихеи, отказники, хиппи
В захламленном ютились углу -
И внимали речам об Эдипе,
Нежном Рильке и ветреной Лу.
Рифмоплеты и лабухи - все мы
Восхищались живым стариком:
Был он с цветом московской богемы
По обеим отсидкам знаком.
Сочинитель чужих диссертаций
Из-за фразы мог сделаться хмур
И с надутым доцентом расстаться,
Отмахнувшись от липких купюр;
Озадаченный гуманитарий
По ступенькам слетал кувырком -
А хозяин, воссев среди парий,
Упивался духмяным чайком...
Он и выдал путевку поэту,
Подстаканником медным звеня.
Я пустился скитаться по свету.
Хоронили его без меня.
Но за визою к ересиарху
Ты спешишь по привычке, душа, -
И, ныряя в заветную арку,
Замираешь, листочком шурша!

Нам из Хайфы, Балтимора и Кельна
По-сыновьи бы тебя помянуть...
Ты отделалась от нас - и довольна.
Слово "родина" - а в чем его суть?
В этом шиканье опричнины ражей,
Обступившей пошатнувшийся трон,
Что как прежде промышляет продажей
Громких титулов и честных имен -
И в обмен на непосильную подать
Обещает только вечный покой?
В нежелании руками работать?
В неумении работать башкой?
В "черном золоте", забившем из скважин,
Точно гной из застарелых каверн;
В шельмовании того, кто отважен,
Альбигойскую возглавив Овернь?
В подстрекательстве завистливой черни -
За казенный, разумеется, счет;
В самосуде волооких губерний,
Где по жилам самогонка течет?
В избиении младенцев, что немо
Вопрошают перед тем как упасть,
И в разгоне матерей Вифлеема,
Проклинающих паскудную власть?!
В обличительстве тиранов посмертном -
Балагане для холуйской шпаны;
В песнопениях пророкам и смердам,
Что косматою рукой казнены?
В упованье на карманную церковь,
Синагогу и впридачу мечеть;
В устроении шутих, фейерверков -
Дабы радостно кутилось и впредь?..
Слово редкое в устах инородца,
Перебуквицею рвись из груди!
Лента Мебиуса радостно вьется,
Прочиталось: "...и народ народи..."
Но как пьяную простить повитуху
Неспособна безутешная мать -
Так без верности не букве, а духу
Нам веселья твоего не принять.

Как бесноваты
В порту ветра!
Небесной ваты
Ты ждал с утра,
Бубня под нос:
Для упаковки
Ребячьих грез
И поллитровки.

Тобой возжаждан
Святой глагол,
Но для сограждан
Ты - как сокол:
Ты им не мил,
И хрупкий иней
Посеребрил
Плавник дельфиний...

Цензуры скрежет,
Охранки лязг:
Кастратов нежит
Даритель ласк;
В глазах рябит
От попрошаек -
Кто там пиит
И кто прозаик?

Послать все к черту,
Зарывшись в пух?
Порвать аорту?
Одно из двух.
Твой выбор прост:
Не стать подонком,
Завивши хвост
Вослед болонкам.

Пусть пышет в речи
Тот жар строки,
Что издалече,
Но вопреки:
Покуда в строй
Нас гонят тати
И над страной
Висит проклятье.

Пусть правда колет
Циклопий глаз -
Шепни "шибболет"
За всех за нас.
Вздохнут холмы -
И подкосятся
Колена тьмы:
Шахиды, наци...

Их околесиц
Нам не внушат
Ни полумесяц,
Ни коловрат;
Нет ничего
Родней свободы
Для ключевой
Вселенской коды!

Закат - эпиграф
К сонате сна.
Рычи на тигров,
Седлай слона;
Живи один,
Глазей на Бостон,
Где нас дельфин
Ведет на росстань.

От океанской
Зимы знобит.
Но кафкианский
Прекрасен быт!
Венец тернов.
Хвативши лишку,
Нажав "turn off",
Захлопни крышку.

Запад и восток запечатаны Тобою,
Высь и глубина.
Как же нам взойти той курящейся тропою
С чашею вина -
Слов не расплескав и безумья не изведав,
Утаив следы?
Нега от огня, а прохлада от рассветов,
Ветер от воды...
Кто б там ни залег, колыхаясь надо всеми -
Беркут или сом, -
Видно неспроста проворачивалось время
Зрячим колесом.
Тридцатью двумя чудотворными путями
Мудрости Твоей
Шествовали мы зачарованно и сами
Делались мудрей.
В жизни две зари равноценные, и обе -
Завтра как вчера.
Выдай нам чертеж совпадений и подобий,
"Сефер Йецира"!
Звезды расшифруй, сохрани от равнодушья
Эти облака!
Будет нам юдоль, будет хижина пастушья,
Наигрыш рожка;
Будет сон-трава, златорунная отара,
Теплая доха...
Вера от любви. Одиночество от дара.
Горечь от стиха.

Я нажил злейшего врага
В лице своей судьбы:
Так сирот старая карга
Тягает за чубы,
Так юнгу жирным черпаком
С размаху лупит кок
И так певца гнобит обком
За декадентский слог.

Куда ни ткнусь, меня везде
Ущучить норовят:
Так пляшет на сковороде
Пескарь, попавший в ад;
Так в леопардовых когтях
Предсмертно бьется гну
И стонет греческий монах
У янычар в плену.

Я пред людьми повинен в том,
Что правду говорю:
Так недоволен двор шутом,
Уставшим льстить царю;
Так водовоз строчит со зла
На фельдшера в уезд,
Не ведая, что полсела
Вот-вот холера съест;

Так олигарху прокурор
Наматывает срок -
За то что взяточник и вор
Им названы меж строк,
В то время как валютный шок
Уже грозит стране
И будет стерта в порошок
Она в большой войне...

Порой и рад бы я смолчать -
Да, видно, не дано
На вздор нашлепывать печать
И прятать под сукно.
Готов хоть к черту на рога,
Чуть фальшь - я на дыбы!
И как тут не нажить врага
В лице своей судьбы?

Повержен мой глагол,
Как прах на летних гумнах:
В прозрениях безумных
Полжизни я провел,
Предсказывая крах
Народам и державам
И почерком корявым
Танцуя на полях.

Остался невредим
Растленный Геркуланум:
Затянется кальяном -
И щурится сквозь дым;
И радостно снуют
Гуляки помпеяне,
В спасительном пеане
Воспевшие фастфуд.

А ты - изволь, ответь,
Какое блюдо выпек,
Огонь твоих филиппик,
Не чаявший согреть
Ни тех, чей плуг закон,
Ни этих - нуворишей
Из кодлы, наварившей
На засухе времен?

Незыблем их Эдем,
Основанный на силе,
Двух дюжин не сносили
Их жены диадем,
А ты - разоблачать...
И что тебе неймется?
Столь яростных эмоций
Ты попусту не трать!

Их бойкий новояз,
Довлеющий людскому,
Давно набил оскому,
Давно в зубах навяз:
Но именно на нем
Ораторствует Кронос,
А я - рассудком тронусь,
Как дряхлый мажордом...

Дежуря по ночам
В одном из небоскребов,
Я вытираю обувь
Об их банкирский храм -
Брезгливо сторонясь
Продажных жриц Ашторет,
И кровотоку вторит
Ритмическая вязь.

Но не потух вулкан,
Кипит работа в кузнях;
Неузнанности узник,
Изгнанник ряда стран,
За опохмел души
Лампадку возжигая,
Я выдохну: "Другая
Нам не нужна. Пиши".

И, выйдя на залив,
Где утки на воде спят,
А селезень, их деспот,
Фланирует, ревнив,
Прибавлю: "Да, прошла.
Хоть у иных бесцельней...
А эти их молельни
Еще сгорят дотла!"

Уж арфы грянули эоловы -
Надрывно, а не кое-как,
И по Чарльз-ривер сорвиголовы
Сплавляются на каяках.
А вы полпинты рому примете -
И грезите, мгновенье для,
Как резвый барк в музейном Плимуте
Выписывает кренделя.
Ах, не в диковину он бостонцу!
Нам дорог пилигримов дом,
Но перед нами хоть сам босс танцуй -
И бровью мы не поведем.
При этом мы из Массачусетса
Не уезжаем никуда,
И всякий, кто у нас очутится,
Готов присвистнуть: это да!
Нам по душе своя колония,
Взыскательный и тесный круг,
И нас воротит от зловония
Мегалополисов-зверюг.
Там что ни день, ты словно при смерти
Отхаркиваешь гниль свою:
Не подфартило - среди крыс смерди,
А повезло - истлей в раю...
Зато у нас такие водятся
Форели, девы и грибы,
Что даже сердца безработица
Сыта пособием судьбы!
И камышовый берег Уолдена,
Сощуренный свидетель строк,
Законно возвещает Болдино
Тому, кто искренен и строг.
Здесь плещет океан: "Брависсимо!" -
Кидая майские цветы
К подножью жизни независимой,
Чурающейся суеты.
И здесь так часты озарения,
Лазури так светла струя,
Как будто День Благодарения
Отныне дольше бытия.

Монета входит в обращенье,
А слово входит в обиход;
Ни тени фальши в нем, ни тени -
А значит нас переживет;
Но только при одном условье:
Коль, явленное на века,
В наряд не облачится вдовий,
Увидев гибель языка!

Ты сведена к сухому списку
Владык, - сравнить не побоюсь, -
Напоминающему снизку
Стеклянных ярмарочных бус.
Культура! Но за что же души
Всех обнадеженных тобой
Теснятся в царственном картуше
Нерасшифрованной толпой?

Содвинем золотые кубки:
О, как печаль Ее чиста,
Когда под фрейлехс, в душегубке,
Она баюкает Христа!
Кровавой пеною взыграли
Ацтеков праздничные дни -
Да разве с чашею Грааля
Могли соперничать они?

И если б Шампольон овала
Державного не прояснил,
Его бы нам истолковала
Эпоха гаснущих светил:
Гадюка, правившая бурно
И закусившая свой хвост! -
Однажды по кольцу Сатурна
Прочтут абракадабру звезд.

Все новых рас напластованье
Лишь уплотняет скорлупу
Земли, свернувшей как в тумане
На истребления тропу.
Броней из тех цивилизаций,
Что ввергли мать свою во мрак,
И предстоит ей заслоняться
От астероидных атак.

Давно разграблены гробницы,
Лишь те из мумий спасены,
Которым мысль объединиться
Внушил советник Сатаны;
Пускай же, к вящей укоризне,
Совместный клад хранит в аду
Кто этой рухлядью при жизни
Не поступался на беду!

Какая, право, участь злая,
История, тебе дана:
Прослыть аскетом, умерщвляя
Наречия и письмена!
Есть боги - сочетанья звуков,
А есть мистерия корней,
Где старца возгласы для внуков
Тем лучезарней, чем темней.

Пусть роза алая увянет,
И белый расцветет бутон,
И пандемониумом станет
Предшественника пантеон, -
Но к низвержению кумиров
Зачем ты равнодушна так,
Планета, чей хитон сапфиров,
А может статься - саркофаг?..

Смерть принимает в офисе по средам -
Тогда же и решается кому,
С горячечным согласовавши бредом,
Ей наносить визиты на дому.
И если в срок не выплачена рента -
Кладбищенский ту сумму взыщет клерк;
Вот только навещает пациента
Старуха после дождичка в четверг.
Ведь у нее семь пятниц на неделе:
И, стало быть, мы снова доживем
До понедельника... А вы хотели -
В два счета, при диагнозе таком?!

Я верховный служитель Храма Пустого Звука.
Заложил его мой прапрадед, Рябой Молчун,
кем была разработана тщательнейше наука
о вытягивании жил при настройке струн.
Развивая наш культ, я ввел тяготенье к Аду -
озарив калечащий строй виденьем его
и заставив сверкать забытую было триаду:
славословие, самодурство и быдловство.

На совете старейшин встаю, помавая жезлом,
под бряцанье кимвал держу пространную речь;
садануть бы сразмаху по черепам облезлым -
да боюсь, от крокета и мне тогда не убечь...
По традиции, я призываю к бойне: "Держава, -
говорю, - в опасности!" - Своды ж храма в ответ,
согласуясь со строгим каноном: "Держава - ржава!"
"Государь" - и эхом: "ударь". Вариантов нет.

Церемонии и обряды у нас так чинны:
мы издревле проводим шествие по костям -
позади, оскопленные страхом, бредут мужчины,
пропуская вперед, на плаху, прелестных дам.
А в домашнем кругу еще умильней картина:
там господствуют дармоедство и мордобой, -
и поэтому мы, говоря, что дева невинна,
разумеем, что впопыхах досталось не той.

Исповедуем мы с пристрастием - ведь на дыбе
покаянье грешника радостней и светлей:
Ты сперва из заблудшей овцы показанья выбей -
а потом уж кури фимиам да цеди елей!
Оттого и повальная искренность характерна
для народца, бойко читающего меж строк;
потому и взмывает к вершинам славы, как серна,
кто подметных писем освоил высокий слог.

Упиваемся мы безнаказанностью, а блюдо
полюбившееся нам сызмала - грубая лесть;
поговорка даже в ходу у простого люда:
перепить полезней, нежели недоесть!
Хоть за паствою я замечал: чем она худее,
тем стройнее мировоззренье. Не зря страна
извратит любую идею, а нет идеи -
за отсутствие таковой возведет напраслину на...

Инородцев мы топим в крови дежурной сиротки,
проводя по глотке литым мечом-кладенцом:
назначается жертва на общей храмовой сходке,
где присутствуют государь и его главком.
После этого трупик подбрасывают в канаву
близ молельни их нечестивой, реже - в овраг,
а наутро жрецы истошно кличут ораву
и, взывая к небу, навешивают собак.

Ибо пес - наш тотем, незыблемый вечный символ:
Племенной гимнописец, бессменный певчий - и тот,
ударенье сместить не смея с "кимвАл" на "кИмвал",
пробавляясь тухлятиной, жизнь цепную ведет.
Да и мне опостылели в Храме Пустого Звука
Шелудивая свора и в пасти вонючий кляп...
Ощенилась бы ты поскорей, визгливая сука:
пусть бы первенец принял жезл у меня из лап!..

Люблю волну, но не терплю толпы.
Хотя и в ней порой меня качало:
В Москве, я помню, все спервоначала
Казалось дивным - как подъем стопы
У девственных купальщиц. Но людскому
Не доверяйся морю: этот гул -
Увы, лишь репетиция акул,
Шлифующая смертную истому!
Тогда я, впрочем, пестовал, чудак,
Иллюзию, под дерзостные звуки:
"Позор! Позор!" - А Юрий Долгорукий
По спинам пересчитывал зевак...
И ныне, обезличенным моллюском,
Что с будкою суфлерскою своей
Исторгнут из истории зыбей,
Я сохну здесь, на берегу нерусском.
Да, плясок макабрических уже
Я не застал (и выпил два коктейля),
Но как описан точно у Карлейля
Начальник жандармерии Фуше!..
Что ж, остается скромная утеха:
От плеска толп держаться в стороне -
И реять в набегающей волне,
Взмывая ввысь на гребне неуспеха.
Тресковый Мыс, тебя нам не воспеть,
Как это сделал рыжий наш предтеча.
Пускай же, Провиденью не переча,
Безмолвствует архангелова медь!

В зубоврачебном кабинете
Мерцал аквариумный грот -
Чтоб, на него глазея, дети
Охотней разевали рот;
И столько всяческих диковин
Выуживал оттуда взгляд
Познавшего, как мир греховен
И утонченно подловат!

Там рыбы, как в сусальной драме,
Слегка запамятовав роль,
Обмахивались веерами
Под водорослей рок-н-ролл,
И допотопность их одежи
Предполагала разговор
О сумасбродствах молодежи,
Не запрещенных до сих пор;

Но после рюмки, рассиропясь,
Они пускались в хоровод,
Уж боле не читая пропись
Мутителям спокойных вод:
Тем паче, всякая мечтала
Завлечь кого-нибудь в альков -
Чтоб, наметав икры, устало
Продолжить жрать чужих мальков...

Невероятные кораллы
Там свой вычерчивали сюр -
Единый для скалы и залы,
Татуировок и гравюр:
Ветвясь, что те рога над лугом,
И разрастаясь в монумент
Всем облапошенным супругам
Из анекдотов и легенд.

А я пытался, лежа в кресле,
Распутать рассуждений нить -
И рубанул с размаху: "Если
Она могла так поступить,
Не проще ли в иной стихии
Нам обитать - без ног, без рук?
Зачем чудовища морские,
Когда есть ближние вокруг?!"

У ненависти целые полки
Внештатников - и горькая житуха:
То призрака выслеживать с тоски,
То вслушиваться в эхо тугоухо.
Связным любви таиться не с руки:
К паролю их ничто вокруг не глухо,
Сеть явок, циркуляру вопреки,
Расположилась на вершинах духа.

На след напасть несложно, и давно бы
Грозил провал сторонникам добра, -
Тем более что дьявольски хитра
Сыскная служба зависти и злобы, -
Но ангельские высшие чины
В тот заговор не зря вовлечены!

Война почетнее дуэли -
Лишь потому, что пред собой
Возвышенные ставит цели:
Но так ли это в самом деле,
Ответ находишь ты порой
В церквах, где прихожанки пели,
А ныне исторгают вой;
Где мародеры озверели,
Насильничая над вдовой...

Приятней, будем откровенны,
К Вам на балкон навеселе
Карабкаться - чем лезть на стены
Французом осажденной Вены
За пару бочек божоле;
Простим наемникам измены:
Наш мир давно лежит во зле,
А смерть, в отличье от Камены,
Всегда в единственном числе!

Какая разница, сеньора,
Кто меч обрушит на меня,
Одна собака или свора,
Паду ль кровавой жертвой спора,
Звезду соперника кляня,
Иль как надежда и опора -
Сражаясь на закате дня;
От статуи ли Командора
Иль от Троянского коня?

Для того чтобы хоть как-то
Заработать на прокорм,
Здесь играют без антракта
В мир дурацких униформ;
Почтальон, разносчик пиццы,
Мойщик стекол, проводник -
Все нарядные как птицы,
Оперенье - просто шик!
Логотипы корпораций
На плече и на груди.
В рабство вынужден продаться? -
Раздевайся, проходи!
Укажи свои размеры
(Снизу пятая строка),
Нам положен светло-серый,
Без заклепок и свистка...
Разодет охранник в банке:
Бляха, кожаный ремень,
Итальянки да ирландки
С ним флиртуют что ни день;
Но при этом впору высечь
Каждой грации на лбу:
"Фи! С доходом в двадцать тысяч -
Я видала вас в гробу!"

Океан, через край
Перехлестывай, пенься,
Коли пошлиной чай
Обложили в три пенса!
Растаможен товар,
Залежавшийся в трюме,
И, лишенное чар,
Бытие все угрюмей.

Пусть любые сорта
Нам теперь по карману -
Роковая черта
Размывается спьяну;
И стоишь на корме,
Под гудение тросов:
Сочинял буриме,
А назвался - философ...

Хоть последние вскрой
С той заваркою пачки,
Все ж болезнью морской
Ты обязан не качке:
От повторов тошнит,
От рефренов постылых,
И волною не смыт,
И отчалить не в силах.

Да и судно, увы,
Не поставишь на стапель,
Лишь кусман пахлавы,
Коньяку двадцать капель -
Вот и весь палимпсест
С его тестом слоистым;
А жевать надоест -
Обращайся к славистам.

Тем не менее глянь
По возможности шире:
Сколь отчетлива грань
Меж присутствием в мире -
И посмертным житьем
В голографии литер;
Иллюзорным ломтем
Не накормишь, кондитер!

Но и с бостонским ты
Не в ладах чаепитьем,
Суррогатом мечты
До конца не насытим
Свой мятущийся дух -
Просто так, для затравки,
Посылающий вслух
Бакалейные лавки.

Оттого и бредешь
Эспланадою мимо
Тех барашков, что сплошь
В кабале у Гольфстрима,
Мимо пирсов цепных,
Дебаркадеров вялых,
Рыбачка, что затих,
Как рисунок на скалах;

И, уже миновав
Ресторанчики, склады,
Серфингистов, чей нрав
Укротят лишь наяды,
Миновав шапито,
Двух старух полунищих -
Вспоминаешь про то:
На веранде, в Мытищах...

Случается, вроде и день дрянь,
И глупо, с работы придя,
В саду поливать рододендрон,
Оживший в преддверье дождя, -
Но так восхитительно розов,
Так трепетен свежий бутон,
Что сердце, не чуя прогнозов,
Колотится: снова влюблен!
В соседских глазах простофилей,
Наверное, выглядишь ты,
Но взор увлажняется лилий,
Сияют зрачки резеды, -
И ловишь, на резвом астурце
Гарцуя с турнирным копьем,
Улыбки и вздохи настурций
При каждом аллюре своем.
А там и газонокосилка
Уже тарахтеть начала...
Участвуй в ристалище пылко,
Не прячь под забралом чела!
Кропящий, прилежно стригущий,
Пусть ныне твой труд не в чести, -
Эдема нездешние кущи
Нам должно воспроизвести!
Художник, не жди поощрений,
Не бойся плеснуть через край, -
Пристрастно, как ветви сирени,
Творенья свои поощряй!

С ухмылкою нетрезвою:
Мол, будет вам, объелся! -
Вожу тоскливо джезвою
Под вой спиричуэлса;
А мог бы тупо хмуриться -
Покуда, к форме чуток,
Аж давится Кустурица
От собственных же шуток,
Или мусолить Пинчона -
Махатму постмодерна:
Затравленно и взвинченно,
Плюясь неимоверно...
Ты подойдешь, расстроена,
Мои обнимешь плечи:
"Опять в борту пробоина?
Час от часу не легче.
Ну, ладно, не покряхтывай,
Скажи: а не мешало б
Нам на прогулке яхтовой
Развеяться от жалоб?"
О да, моя красавица!
Конечно, - хоть и не для
Того чтобы оправиться, -
Отправимся немедля!
Да, мода испохабила
Бессмертья одиссею:
Переписать же набело
Навряд ли я успею.
Душа моя с тех пор черства,
Как я от пышных кружев
Избавил тайну творчества,
Фальшивку обнаружив,
И пребываю в ступоре,
Лишив ее покрова...
Портвейну мне откупори.
Поставь мне Щербакова.

"Остров Дьявола - это место,
Где непросто выжить, мон шер,
Каторжан из разного теста
Упокоил здешний пленэр;
Я знавал тут головореза,
Порешившего шестерых:
Мышцы твердые, как железо,
Днем и ночью под пальмой дрых;
Он учил попугая ара
На парижском арго базлать,
Так потешно: "Заткнись, сучар-ра!
Дер-рнем, бр-ратцы, едр-рена мать!"
Но однажды зажал деньжата
За три пинты в кругу ворюг:
Подослали ночью мулата,
Утром глядь - а Жану каюк...

Да не куксись, хлебни из фляги -
Превосходный ямайский ром!
Пусть горбатятся доходяги,
Мы с тобою отгул берем.
А чего робеть, сам подумай?
С губернатором я - вась-вась
(Там, на воле, кругленькой суммой
Чья-то задница запаслась);
Впрочем, ладно, об этом - позже.
Лучше ты расскажи мне, как
Умудрился - с такою рожей -
Облапошить бравых вояк?
Ну, не хочешь, как хочешь. Выпьем...
Топи мангровые порой
Оглашаются воем выпьим,
Как в Бретани моей сырой...

Сок лианы с кровью удава
Я смешал в лесу дождевом -
Полагая, будто отрава
Может вызвать общий подъем:
Не случайно жидкости эти
Равномерно, под птичий гам,
Столько лет текут на рассвете
Параллельно нашим мольбам;
Но в рецепте я обманулся -
Фантастическая бурда
Привела к замедленью пульса,
А затем к потере стыда:
Лишь игривее сильных мира
Обвивал я, проворный раб,
Лишь безжалостнее, проныра,
Удушал того, кто ослаб...

И с тобою, Дрейфус проклятый,
Разберусь, германский шпион!
Знай: пожизненный соглядатай
Надзирает со всех сторон!
Я тебе не штабная крыса -
Эштерхази какой-нибудь!
Отправляйся на сбор маиса:
Через джунгли не ближний путь!
Встал с циновки! Мачете в зубы!
Вива Франция! Вуаля:
Ждут предателя лесорубы,
А не хлипкий слюнтяй Золя!
Не куплюсь я на ваши страхи,
Не размякну от ваших слез:
Так от панциря черепахи
Прочь отскакивает кокос".

Здесь за дождями титул дожей
Традиционно закреплен,
А выпадет денек погожий –
Корсары уведут в полон;
Вот почему всего плачевней
Здесь состоянье кошелька,
И даже в рядовой харчевне
Ни в жисть не отпустить брюшка.

Зато на площади Сан-Марко –
Аж сотни жирных голубей,
И нет роскошнее подарка,
Чем эта очередь в музей;
Хотя, конечно, по музеям
Нет проку шляться – ведь и так
На диво дивное глазеем
Мы среди улиц что ни шаг.

Здесь увалень привык жениться,
Нерасторопный стеклодув,
На самой шустрой кружевнице,
Вина из погреба хлебнув:
За пятым и шестым стаканом
Уж он рулады выдает,
А город – кружевом стеклянным
Сверкает с чаячьих высот!

Здесь чичероне, воды Стикса
Елейно бороздя с толпой,
Горазд приврать – когда воздвигся
Палаццо тот или иной;
А странник мыслит: не миную
И я блошиных распродаж,
Коль праздность разноплеменную
Взял в оборот любой торгаш...

Здесь тишина недостижима,
А карнавал непреходящ,
И жизнь без маски и без грима –
Лишенный капюшона плащ;
С балкона арлекин веселый
Здесь рухнул в приступе тоски,
И зачехленные гондолы –
Как шутовские башмаки.

Башня лапою медвежьей
Загребала мед зари,
И сирокко с побережья
Подстрекал: покуда свежий -
Подчистую разори!

А вокруг холмы и горы
Возмущались: вот те раз! -
Расчесав свои просторы
На зулусские проборы
Виноградарских террас.

Против этого налета
Тополь, пальцем пригрозив,
Восставал из очерета,
И, выпаливая что-то,
Зяблик вился меж олив.

Гул колес, как рой пчелиный,
Откликался на протест:
Что ж, природа четче линий
Легендарного Челлини,
Бузотера здешних мест...

Но когда с полей Тосканы
В ювелирный этот град
Я ступил - извивы скани
На кругах моих исканий
Стали лучшей из наград.

Древних улиц ожерелья,
Перстень пышного дворца:
На эмали, серебре ли -
Всюду клеймами горели
Строки златокузнеца.

Все три арки Понте-Веккьо,
Подарив реке браслет,
Отменяли торг и чеки,
Воскрешая в человеке
Бескорыстье детских лет.

Ренессанс, тяжелый улей!
Страж твой зорок и крылат:
В тоге августов, июлей,
Не задет клинком и пулей,
Он впускает всех подряд;

Авангарда и традиций
Соты мы почать должны:
Чтоб на пасеке Уфицци
Медом классики упиться -
Захмелев от новизны.

Мне не хватает артистизма жить
Обыденною жизнью. Исключенность
Из всех процессов бытия роднит
Меня с каким-то племенем забытым,
На чей общинно-родовой уклад
Этнограф разве что чудаковатый
Порою забредает поглазеть.

Еще я сам себе напоминаю
Зубастый птеродактиля скелет,
Что на потеху мелочной толпе
И заоконной птахе в назиданье
Скучает растопыренно в музее
Естественной истории...
Фюить! –
Не так ли все на свете просвистел я?
Где стул из Академии Художеств –
Ручной работы, со сквозной резьбой?
Где бархатные девушек уста,
Дразнящие, как запах облепихи?
Где город мой, отринувший меня
Иль сослепу принявший за другого?
Ответьте - коли я вам так нелюб:
Куда девалось то кафе на Бронной,
Тарелка та с цыпленком табака,
Улыбка та, дымок от сигаретки?..

Да будет вам плечами пожимать!
Я сам отстану, незачем, ей-богу,
Служителей тревожить лишний раз.

Жалостью отнюдь не уязвляя,
Набивала щебнем короба
И пускала по миру презлая,
В чем-то справедливая судьба.
Но нигде никем ты не был принят –
Как пирог, заложенный в плиту,
Слово невостребованно стынет
И черствеет в пересохшем рту.
Битву за духовное влиянье
Выиграли шлюхи да шуты;
Ни в одном не состоявший клане,
Голоса вконец лишился ты.
Ангела-хранителя сместили,
Путеводную звезду сожгли...
Особняк в викторианском стиле
Театрально высится вдали.
Склеваны подобные изюму
Радости крупицы, и такой
Стелется, на подступах к безумью,
Сердца расточительный покой!

На ямайском коралловом бреге,
Где расслабленно дует пассат
И ленивые бульканья рэгги
На воздусях призывно висят,
Разлеглась, незаметно дичая,
Утомленная мощью страна:
Растаманов патлатая стая
Соблазняет ее дотемна.
На косяк их плевавшая леди
Голливудской улыбкой сверкнет –
И, довольствуясь горсткою меди,
Восвояси отправится сброд.
А курортнице чудо-коктейли
Востроглазый смешает мулат:
О грядущем тревожиться ей ли,
Утопающей в море услад!
Попрошайкам на пляже раздолье –
Но и фермеру вдосталь земли;
Протестантская этика, что ли,
Помрачится от их конопли?..
Не дури! Благодушный твой вывод
Все живое поставил на грань:
Уж полвека Big Apple червивит
Растаможенная растамань!
Расползется по свету холера –
Где от мора укроешься ты,
Культивирующая Бодлера
Опыленные злобой цветы?
И с тобой не сыграет ли Гарлем
Ту же шутку, что Жанна Дюваль –
С незадачливым щеголем Шарлем,
Паладином надравшихся краль!

Отринь дуэли. Главное - идея,
Что мир пронзит спасительным лучом.
Пусть гений, над расчетами потея,
Окажется в итоге ни при чем.
Чертя координаты на бумаге,
Как шпаги, с осью скрещивая ось,
Мечтай лишь о мыслительном зигзаге -
Все прочее решительно отбрось!
С годами, впрочем, сделавшись смиренней,
И ты поймешь: как звездам несть числа,
Так вероятность значимых прозрений
В условиях абсурда возросла.
Клинок бретера возвратится в ножны.
Ученая захлопнется тетрадь.
Все варианты бытия ничтожны
В сравненье с шансом не существовать.

Церковными шпилями в марте
Истыкана вязь облаков:
Не так ли и неуч по карте
Указкой водил, бестолков?
Небраска, а, может, Кентукки? –
Рискни, отвечай на авось!
Как много в бессмысленном звуке
Слилось да не отозвалось...
Баптисты, пресвитериане,
Католики к службе спешат;
Квартал исторических зданий
В тисках небоскребов зажат.
Чужие чирикают птички.
Над шпилями зреет гроза.
...У седенькой географички
От гнева сверкали глаза...
Бредут в маскарадном костюме
Канадские гуси к воде.
Минуту даю на раздумье:
Зачем очутился и где?
Ну что ты, на гуще гадая,
Уставился в зычную синь?...
Вайоминг. Миссури. Огайо.
Айова. Канзас. Висконсин.

С моста Лонгфелло вижу я дворец,
Где губернатор Патрик, под ирландца
Косящий, под святого наконец,
Не наводя чиновничьего глянца,
Обосновать пытается крандец
Для подданных своих яйцеголовых:
За что ему бразилец и индус,
Берберский шейх, закутанный в бурнус,
Еврейский рабби, мастер дел торговых,
А заодно и сын степей суровых,
Признательны весьма – не дуя в ус
И не печась о сиротах и вдовах.

Здесь умер Фрост, родился Эдгар По;
Здесь Диккенс проезжал – о «Гайавате»
Беседовавший с автором (что, кстати,
Преподавал, читая курсы по
Новейшим языкам без хрестоматий).
Да, славненькие были времена!
Вполне себе культурные. А нынче –
Борясь за власть, дикарь сошелся в клинче
С недавним утеснителем. Страна,
Похоже, и не ждет уж ни хрена
От Новой Англии... С судами Линча
Покончила: а все ж таки больна...

С моста Лонгфелло, тихо опершись
О парапет, покрытый паутиной
И патиной, я щурюсь на рутинный
И снобский Гарвард: крадучись как рысь,
От Паркинсона вынужден трястись
Знаток венецианских инкунабул –
Пародия на прошлое, когда,
Отплясывая шейк, под hubble-bubble,
Уламывал он сверстниц без труда;
Пробила дрожь: на кафедре – беда,
Часов все меньше... И почто корябал
Ты перышком в беспечные года?!

Я вижу студиозуса: рука
Касается с мольбой магистра Джона
Отполированного башмака,
Но статуя кумира непреклонна –
Любая цитадель не на века...
«А впрочем, погоди. Dum spiro, spero:
Пока дышу – надеюсь. Королю
Я в Лондон отпишу. Чума, холера
На дом Тюдоров! Как известно, вера
Безбожна англиканская – но сэра
Им Гарварда не приравнять к нулю!
В башмачники тебя определю».

Мерцает мне причал тысячерогий,
Чьи мачты угрожающе торчат,
И тот, при сувенирной лавке, склад,
Где мы с индейцем племени чероки
Азартно паковали все подряд:
Акульи зубы в виде талисмана,
Медуз, креветок, флисовых китов –
Попутно обсуждая столь же рьяно,
Какой в итоге предстоит улов
Стране авианосцев, из тумана
Нацеленных на аятолл Ирана
И на тюрбаны мулл-сорвиголов.

Мой визави, с бородкой Че Гевары,
Злорадно ей фиаско предрекал;
Я спорил с ним – но наши тары-бары
Не облегчали веса пыльной тары,
Как бочек в трюме не убавит шквал;
На пристани плавучей, после ланча,
Задумываясь: прав он иль неправ? –
Я восклицал: «О, знойная Ла-Манча!
Чем ковылять в доспехах меж агав,
Спасенья ради милостыню клянча –
Не проще ли на крах плевать, как Санчо,
Второй из двух кичливых сверхдержав!..»

Речных быков железные кессоны
Гудят, пока скандирует сабвей.
Полупустые светятся вагоны.
Банкиры в Сити теребят, бессонны,
Засаленную пачку векселей.
Я вижу зданье, где работал ночью,
По биржевому логову кружа;
К чему свое прозренье приурочу? –
Стрекочущую стаю их сорочью
Еще тогда я проклял: мандража
Им пожелав, зарезал без ножа!
Сегодня все сбывается воочью.

Лед плавится, медлительный и тонкий.
Пылает в сердце бешеный глагол.
Сторожевые башенки-солонки
И перечницы: сервирован стол...
Прошу откушать, резвые подонки!
Нам Гайавата с марки драгоценной
Веслом туземным машет неспроста:
Ведь викингов ладья с морскою пеной
На барельефе – мертвая мечта!
Лишь он один плывет во всей вселенной –
В каноэ утлом, с песней вдохновенной.
А нам осталось сигануть с моста.

Заштатный городишко Айделвиль...
Нам жребий сей Морфеем предначертан:
От гвалта удален на сотни миль,
Подвержен глухоте, как Чердынь, -
С той разницей, что нас сюда загнал
Не дистрибьютор праздничных объедков,
Настропаленный свитою менял,
А здравый смысл и опыт предков.

Здесь не закажет хваткий консулат
Козлиной арии в обмен на виллу:
Нехай в Нью-Йорке премии сулят
Пархатому славянофилу -
И, на колени бухаясь в сугроб,
Он жадно припадет к родным осинам,
Чтоб срифмовать очередной "гоп-стоп"
И в Судный день стать блудным сыном!..

А здесь дожди проводят марафон -
И "золото" берет разносчик пиццы,
Чтоб "серебро" во мраке, меж колонн,
Делили с пимпом две девицы;
Проклятый здесь навеки снят вопрос,
Бесславье приютило инородца,
И лишь порой букетом черных роз
Торнадо буйный развернется.

Наутро вновь соскальзывает луч
По белоснежной статуе богини
Налогообложения. Дремуч,
Фискал не вспомнит об акыне -
Хоть тот и теневой властитель дум,
Бичующий на урду или эрзя
Вождя, стяжателя бюджетных сумм,
Дабы под катом трон разверзся...

Ну чем из алгонкинских мокасин
Нам заспанного выманить эсквайра?
Открыт на Пасху русский магазин -
Там ждут его зефир и сайра;
Заради бутафорских этих блюд
Он выползает из домашней замши:
"Good! - склабится фарфором. - Very good!"
И чавкает, полдня не жрамши.

У пристани затормозивший сикх
Старуху-ведьму выгружает в хоспис;
Здесь все расписано - от сих до сих,
При том что это псевдороспись...
Ах, как же волн монументален рык
И пены леопардовые пятна!
К фантомным мукам совести привык,
Эсквайр с кульком бредет обратно.

Смирись, брателла: мы тут не нужны
Ни Коза Ностре, ни ирландским копам:
Зане основы сотрясать страны
Наивно чужеземным трепом!
Лишь там певец бессмертие обрел,
Лишь там его слова венчались делом,
Где мученика светлый ореол
Совпал с оптическим прицелом!..

Но айделвильской вялой колготни
Ни в жисть не потревожат эти строфы,
И мы влачим стопы, считая дни,
Вглубь Северной Йокнапатофы -
Туда, где ладный джип, добротный дом,
Гусиный гогот, радости щенячьи,
Где твой акцент пожизненным клеймом
Пребудет так или иначе;

Туда, где каждый раз по выходным
Рахманинова гибкая сильфида
Восторженно наигрывает - им,
Бежавшим войн и геноцида, -
Догадываясь: "Господи, как жаль!",
Вытягивая шею в дымке шарфа:
"Похоже, это вовсе не рояль,
А в гроб положенная арфа..."

Там контуры араукарий
Рейсфедером нанесены -
И твой зрачок миндально-карий
Готов отснять римейк весны.
Гарцует осьминог на вазах,
Зевеса мантия искрит,
И статью кравчих долговязых
Любуется набычась Крит.
Как звездный отблеск в метеоре -
В душе минойской эры след:
Метемпсихозу фраз, теорий
Сопутствует проектор лет.
Царям неведом и народам
Обетованный миф письмен,
И с каждым новым эпизодом
Не ближе к расшифровке он.
Все предначертано заране.
Сценарий выверен. И вот,
За гибельностью мирозданья
Новейший замысел встает...
Глухонемой киношный форум
В одной из тех предвечных стран,
Где эхо звукорежиссером,
А декоратором туман.

Остыл камин. Рассвет прокукарекан.
Ночной колпак свисает набекрень.
Какой к чертям собачьим Фрэнсис Бэкон
В свидетели призвал бы чью-то тень!
Перчаточника сын - перчаткой в харю
Столетью: чем не вызов на дуэль
Толпе хлыщей, нижайше государю
Бубнящих про возвышенную цель?
Да что там говорить! Ханжам бы манны
Библейской пожевать, на старый лад;
А эти - как бишь там? - анжамбеманы
С трюизмами зоилов только злят.
Святоши борются за выход к небу,
Из чувства долга ссорятся князья,
Но в бой кидаться, швали на потребу,
С наитием - опомнись, нам нельзя!
Вот почему уставшему от взвизгов
Отныне не милы ни лавр, ни мирт,
И днями напролет, камзол замызгав,
Он хлещет эль среди ячменных скирд.
Пусть мимоходом прыскают пейзанки:
Сгорел театр - и стратфордский богач,
Глянь, куксится потешней обезьянки,
Сам за собой готов погнаться вскачь!..
В крутой судьбе строптивца и повесы
Не раз, не два чернела полоса:
Он потому и сочиняет пьесы,
Что с малолетства слышит голоса.
Узнаете: посев его не умер,
Побег дикорастущий не зачах -
Когда взойдет английский "черный юмор"
Свободой слова в "Билле о правах"!
Хитросплетенья духа грандиозней -
Лишь стоит очи возвести горе -
По дну канавы стелющихся козней
И жалких сплетен плебса при дворе!
И все, что он оставит на бумаге,
Все, что объемлет мысль его канвой, -
В конечном счете отзвук древних магий,
К природе знака подступ смысловой.

Отрадно ли тебе поется
Среди валежника и скал,
Кустарниковые болотца
Облюбовавший кардинал?

Чай не какой-то там подранок,
Нахохленный простолюдин
Из воробьев или овсянок -
Прелат всех троллей и ундин!

Почто ж ты так топыришь перья,
Таская корм у старой скво?
Тебя сжирает червь неверья?
Гнетет плачевный статус кво?

Отнюдь не распрями конклава
Твой нервный продиктован взмах -
Но тем, что гнилостная слава
Восходит на семи холмах.

Такой теперь пошел епископ
В краю духовных воротил:
Сутяги, пакостники - близко б
Ты их к себе не подпустил!

Сапсана аспидные крылья
Над стаей бабочек кружат;
Орел плюгавый от бессилья
Когтит беспомощных стрижат;

А сам понтифик, страус эму,
Окучивает аббатисс:
Ему, привыкшему к гарему,
Без этих крякв не обойтись.

Но как существовать на грани?
Ты к возвращению готов?
Не опостылело в изгнанье
Клевать улиток, слизняков?

Молчишь. Ужель свистать не в силах?
А был ведь с Ангелом знаком
И возрождал больных и хилых -
Избранник с острым хохолком!..

Лишь на закате бездыханно
Лобелий нежных лепестки
Там-сям алеют - как сутана,
Разорванная на куски.

Притерпевшийся к коллизиям,
Изнывая от обид,
Угодил ты не в Элизиум
И не в сумрачный Аид:
Оказался на чужбине ты,
В том расчетливом краю,
Где страдания не приняты,
Всем начхать на боль твою;
Словно не было ни Киева,
Ни отлучек в Таганрог -
Лишь один из Книги Иова
Громогласный диалог...
И теперь меж эвкалиптами
Ты кружишь с толпой зевак,
Выводя в своем постскриптуме:
"Ну и ладно, коли так!
Мало ль выпало хорошего
В исчезающей стране,
Чьих созвездий тает крошево
Со снегами наравне?.."
Только хлористым тем натрием
Не усеян больше путь:
Аромат кофеен в атриум
Призывает заглянуть;
Босса-новой босоногою
Оглушает кадиллак;
Старый негр за синагогою
Машет шляпой: как дела?
В Чайнатауне, под вывеской
"San Francisco Trolley Tours",
Ты с ехидцей чисто киевской
Свой начитываешь курс:
О старателях неистовых,
О смешенье языков,
Череде престижных выставок
И сейсмических толчков.
Став приверженцем Конфуция,
Ты уже невозмутим,
Немота растет как функция
Обращения к живым.
И, казалось бы, не проще ли
Снова быть самим собой:
Чтоб кликуши не пророчили,
Не рвались громилы в бой?
Отказались от ролей бы все,
От навязанных им схем,
Просто ехали в троллейбусе,
Никуда и ни за чем.

Зубчатой тенью англиканский храм
Укрыл погост семнадцатого века,
Где кроткая покоится Ребекка,
А рядом с нею – старец Авраам;
Надменный пастор, юное дитя
Сосватавший у вдовой прихожанки,
Похоронил возлюбленной останки
И в гроб сошел три месяца спустя;

Вот, собственно, и все, что нам известно...
Могучий дуб над гладью озерца,
Чью крону он предсмертно созерцал,
Объят все той же сагою древесной;
И для четы оленей белохвостых
Тревогой напоен осенний воздух.

Мексика, беспечная страна,
Чуждая привычек скопидома!
Грация пичуг заострена
В подражанье стрелам купидона.
Облаков живописует вязь,
Как по рифу рыщет барракуда.
С подоконника, совокупясь,
Ящерицы падают на блюдо.
И бредет босая по песку
Из окрестных джунглей бедолага,
Бусами кустарными тоску
Наводя на модниц из Чикаго;
Розничных безделиц невода
Сушит смуглолицая малютка...
Солоней блескучая вода,
Чем веков аттическая шутка:
Хочешь, на шелка ее ложись,
Лакомясь колечками кальмаров...
"Люди. Годы. Проклятая жизнь"
Озаглавлю томик мемуаров.
Атом, обреченный на распад!
Мир души, казалось бы, единый!
То ли призрак счастия распят
До пиастров жадной мессалиной,
То ли древний сглазил календарь
Тень надежды на пороге века, -
Но сегодня на сердце, как встарь,
Бремя европейского ацтека.
Чем же мне ответить на упрек
Девочки с туземными глазами,
Если даже лепту этих строк
Я топлю в целительном бальзаме?
И ракушки, Мексика, твои
Обесцененно бренчат в кармане -
От святой, восторженной любви
Остается семяизлиянье.
В Новом Свете пусто - хоть кричи,
Старый Свет давно утратил силу.
По фавелам шастая в ночи,
Я глушу стаканами текилу;
Махаоном по лугам мечусь:
От аскезы к вихрю полигамий
И от светлой полугаммы чувств -
К противоположной полугамме.

В краю мифически родном,
В палате грановитой,
Смышленый поселился гном
С заботливою свитой...
Попробуй ляпни что о нем -
Хлобысь бейсбольной битой!

Археологию, дзюдо
Освоил он в объеме:
Чтоб довести не смели до
Раскола автономий...
Беги, бросай свое гнездо,
Атас, народец гномий!

Навязчивей любых химер,
Взращенных в Голливуде,
Хамовнический их премьер
Из белоглазой чуди...
То кровохаркающий кхмер,
Опамятуйтесь, люди!

Самодовольное "кхе-кхе"
(Всех, дескать, обмишулю)
Одним сулит мораль чучхе,
Другим - острог да пулю...
Он бает о ручной блохе
И дым проводит к улью!

Похабно цыкающий ферзь
Готов предстать без маски:
Его кунак - небритый перс
И живодер дамасский...
Он бойни скважину отверз,
Он бесам строит глазки!

Баскаки Нефтяной Орды -
Цок-цок холуйским цугом -
Его изысками горды,
Кадят его потугам...
Он затыкает феней рты,
Потворствуя ворюгам!

Кого взорвал, кого упек -
Примите жребий немо:
В его расчетах даже Бог
Налаженная схема...
Он любит целовать в пупок
Младенцев Вифлеема!

Еще чуток покуролесь,
Побудь им добрым папой,
От карликовых королевств
Еще кусман оттяпай...
Тебе же в петлю скоро лезть,
Упырь коротколапый!

- Что ты помнишь о России?
Как дразнилки дворовые
Ужаснули в девять лет:
Сообщив тебе впервые
Про петлю для жесткой выи?
Впечатлило или нет?

- Помню поползня в овраге,
Дамбу, цепкие коряги,
Чернолесья опрокид,
Скрип задумчивый уключин,
Плеск волны, что так созвучен
Трепетанию ракит...

- Помнишь роту в Волгограде:
Как жалели Христа ради
В гимнастерках паханы?
Как на "раз-два-три-четыре"
Друг повесился в сортире -
А старлею хоть бы хны?

- Помню стужу на Басманной:
Как запал небесной манной
Тот полночный поцелуй,
Как неслось такси в общагу,
Как ложилось на бумагу
Серебро апрельских струй...

- Хочешь мозг переупрямить?
Помнишь, как бузила "Память",
Дегустируя "Агдам"?
Помнишь первый залп в Ираке,
Цэдээловские драки
И листовки "смерть жидам"?

- Помню! В жизни не забуду,
Как мы вздернули паскуду,
Разметав гнилую рать!
Всем, кто жил и правил подло,
Подстрекательская кодла,
Нюрнберга не избежать!

Я терпеть согласен на Голгофе -
Только не в ушкуйничьей Москве:
Он ведет народы к катастрофе,
С адским планом в голове!

Ждал я, что тираны просветятся;
В грамотеи вышли - что ж теперь?..
На арену, взмахом святотатца,
Выпущен с дубинкой зверь!

Так неужто в мире окаянном,
За достойную, живую речь,
Снова гибнуть первохристианам,
Кифареду - город жечь?!

Проповедь холуйскую мусоля,
Подвывает евнух в клобуке:
Сдайтесь, мол, на то Господня воля...
Врешь! Господня воля в кулаке!

Я вторую щеку не подставлю
Казнокраду, чьи дела черны,
Чьи ищейки поощряют травлю
Лучших сыновей страны!

Легионы выродков рассею
Я за Вечной Истины щепоть:
Не пристало нищему еврею
Забывать, что он Господь!

Да пребудут ангельские крылья
С правдолюбцами всех стран!
Поднимайся в воздух, эскадрилья,
Курс держи на Тегеран!

Широко распахивайся плаха,
Богоматерь в храме голоси -
Чтоб горела шапка Мономаха
На воре всея Руси!

Чтоб век не ассистировал уроду,
Усвоившему кодекс волчьих стай,
Цени превыше родины свободу,
Обычаям резон предпочитай!

А если горизонт и вправду смеркся
И никакая юная Эсфирь
Уже не образумит Артаксеркса –
Навстречу смерти руки растопырь:

Мол, поселилась в чьем угодно теле,
По манию злодея мельтеша,
Но только не в моем, как вы хотели,
Загадочная рабская душа!

Закупай коврики, Техас и Алабама:
В ноябре выборы Верховного Имама!

Отчего Статуя Свободы не в хиджабе?
Разместить впору минарет на этой бабе!

Упразднить шествие Четвертого июля,
На Таймс-Сквер резать баранов как в ауле!

Отмечать с помпою джихад при Банкер-Хилле,
Изучать в колледжах Коран на суахили!

Объявить нонсенсом Первую Поправку,
И долой скотч – всем курить в Конгрессе травку!..

Не договорятся, так и знай,
Меж собою алчные народы!
Отозвал посланников Синай,
Вышло целомудрие из моды;

Нагадала полная луна
Нам под всластью хлипкого уродца
Ждать, когда арабская весна
Ядерной зимою обернется...

У тьмы грядущей в голосе металл.
Наш мир с экуменическим конгрессом,
Похоже, безнадежно запоздал:
Бес побеждает с явным перевесом!

Никто не даст ответа на вопрос,
Хоть сонм пророков собери на саммит –
Ни Моисей, ни Будда, ни Христос,
Ни, я прошу прощения, Мухаммед...

Часы твои, планета, сочтены.
И шепчутся уже по-марсиански,
Под ручку выходя из чайханы,
С московским дуче фюрер тегеранский.

МОЕ ЛАУРЕАТСТВО

Равнинных Каинов перехитривший Авель,
Бежал я в горы, где спадает серный чад...
Небесной Родины могущество я славил -
Господню премию мне ангелы вручат!

«Здесь погребен шарманщик Бишоп,
В Конкорде севший за долги:
Немало слез парниша вышиб –
Пока не вышибли мозги».

«Под этою плитой, Прохожий,
Ты обнаружишь кости Джейн...
Плясать канкан с такою рожей?!
С такой печенкой пить портвейн?!»

«Служил причетником наш Билли
И хвастать скромностью привык,
Когда ж за хвастовство спросили –
Скромняга прикусил язык».

«Толстуха Энн одною левой
Наряды шила для невест –
Сама ж почила старой девой,
Не подобравши к ступе пест».

«Развязный егерь Джонни Дрисколл
Молол кокеткам чепуху:
В пахучих зарослях их тискал –
Теперь лежит с дырой в паху».

«Был зорок астроном Канетти,
Зато в семейной жизни слеп:
Полграфства шастало к Анетте –
Чтоб нарожала цельный склеп».

«Ральф Девенпорт был храбрый витязь,
Он за Отчизну пал в бою!
Лишь верный конь его, скопытясь,
Вертел все битвы на хую».

«За подвиг твой, тишайший Гришэм,
Безмерно благодарны мы:
Куда вольней мы нынче дышим
С другим смотрителем тюрьмы».

«Бедняжка Салли, друг без друга
Не суждено нам жить с тобой!
Как гарпуном морской зверюга –
Сражен Амуром китобой».

В кофейне сижу, а напротив –
Бюро ритуальных услуг,
И нищенка, груда лохмотьев,
Прохожих берет на испуг;
Не морщись, набив свое брюхо,
Окольным путем семеня:
Недаром желает старуха
Сквалыгам приятного дня!
На то оно и милосердье,
Чтоб гибель отсрочить твою;
А сглазят – как муха в десерте,
Увязнешь в зыбучем раю...
Безмолвствуя люди простые
Любили взирать из угла,
Как нас из угрюмой России
Погромная нечисть гнала;
Посмели обречь на мытарства
Врачей своих, учителей –
Но дрогнут столпы государства,
Кровавый прольется елей!
И будут потомки в ответе
За отчую подлость и страх.
Врезаются в небо мечети.
На все твоя воля, Аллах!

Мне приснилось, что я алкоголик.
Я растерянный другу звоню,
Говорю: «Ты представь себе, Лёлик,
Показали такую херню...»

Он в ответ усмехается: «Гриня,
Этот бред и меня доканал!
Обратись в Департамент Унынья,
Отключи иммигрантский канал».

КРИК

Америка, опомнись,
Развей густой кошмар:
Твой ум сковала помесь
Утопии и чар!

Вовсю тебя штормило,
И к бездне ты близка –
Поставив у кормила
Кенийского царька!

Готовит в пищу грифам
Тебя твой Вельзевул,
Подкармливая мифом
О миролюбье мулл.

В Сенате стая троллей,
И что-то на урду
Талдычит Капитолий
Верховному суду...

Стервятники заране
Предвосхищали пир:
Гадая на Коране,
Что выдаст их эмир.

Зато в еврейском лобби
Понатворили дел –
Кто уминал за обе,
Да в оба не глядел!..

Бетховена струнный квартет.
Пейзаж обескровила заметь,
Весь город как шейх разодет –
Но образ тот нечем обрамить.

Ничем ограничить нельзя
Верховную власть снегопада,
Над мертвенной бездной скользя:
Бессмысленно, да и не надо...

Движение прекращено.
По штату объявлена буря.
И лишь сомелье в казино
Пропойце кадит, балагуря.

А, впрочем, не платят уже
За опус полсотни дукатов:
Сугробы растут на душе,
И взор угнетающе матов.

Две скрипки и виолончель –
Родня бархатистому альту,
Но некогда ясную цель
Растерло крупой по асфальту!

И можно в четыре смычка
Пытаться пропеть ей осанну –
Но радость от нас далека
И вряд ли поверит обману!

Журча как весенний ручей,
Халдей угождает барменше...
Но в жизни все больше вещей
Для нас означает все меньше!

Без музыки несдобровать,
Но щеки у старости впалы:
Ей, право же, не до бравад –
Она разгребает завалы.

Когда же я, Г-споди, жил?
И жил ли я толком когда-то?..
Адажио смолкло. Нет сил.
Из рук выпадает лопата.

Мать мою нашли в Сухуми.
Сколь душою ни криви –
Искрометное безумье
Ощущаю я в крови.
Стал родным картавый идиш
Заблудившейся княжне.
Вслед за ней и я подкидыш:
Неуютно в мире мне...
Перепутана планида,
Полон горечи фиал.
Но не зря же Храм Давида
Мне с вершины воссиял!
Ведь еще во время оно,
Легкой славой вознесен,
Я узнал, что «ки, батоно» –
В переводе «кен, адон».3
Помню сочные хинкали,
Вин домашних аромат:
Пили стоя, не вникали,
Наливая всем подряд.
Нипочем война джигиту,
И легко бы он сменял
Сладострастную хариту
На папаху и кинжал;
И покуда омертвело
Не сомкнул я губ своих –
«Сакартвело! Сакартвело!»
Шепчет мой певучий стих.

Пронзительными ночами –
Госслужащий, не иначе, –
Мне снится мертвец в пижаме
И галстуке от Версаче.

Хрипит он, поживы алча,
Петлей к хрусталю подвешен:
“Come on, sacrifice your culture!
Give up your freaking profession!”

Ну что я ему отвечу?
Сто раз ошельмован спьяну
И проклят родимой речью,
Таким как он я не стану.

Мне жалок театр Кабуки,
Упертый в сиюминутность:
Ведь нас обессмертят звуки,
Метафоры помянут нас!

Вовек не присохнет глина –
Покуда их сонм роится –
К двум яблокам властелина,
Как сказано у провидца.

И пусть мои веки слиплись –
Бесстрашно, душа, отхаркнись:
Неспящий – еще не sleepless,
А тьмущая тьма – не darkness...

МОЯ КЛИЕНТУРА

Развожу инвалидные кресла.
У супруги аж руки дрожат.
Под стеклом – франтоватый как Тесла,
Лев Борисыч лет сорок назад.

Ни к чему, говорю, беспокойство:
Рычажок потянул – и вперед,
Это очень простое устройство
И немного энергии жрет.

А что там, в Академии, склоки,
На откатах жиреют жлобы –
Так ей-богу ж мы не одиноки
В вопиющих извивах судьбы!

Вон, Вавилова нафиг сгноили –
А генетика все ж на века!
И последней гэбэшной горилле
Нынче сделают тест ДНК.

Не грустите и вы, Лев Борисыч,
Выбирайтесь-ка чаще во двор:
В Новой Англии птиц сотни тысяч –
Все спешат на вселенский собор.

Я бы выпил еще, чай хороший –
Да час пик на носу, миль пардон...
Мне от вас к чернокожей наркоше:
Поменять кислородный баллон.

Наивно ждать пощады у любви,
Астральному могуществу противясь.
Измученный, посажен я на привязь:
Распни меня, но сердце мне не рви!
Единственное счастье – ощущать
Заветное биение при виде
Актрисы, чья магическая стать
Кудеснице наследует Изиде...
Ах, если бы я мог сто раз подряд
Рабом твоим воскреснуть как Озирис –
Я вновь бы умер за лучистый взгляд,
Небесный смех и платья дивный вырез!

Двух девушек обняв за плечи,
Уже почав бутыль «Бурбона»,
В потоке их прелестной речи
Барахтаюсь раскрепощенно.

Подобный трюк никем невидан,
Чтоб от стихов рождались дети, –
Но нам с тобою, Мартин Иден,
Недостает всего на свете!

Ты прав, певец свободы духа:
Когда-нибудь сольются реки...
И равнодушно внемлет ухо
Гвадалквивиру ипотеки.

Да, у меня ни цента в банке –
А мне и море по колено:
Любовь еврейки и армянки
Вкушаю я одновременно.

Невольно думаю о чуде,
Когда, впитав созвездий млечность,
Призывно набухают груди:
Как плюс и минус бесконечность.

«Шеридан О’Коннери,
Ты пойми, дуреха:
Дело тут не в гоноре –
Мне реально плохо.

Ты свалила в Олбани
С этой падлой рыжей:
Чем торчок обдолбанней,
Тем тебе он ближе.

Мне уже три месяца
Снится эта сальса;
Я решил повеситься –
Зря с тобой связался.

Я ушел из колледжа,
Стал работать в пабе.
«Босс меня уволит же!» –
Объяснял я бабе...

Что ж, надеюсь, хахали,
В затхлом том сортире,
Всласть тебя оттрахали,
Пальцы растопыря?

Не предам вовек стези –
Слово сицилийца!
Принимая экстази,
Вам не исцелиться!

Знаю, что и на слово
Ты мое забила;
Оглянись опасливо:
Слово – это сила!

Ибо в слове, Шеридан,
Мир берет начало!
Если верно передан
Смысл оригинала...»

Большое Яблоко Нью-Йорка
Изъедено червем сабвея.
Ты умница, тебе «пятерка» –
А мне на «двойке» веселее.
Запретный плод тебе неведом,
А я, вослед Вильгельму Теллю,
Хотя и стал почти что дедом,
В него из арбалета целю.
Дождинки капают за ворот.
Б-г весть, увидимся ли скоро.
Мне по сердцу гигантский город,
Но это яблоко раздора...

Я пообвыкся
В своей глуши,
И воды Стикса
Мне хороши;
Плыву бездумно,
Чело склонив:
Овины, гумна
И прожелть нив.

Платаны, сосны
Встают из мглы:
О сколь соосны
Весной стволы!
Как спозаранку
Свежо в раю!
Чижа, зарянку
Я узнаю...

Шелк водомантий
Струится с круч:
Так в адаманте
Сверкает луч.
Очнулись мифы,
Тростник в росе,
Колибри, грифы –
Порхают все!

На нерест сельди
Спешат гурьбой.
О знойном вельде
Трубит прибой.
И шакухачи –
Принцессу флейт –
Взвел не иначе
Сам Фаренгейт...

Стряхни, Анадырь,
Доспехи льда!
Пой, виноградарь:
Пришла страда!
И на цунами
Бамбук настрой,
В буддийском храме
Аскет хромой!

Молись Деметре,
О человек! –
Венец симметрий,
Любви побег.
Пусть опечаток
В судьбе не счесть:
Всех чувств зачаток –
Бумаги десть.

Ты – Царь Природы,
Сойдешь на нет.
Зеркальны годы,
Как муравьед:
Где хвост, где хобот,
Не разберешь –
Но час твой пробит,
Бросает в дрожь.

На троне нелюдь,
Герой в тюрьме.
Лояльна челядь
К истошной тьме.
О, блеск обличий!
Поблек – скоблишь.
Таков обычай:
Noblesse oblige...

Смерть адвокатшей
У нас с тех пор,
Как ангел падший –
Генпрокурор.
Но даже плата
В один обол
Им маловата,
Брат балабол.

Небезъязыки –
В том и вина,
Роль закавыки
Нам неясна,
И экивоки
Нам нипочем:
Пусть одиноки –
Переживем!

Ведь Персефоны
Златая ветвь –
На их законы
Святой ответ;
В садах Эдема
Созвучий гроздь –
Сквозная тема,
Программы гвоздь.

Нудит псаломщик
Почти без сил.
Багор паромщик
Вонзает в ил.
Скрипит пирога
К концу пути...
Ей скорость Б-га
Не превзойти.

NO CHANCE

Говорят, что я в прошлом застрял,
Как солома в хвое,
Что ни в жисть мне не выйти в астрал
При таком настрое,
Не видать как своих ушей
Тиражей и премий
И не тискать гламурных фей
На шелках в гареме;

Мол, не буду я приглашен
Ни к послу, ни к папе,
Чтоб с текилой мешать крюшон
Как заправский яппи,
А тем паче уж с ветерком
Рассекать на «порше» –
Баллотируясь в избирком
Кзыл-Орды от Орши;

Да и в Беверли-Хиллз купить
Не удастся виллу:
Поумерить придется прыть,
Поубавить пылу;
Пусть гогочет другой остряк,
Надувая щеки,
В телешоу, где сдуру – бряк! –
Возведут в пророки;

Пусть какой-нибудь там мажор,
Раза в три поширше,
Переводит, урча, в оффшор
Озорные вирши,
Пусть ему рукоплещут в рост,
Ободряя: ну же! –
Упуская, что он прохвост
И сексот к тому же...

Не желаю визжать шутом
У гебни под лапой –
Чтоб направили в избирком
Не послом, так папой:
Но хочу разобраться в том,
Почему меньшинствам
Должно хавать в краю родном
Клевету с бесчинством?

И какой бы ни грянул строй –
Отчего там люди
Проявляют себя порой
Как говно на блюде?
Али вправду им так нужон
Их двуглавый орден,
Что не лезут, вишь, на рожон,
Коль пиджак двубортен?..

Словом, уйму спешу задать
Землякам вопросов:
Хоть не гарвардский тертый блядь,
Не эрзац-философ –
А нетрезвый изгой, поэт
И антоним бляди,
Сознающий, что шансов нет
При таком раскладе.

«Ты должен, должен описать
Ночной ривьеры тишь да гладь,
Как пили кюрасао,
Смотрели Куросаву, –
А в это время в лимузин
Втащили несколько корзин:
Пионы и фиалки
Для шведа и непалки;
Как все ходило ходуном
Вдоль набережной за окном,
Курили «план» реднеки
В преддверье дискотеки;
Как пара гватемальских шлюх
Клиента костерили вслух,
А имбицил в коляске
Им нежно строил глазки;
Как полусонной ребятне
Играл на скрипке при луне
Бродяга в кофте рваной
С ручною игуаной;
И как светился вдалеке
Круизный рай – гарсон в пике,
Что скачет по каютам
Смазливым шалопутом...
Ах, ты обязан, и не спорь:
Ни смерть отмазкою, ни хворь,
Коль публика взалкала!
Хлебни-ка из бокала.
Я всякий раз – глаза не прячь, –
С восторгом жду твоих удач;
Запомни, Амадеус:
Я на тебя надеюсь!..»

В ПАРКЕ «МИЛЛЕНИУМ»

Исток и русло, по словам Плотина,
Любой реке в предзнании даны:
Внизу журчит бобровая плотина,
Шершаво сбились вязов колтуны;
И волглая трава – куда ни глянем, –
Отяжелев, на отдых прилегла;
И над водой, пускай и с запозданьем,
Золотоносна проповедь щегла...
Не жду чудес, в планиде разуверясь,
Но таинству по-прежнему открыт,
Природе возвратить священный эрос
Душа опустошенная велит.
Вот почему, в экстазе опрощенья,
В порыве аскетически немом,
Дивлюсь я на пятнистого оленя,
Мелькнувшего пугливо за холмом;
Ни Раем не пленяюсь, ни Валгаллой,
Но верю, что ручью сверкать и впредь,
И говорю девчушке годовалой:
Кого-то нам пора переодеть.

Все что осталось решил он продать:
Клюшку для гольфа, охрипшее банджо,
Бронзовый бюст астронома Лагранжа
Плюс рисовальную чью-то тетрадь.

«Хрен его знает чья это мазня:
Кимберли в архитектурном колледже
Трахал какой-то ублюдок. Ах, нет же,
Имя не вспомню, отвянь от меня».

Буркалы из-под косматых бровей
В красных прожилках: «А вот зажигалка.
Zippo, конечно. Да сколько не жалко.
Что ты юлишь как паршивый еврей?»

Лейка, подсвечник и бензопила,
Из Окинавы упругий татами.
«Деточка, я воевал во Вьетнаме,
Мама тебя еще не родила!»

«Не уезжайте порожними, плиз,
К факаным нигерам все забирайте:
Элвиса, Фрэнка в одном гигабайте,
Рваные гетры и чайный сервиз;

Будит меня муэдзин по утрам –
Не узнаю своих детских окраин...
Дернем втроем, угощает хозяин!
Даром отдам этот гребаный хлам».

Первичным отмываньем смысла слов
Преступно занята поэтов шайка:
Уже и ордер на арест готов,
И ждет, рыча, сигнала чрезвычайка.
Да, пошлости нарушили УК, –
Так что ж, зовите цербера-алькальда!
Взойдем на эшафот: нам языка
Важнее положительное сальдо...

Не паникер, казалось, не кликуша,
Но в час полета – кошки на душе:
Известняки и сланцы Гиндукуша
Толпятся, будто бабы в парандже.

Пропеллеры взрывались от нагрузки,
Взвод отдалялся от Пули-Хумри.
«От пуль их...» – я один прочел по-русски
И верил буквам, что ни говори.

Волшебен аромат эфирных масел
От маквиса, цветущего в горах!
На Патрика приятель виски квасил –
С утра опохмелили в пух и прах.

Как объяснишь девчонке в Оклахоме,
Что «Стингер», двадцать лет тому с лихвой,
Был предназначен летчику из Коми:
Тогда и Джон остался бы живой?..

Кто свой, а кто чужой – у моджахедов,
Под их тюрбаном, куча теорем!
Уже одну империю отведав,
Аллах другую тащит в свой гарем.

Святой Коран! Перед тобой повинна
Земная жизнь? Гони ее взашей!
Не подбирай игрушку, это мина, –
С пеленок приучают малышей.

Плесни еще. Кто я по знаку? Овен.
Назад, к однополчанам? Нет уж, хрен!
С контузией я демобизирован:
Теперь мой геликоптер – этот вэн.

Сезон купальный близится к концу,
И водорослей аксельбанты
На диве смуглой... Присмотрись к лицу:
Каких кровей? Банту иль ханты?
Изъеден тлей, шиповник занемог.
Как будущее, даль туманна.
С утра штормит, и мертвый осьминог
Подобен скальпу растамана.

Перебирая лапками, рачка
Добыть пытаются песчанки,
И крачка на тебя, на дурачка,
Вопит: куда, мол, прешься, янки?
Не обрывай ни листьев, ни коры,
Не суйся к выводкам и кладкам:
Здесь заповедник, не хухры-мухры,
Живи в согласье с распорядком.

Породам редким с прикупом везет:
Пришла подмога и опека;
Саму же резервацию красот
Кто охранит – загадка века.
Спасай весь мир – и мигом на тебя
Обрушится каскад анафем:
Ужель и вправду, изверга бомбя,
Мы бедной жертве не потрафим?..

Ну, коли так, довольствоваться нам
Осталось малым: тихим счастьем,
Что тенью тентов наших и панам
Мы солнце никому не застим.
А счастье – это признанный реликт,
Хотя и не продукт Гознака,
И кто ты есть: пиктограф или пикт,
Ему до лампочки однако.

Плевать, что на холсте пять сотен лет
Нагая плещется Диана, –
Зато какой топорик людоед
Сработал из обсидиана!
Уж мир не тот, и ты не Актеон,
Так поспеши в пампасы, в шхеры,
Не в Канны – в дюны! Уровнял закон
Всех тицианов ноосферы.

Участвовать нет нужды в марш-броске,
Никто не спросит аусвайса.
Разрешено валяться на песке –
Используй шанс и наслаждайся.
Прильни щекой и бархатно дремли:
Удастся ли постичь спросонок,
Зачем так бьется сердце у земли,
Когда по ней бежит ребенок?..

Хозяин сын курляндского купца,
В лице его апостольское что-то
Величествует: лесть и хитреца
Не отвлекают мыслей от полета;
И гость его такой же старовер –
Чья родина лесной и ладный Талдом;
И оба дышат музыкою сфер,
Бесстрастные к докладам и кувалдам.

«Сережа, горлохваты мне претят!
В пучине их ячеек и получек
Нас время топит, как слепых котят,
Талдыча: ты кулак, а он попутчик.
Ах, как же мне писалось год назад!
Раскачивались кипарисы в Гаспре –
Старухи на толкучке, и закат
Такой красы, что к черту ваши распри!
Есть блуд труда...»

«И он у нас в крови?
Да хоть и так, нельзя смиряться, Осип!
Восстань и жар пророческий яви:
Давно чревата камнепадом осыпь!
За что деревню ироды гнобят?
Ужель народной не страшатся бури?
Чума на них! Ударить бы в набат,
А не скулить по мировой культуре!..
На пашнях не токуют черныши.
Усохло русло. Обнищала пажить.
Кто межеумка выудил, скажи,
Над нами без мужицкой сметки княжить?
Глянь на себя: ты клянчишь на трамвай,
А покупаешь Наде хризантемы...
Что проку, братец? Растолкуй давай,
Но только, чур, не уходи от темы».

«Ах, полно, Серж, куда нам прок земной!
Бессребреник расчетливей проныры:
Когда зияют в казначействе дыры –
Есть выгода в презренье к таковой».

«И вновь ты рассуждаешь как еврей!»

«Зато в стихах я русского русее.
Что ж, как Есенин выть с петлей на шее?
Да, век наш зверь: а мало ли зверей?
Пусть мой чертеж запутан и громоздок,
Но оборотнем, дико и легко,
Я сноп вяжу из золотых бороздок,
Как остроклювый маятник Фуко!
Пусть контрфорсы стянут аркбутаном
И витражи решеткою запрут,
Убранство речи – в отклике гортанном
На млечное сияние запруд».

«Вот это правда! Дай-ка расцелую
Тебя покрепче, свет моих очей!
Такой Руси и нужен казначей,
Кто б жажду утолял ее святую».

Гость удалился, и хозяин стал
Листать его «Чертухинский балакирь»...
Крестьянина расстрельный ждал подвал,
А разночинца – пересыльный лагерь.

Напоследок я в озере б
Искупаться хотел –
Чтобы зыбкую просеребь
Окаймлял чистотел,
Чтобы мятою памяти
Все дышало вокруг:
Ведь и нам по стопам идти
Чьих-то признанных мук.
Не ввергай меня ласкою
В свой потерянный рай:
Не от страха я лязгаю,
А от холода, знай;
Травы русские скошены,
Лишь о Боге молчи:
Этим ведают коршуны
В непроглядной ночи.

Подстрекателей кучка вменила в вину
Комиссарских злодейств череду –
И отчалил я Леты узнать глубину,
Проклиная тебя как в бреду;
А ведь был неповинен отец мой и дед,
Незамараны руки в крови...
Отмени же, Россия, огульный навет,
Безотчетный свой гнев отзови!

Окрылен речетворчеством зябких широт,
К безъязыкости толп я привык:
Так за что уничтожить гонимый народ
Вознамерился твой временщик?
Ведь картавил чудак, поднося стетоскоп
К беззащитным лопаткам твоим,
И курчавой училки сократовский лоб
Был питомцами нежно любим!

«Не укради, – из сонма народов и стран
Мы внушали тебе, – не убий!..»
Не за эту ли ясность кургузый тиран
Ухмыляясь нацелил свой кий?
Угнездился ли в жилах персидский разбой,
Иль шалят твои беки с тоски?
Не из братских ли чувств тегеранской ордой
Грибоедов истерзан в куски?..

Юденраты Америки! Бойкий гешефт
С игроком – несмываемый стыд!
Хорохорится тайной полиции шеф,
Шарик ядерный в лузу летит.
Но я верю, Россия, в твою чистоту
И в могущество мыслящих сил,
И по эту окажешься ты – не по ту:
Ибо Пушкин тебе возвестил.

Не обрыдло вам зудеть будто мы
Одичали и ни в чем не сечем,
Из приборов признаем лишь ломы,
Не заманишь нас в музей калачом?
Дескать любим мы петлять по прямой,
А кто рыпнется – тому не нальют,
И название Великий Немой –
Это в сущности про тутошний люд?..
Не из зависти ли та клевета
На зашикавших Растрелли горилл?
Не из наших ли берез Левитан
В резервации шедевры творил?!
Али Нобеля не брал плагиат,
Вместо музыки у нас не сумбур?
Оттого и не пройдет гей-парад,
Что не там у нас разлился Амур...
От кнута узнав команду «ложись»,
Мы единственные смеем не сметь
И на окрик: кошелек или жизнь? –
Православие, вопим, иль смерть!
Зубоскаль же, франкофон-англоман:
Нам, бывалым, и в пургу хоть бы хны!
Мы радеем за бездонный карман
Властелина необъятной страны.
Ибо внутренне народ наш богат
И безбедно забивает козла –
Экспортируя с лихвой трупный яд
Разложившейся Империи Зла!..

В двадцать восемь он прозрел как Павел,
Уловив журчавший зов камен,
И весы аптечные оставил,
Чтоб освоить вечности безмен.
Буйволы, влачившие телегу,
Дар безумный пробудили в нем, -
И постиг он альфу и омегу,
Воспылав провидческим огнем.
Освежи наш мир, кудесник Чонтвари,
Взмахом кисти новый пантеон твори!..

...Греция, Далмация, Египет
Обернулись смутой на душе:
Вся его мазня - дерзейший выпад
Супротив канонов и клише.
Ах, не италийские пейзажи
И не пестрый Иерусалим:
В раме Саваоф предстал - и даже
Кое-кто, сдается, рядом с ним...
Чертов Чонтвари, свихнулся, что ли, ты?
Муки крестные не краской политы!

Фарисейский рёгот Будапешта
Стелется за нищим по пятам:
Кем ты возомнил себя? Да нешто
К звездам воспарит гиппопотам!
Самоучками из глухомани
Сыт по горло ихний Монпарнас,
Озорство тебя сгубивших маний
Лишь брезгливость вызовет у нас.
Зарастут травой холмы пологие:
Смерть твоя - урок фармакологии!..

Но внемлите шелесту акаций,
Рябью отраженному в реке:
Вдруг и впрямь способны уживаться
Бес и ангел в старом рыбаке?
Рыжий дервиш в выцветшем камзоле,
Преломился в зеркале твой вздор:
Экзорцисты удобряют поле,
А кощунник славен до сих пор.
Святость в каждом блике, в каждом контуре:
Гордость всех мадьяр, великий Чонтвари!

Не рассказывай нам
Про норму процентную, все это враки!
Что турнули к чертям –
Так меньше бы телок кадрил на архфаке!
Виноват в этом ты:
Кто в сессию к антисоветчикам шастал?
Значит были «хвосты»:
Хорош передергивать, козыри на стол!

И про армию чушь:
Кого там зазря сапогами месили?
Раз не мальчик, но муж, –
Изволь упражняться в физической силе!
Возвели, вишь, поклеп
На доблесть афганскую пятой колонной:
Оправдать себя чтоб
Да робких совлечь со стези непреклонной!

Ни кола ни двора? –
Да что ж ни одной не потрафил ты теще?!
Загребли мусора? –
Ну дал бы на лапу, задачи нет проще!
Не пробился в журнал?
Издательства слали отказ за отказом? –
Знать не то сочинял:
Похабничал, али зашел ум за разум!

Говоришь, крикуны?
Пути заградили тебе патриоты?
Ан во благе страны
И впрямь русофобы не петрят ни йоты!
Коли гений – то пей
Да лихо сражайся с судьбою-мегерой!
Мало ль кто был еврей?
Почто православною брезгуешь верой?!

...И не мог ты, кретин,
Предвидеть заране, не рыпаться вовсе?
Остаешься один.
Отныне расторгнута связь, приготовься.
Вот и аэропорт,
Угрюмые хари и взгляды косые.
Догадал меня чорт
С душой и талантом родиться в России.

Что в отечестве, что на чужбине -
Прощелыги нам парят мозги;
Сексуальной подобна рабыне,
Стонет Муза, терпя за долги.
У кого есть бабло - тот и гений,
Всех оближешь - и лауреат:
Знай хохми, уклоняясь от прений,
Свиристи, избежав эскапад.
Ни о чем, да побольше верлибров,
Поразвесистей взяв псевдоним
И эпитет у классика стибрив -
Благо мертвый не шибко раним...
Не беда, что хромает анапест
И воротит от приторных рож:
Мафиозный издатель, нахрапист,
Фестивальный возглавит шустреж.
Бляха-муха, ни дна ни покрышки!
Ювелирный оплеван твой труд, -
И в загробье, пометив картишки,
Графоманы гламурные ждут.

Сицилиец родился в Челси, и ксилофон
Он с годами освоил похлеще сезонных ливней.
На его концертах бывал я. Однако стон
Не стихал внутри, но делался неизбывней.
Да и как не пенять? Промахнувшийся экстремал,
Я карабкался на вершину не с теми в связке:
Аполлон меня со шпаргалками застремал –
И с тех пор я беззубой пифии строю глазки.

Намытарясь от пуза, наголодавшись впрок,
Иногда я чувствую себя героем Бергмана:
Сколько слез проронил – столько же нагородил строк,
Ан острог с эшафотом зачем-то отверг меня...
От инверсий судьбы тот же длинный язык хранил,
Хоть, по счастью, я как колобок отовсюду смылся;
Знай вяжу себе в тропиках кружево из чернил
(Достают москиты и факультативность смысла).

У подножья вулкана дышится так легко.
На поживу кайманам юнгу загнав по щиколотку,
Проводник мне протягивает кокосовое молоко,
А туземцу гаркает: «Живо тащи-ка лодку!»
Впрочем, сам-то он тоже не выглядит как атолл:
Не щадили ни наркомафия, ни малярия.
«Ты из Бостона? Надо ж! И Чик Кориа оттоль!»
И при чем здесь, спрашивается, его Чик Кориа?!

Очень важно верить в команду. А нет – прощай,
Закатают в цемент, хлебало заклеив скотчем.
Старикану костариканскому дав на чай,
Подмигну: расслабься, брателла, мы не соскочим!
Никому я аккордов сердца не передам,
Мы с осенним дождем и то не в одной когорте:
Лишь ползут безучастно капли по проводам,
Как кабинки подъемника на горнолыжном курорте...

«После мюнхенского сговора «большой шестерки»
Состоялся, как положено, аншлюс Украины.
Между греками и турками вспыхнули разборки:
Для какой из экономик вредоносней раввины?
Анкара, антисемитствуя, вторглась в Афины.

На защиту православия поднялись эфиопы:
У хачей, припомнив дуче, нахапали «феррари».
Скандинавские наложницы в отелях Европы
Умоляли сутенеров об отпуске в Сахаре.
Папа Римский Далай-ламе гундосил «Кришна харе».

Хлам Британского музея захоронили в битуме.
В честь кремлевских аятолл не затихали стрельбы.
Слава Эйфель-минарету - шиитов с суннитами
Развести все ж удалось по обе стороны Эльбы!
Не случись того, по клаве ты шлепал досель бы...»

СКАЗКА СКАЗОК

Красной Шапочкой серый волк
Нанят бабке отгрызть башку.
Взвод лесничих затвором щёлк:
Киллер справился – и ку-ку.
В завещании – хлев, изба,
Пчельник, мельница, огород...
Внучка на передок слаба:
Всем троим егерям дает.

От Кота-в-сапогах откат:
Карабасу, да не тому.
Где зарыл, Буратино, клад?
Отвечай, не еби Муму!
Утка в зайце, игла в яйце.
А Кощей-то и вправду жид:
Изменился, гляди, в лице,
По-грузински опять визжит...

Мальчик-с-пальчик уж двадцать лет
Стихотворный ведет гей-клуб,
Не отсыплешь ему конфет –
Станешь литературный труп.
Тридцать три бонвивана, стройсь!
Черномор, всех побрить до пят!
В нано-сауну мчи, роллс-ройс:
На дворе, чай, педроархат!

Говорят, ковер-самолет
Превратился в вечерний звон?
Алладин-то хоть лампу трет,
Или есть у него айфон?
Всем хватило духовных скреп?
Удалили ль Яге кисту?
Ильича персональный склеп
Передали уже Христу?..

Под Балду работает Поп.
Золотой Петушок издох.
Их Москва провалилась чтоб:
Больше я туда не ездок!
Пусть Дюймовочка за Крота
По расчету замуж идет.
В то, что мир спасет красота,
Может верить только урод.

ПРОБЕЛ

Я родился от Гранд-Опера вдалеке:
Надо мной, в белоснежном подворотничке,
Воспарял, как над Андами кондор,
Старшина по фамилии Бондарь.
Его толстые пальцы, зажилив мундир,
Загибались по счету заштопанных дыр,
Содрогалась от вони каптерка,
И на волю я вышел обтерхан.

А вокруг густопсовая мрела тайга,
Либерти воцарилась - и образ врага
Вытанцовывался понемногу:
Всяк очкарик, хромавший не в ногу.
Люберецкая удаль, тамбовская рать!
Широка ты, страна, аж костей не собрать.
И пришлось, подобру-поздорову,
Мне тихонько начать вита нову.

Я потел-прозябал в глухоте-скукоте:
И добра с гулькин нос, и просторы не те,
Ан взамен душегубки да печи
Предлагались медовые речи.
Запустили мне ласково руку в карман,
Материл я прохвостов, без просыху пьян:
Лишь порою далекие взрывы
Намекали на то, что мы живы...

Вот и снова вмешался насмешливый Рок:
То херачил я вдоль, то пыхтел поперек,
А в итоге - спокоен и светел;
Как случилось, и сам не заметил.
Но мучительный все же зияет пробел:
Расскажите о чем - я понять не успел -
Галилеи пасхальная хала
Золотыми холмами вздыхала?

ВЕЧЕРИНКА

Огнецветной слякотью разбрызнись,
Мерзлый город кольчатых червей!
С каждой сделкой оживленней бизнес,
Что ни вздох - партнеры все мертвей.
Кипишится сброд высоколобых:
Мулька их классически пошла,
И секирою по самый обух
Подлость ближнего в тебя вошла.
Темный силуэт на фоне светлом -
Сам не блещешь альфа-крутизной;
Можно и расстаться с этим штетлом:
Переехать, например, в другой.
Сисадмин врубает «мани-мани».
Как же в этом всем существовать?
Обдолбались коксом на кичмане...
Затащила мичмана в кровать...
Вот еще куплет: а где припев-то?
Жрать икру без водки? Нет, уволь!
Остается в ухо терапевта
Лить дистиллированную боль.

ОБРАТНЫЙ ПУТЬ

Из городов здесь только призраки,
Ландшафт приближен к идеалу:
Несешься - и любой каприз реки
Рулем обводишь по лекалу.
По радио орет Led Zeppelin -
Всепоглощающее ретро;
Холмы упруги, вечер пепелен,
Разнуздан грех дождя и ветра.
Не о сударынях и сударях
Сусальный сериал тягучий -
Соитие до слез, до судорог,
Бунтарство в приступе падучей!
Лети и в памяти прокручивай
То элегическую негу,
То алчность выпада паучьего,
Предшествовавшего ночлегу.
Вдруг, резко тормозя за кручею,
Перед обзорною площадкой,
Выходишь: а зачем я мучаю
Себя и близких ложью сладкой?
Так, норовя секреты вынюхать,
Каурого коня пришпоря,
Лазутчик перейдет на иноходь
Вблизи враждебного подворья...
Замри, окинув незнакомую
Округу, с дозой яда в вене,
И темною платя истомою
За варварское исступленье.

У СИГНАЛОВЫХ

Новый год у Сигналовых. Ёлку
Наряжают конвейером. Форд,
Наблюдая процесс втихомолку,
Несомненно остался бы горд.
Жанке Маленькой Жанка Большая
Золотые шары подает,
Сэр Карепыч - обеим мешая -
Заливает свои... Анекдот!
Митрофанов, улыбчивый гуру,
Конкурируя с хвойной иглой,
Демонстрирует акупунктуру
Третьей Жанне: любимой, живой...
С пассатижами бродит хозяин,
А супруга крошит винегрет:
Все при деле. С нью-йоркских окраин
Бард стекается, чуть разогрет.
На веранде проходят свиданья;
Грузный Яхонт роняет азу
На болонку по имени Даня,
С добродушным бельмом на глазу.
Шестиструнку насилует Мосик,
Сердцеед пенсильванских лесов,
Что выслеживать нимфу меж просек,
Коли надо, и в темень готов.
«Заходите, родные, you welcome!» -
Восклицает Людмила: и вот,
Разметавши блины по тарелкам,
С дочерьми по-цыгански поет.
«Отпусти меня в табор, Димитрий,
Чтобы мчалась я, бубном звеня!..»
Подмигнув плутовато поллитре,
Сэр Карепыч седлает коня.
Аронсоны и Гельманы, где вы?
Ваша очередь за душу брать,
Подойдут и на идиш напевы.
Что с Арнохой: скрутило опять?..
...Эмиграция вроде подагры -
Благородная в сущности хворь.
Не к лицу нам орать как онагры:
Стань собою, признанье ускорь!
Повезло мне воистину, братцы,
Что с компанией вашей знаком!
Обещаю и сам не кидаться
Впредь на Никонова с молотком.
Ускользнув от языческой швали
И от ближневосточной резни -
У Сигналовых мы ночевали,
Коротали воскресные дни;
В гонке выдюжив заокеанской,
Хохотали-рыдали одной,
Иудео- такой -христианской,
Человечески теплой семьей.

Насмешек едких сделался мишенью,
Всей одиссеей заплатил своей,
Противясь бешено кровосмешенью
Искусства с властолюбием червей.
Хорош я был, на поступь уповая:
Замалчивали хором тридцать лет –
И вот при жизни, травля групповая,
Тебя увековечил мой скелет...
О, неслучайно обошлась так жестко
Со мною их кишевшая орда:
Прямоходящ – и в этом вся загвоздка,
Заслышав ложь – сгораю со стыда!
Не упражнению в подхалимаже –
Метафоре я посвятил стило:
Она ведь остов истины, и даже
Беспозвоночным от нее светло.
Бессмертие себе возьмите, славу,
Я лавры пышные отдать готов –
Одну осанку сохраню по праву
Обглоданных до голой сути слов.

ПРИМИРЕНИЕ

Добрый сказочник жил хорошо,
Делал тыщ приблизительно двести.
Злой волшебник гутарил: "Ну шо,
Корчим бабушкино благочестье?.."
Предрекал катастрофы второй -
Первый тешил счастливой развязкой.
На халяву бухая, порой
Бес на ангела зырил с опаской.
Добрый сказочник все потерял:
Дом сгорел и жена изменила.
Злой волшебник вдруг вышел в финал:
Глядь, на премию куплена вилла!
Бултыхаясь в бассейне с блядьми,
Прекратил он с соперником склоки,
Протянул бутерброд: "На, возьми,
Мы ведь оба с тобою пророки".

БЕЗУМЕЦ

ЛЯВОН:

Шустрей давай, Наумка, ноги в руки!
С овчарками нас фрицу не догнать,
Покуда чертов староста про гать
Не проболтался... А Ядвиге-суке
Я бошку оторву, дай срок, чернявый!
Ишь, блядовать ей мало с немчурой -
Соседского мальчонку на убой
Чуть не послала! Ничего, с шалавой
Я разберусь! Решила отплатить
За то, что Яков-плотник, твой батяня,
Рахильку предпочел...

НАУМКА:

                                    Все как в тумане.
Сдавило грудь. Передохнуть бы...

ЛЯВОН:

                                                   Цыть!
Догонят - вздернут у комендатуры!
До форпоста осталось две версты,
Приказ не мешкать был. Вдобавок ты
На ихнем шпрехаешь - а эти фуры,
Из Пинска, по всему ценнейший груз.
Мы взяли «языка», нам переводчик
Необходим...

НАУМКА:

Присядем тут, меж кочек,
Минут на пять?

ЛЯВОН:

                            С тобой один конфуз!
Меня ж Трофимыч пустит на портянки!

НАУМКА:

Но, дяденька, я слепну, и стучит
В висках так сильно...

ЛЯВОН:

                                       Тьфу ты, паразит!
А если бы мы ехали на танке?
Что ж, хрен с тобою - но имей в виду:
Шуруем по команде. Будешь сало?

НАУМКА:

Спасибо, нет. Душа моя устала.
Надежды нет. Я дальше не пойду.

ЛЯВОН:

Совсем рехнулся?! Зоська говорила,
Что Яшкин первенец слегка того.
Благодарил бы Бога своего:
Тебя ждала позорная могила -
Там, в буераке, среди голых баб
С распоротыми животами...

НАУМКА:

                                                 Знаю.
Но этой бойне нет конца и краю,
Вот почему и огнь во мне ослаб.
Я зрю вперед на семь десятилетий:
В то время будут править на Руси
Три фюрера славянских. Не проси,
Имен не назову. Однако дети -
Отчетливо я слышу - там вопят
И их фашисты сбрасывают в яму:
Зверье с крестами по дороге к храму,
Навязчивый и лживый маскарад.

ЛЯВОН:

Хайло закрой, не то прибью, скотина!

НАУМКА:

Сейчас уж все равно. Я видел свет,
Во избавленье от еврейских бед
Струящийся...

ЛЯВОН:

                         Откуда?

НАУМКА:

                                         Из Берлина.

ЛЯВОН:

Все, тварь жидовская, тебе каюк!
Кого хотели бульбой партизаны
Откармливать!..

НАУМКА:

                              Мне голос чей-то странный
Велел принять венец из смертных мук.
Так повторю: Великой, Белой, Малой
Руси грядущий уготован срам.
Три главаря придут: Усатый Хам,
Грабитель Алчный и Палач Бывалый.
Объединясь, кумиры волчьих стай
Возжаждут мир поставить на колени -
Но немцы, удостоившись прощенья,
Их обуздают. А теперь стреляй.

УКРАЙНА

мы жали на клаву
трах-тарарах
и бессаме мучо
держали в зубах
ах песенку эту
доныне хранит
ночной беспилотник
взрывчаткой набит

но песню иную
о дальней земле
тянул мой приятель
с тоской на челе
он пел набивая
секретный свой код
чому я не сокiл
каков полиглот

он песенку эту
твердил наизусть
откуда в испанце
хохляцкая грусть
ответь сакраменто
орландо ответь
давно ли шевченко
вы вздумали петь

скажи мне амиго
давно ль из пампас
пришел че гевара
накручивать вас
stop singing приятель
достало enough
чому мені боже
ти крилець не дав

он медлит с ответом
мечтатель креол
с дивчиною в чате
я шашни завел
стоять на майдане
высокая честь
красивые люди
там еще есть

я виллу покинул
пошел воевать
чтоб землю украйны
украйне отдать
прощайте родные
прощайте друзья
украйна украйна
украйна моя

мы жали на клаву
друг к дружке впритык
убойной программы
освоив язык
восход подымался
и падал опять
а в бункере глухо
охота орать

и бессаме мучо
мусолил айпод
пока я сражался
за гордый народ
где же приятель
песенка та
чому я не сокiл
чому не лета

упал беспилотник
ракетой сражен
напрасно амиго
ты лез на рожон
вернуться на базу
велели ему
сержантские губы
шепнули чому

на авианосце
куда-то на юг
уплыл мой приятель
все стихло вокруг
война это братцы
такое лото
с тех пор не дивится
на небо никто

отряд не заметил
потери бойца
атаку на танки
довел до конца
в кухонном отсеке
мой кофе вскипел
жена позвонила
из юты на cell

круче и круче
заводит нас рэп
не надо ребята
катить на госдеп
все в мире случайно
кроме вранья
украйна украйна
украйна моя

ЗИМОВКА

Очнулись где-то в Чухломе,
Под чье-то улюлю,
И ты губами пухлыми
Шепнула: «Я люблю».
Ажурно монастырская
Манила бирюза,
И жаворонок, пырская,
Смеялся нам в глаза.
И думалось: а если нам
Хичкоком суждено
По улицам ремесленным
Скитаться как в кино?..
С платформы в это оканье
Вникали морща лоб:
Хвостами били окуни,
Рыбак что мочи греб.
А их слова - да что по ним
Я мог тогда понять:
В пуловере заштопанном,
В неполных двадцать пять?
Я взял неверно азимут -
В ответ им ни гу-гу,
Когда стыдили за зиму
Пригревшихся в стогу.
Увы, ни Даль, ни Ожегов
Не знали тех старух,
Но к шебуршенью ежиков
Приноровился слух.

У веры в добро не бывает четких границ,
По ангельской мощи танго равно сиртаки,
Ниневией правишь ты иль простерся ниц -
Душа твоя пляшет суфием в лапсердаке.
Без дальнего плаванья нет и к ближним любви;
Листай вереницу странствий, девиц гарпуня,
К барьеру одну Предвечную не зови -
А то ведь Природа-мать и сама шалунья!
Пока не восстали древние из могил,
Вскипит чудо-юдо, весь экипаж захавав:
Судьбе фиолетово кто такой Измаил
И правда ль что он по рангу ниже Ахавов.
Лелей ожерелье из жен, разводов и тещ,
Но все же учти: альгвасилу форта виднее
Достаточно ль ты одинок, тщеславен и тощ,
Чтоб дать тебе пенсию, а не вздернуть на рее.
Хотя так и быть, пусть откроется тот сезам:
Ведь ты все равно не успеешь, больной и старый,
Вернувшись из кругосветки, внушить друзьям,
Что роза собора и есть океан сансары.

В конце пресс-конференции, где-то под Нижним,
В интерактивном бункере, камикадзе из СМИ
Дрожащим меццо-сопрано усомнилась перед людьми
В кредитной истории его любви к ближним:
«Мы все за доступные цены на фимиам наногениям,
Прижизненную канонизацию ваятелей клизм, –
Но стоит ли пропагандировать просвещенный каннибализм
На фоне дипломатического разрыва с населением?
Положим, я тоже гурман и пирог с лубянкой –
Мое коронное блюдо на панихиде по внукам:
Но вы с его святейшеством патриархом Аль-Фаруком
Не рано ли объединяете Москву с Касабланкой?..
Сносить буровые – эти памятники архитектуры?!
Сжигать заик живьем, чтобы скорее выздоровели?!
И мы почему-то по паспорту теперь уйгуры:
Вот я, например, тувинка! И весь мой род издревле...»
Встает президент. На нем галстук из нежной кожи
Бесланского башибузука, в очах – гордый отпор:
Есть, говорит, закон, а есть тушинский вор,
И с тушей вора в законе оба отчасти схожи;
Поскольку же я забил на Конституцию болт,
Метлу прищемить заставил – чем и снискал славу,
По ходу придется подбросить следующую маляву:
В стране объявляется интеллектуальный дефолт.

ПЕРВЫЕ НЕУРЯДИЦЫ

Приехали с семьей в Индианаполис -
А там дрова. «Володька, - говорю, -
Похоже, мы на сей раз точно вляпались:
Уж лучше жить на штрассе или рю!
Я знаю, ты начнешь долбить на «Эрике»,
Писать роман. А мне - хоть в петлю лезь...»
«Расслабься, дорогуша, мы в Америке,
Любые чудеса возможны здесь!
И ты, чем каркать попусту: «на сей раз»,
Сводила б лучше Сашеньку в музей:
У них, представь себе, висит Сикейрос...»
«Уже висит? Ну вот. Азохен вей».

Люблю ее, но взвешенной любовью!
Вовек ее рассудок над моим
Победы не одержит. За морковью
Пускай другие скачут: «тыгыдым».
Пусть ратуют, имперски длинноухи,
За отделенье музыки от слов,
За воссоединение старухи
С Раскольниковым. Я же – не готов.
Зато я счастлив пристально, часами
Тот уцелевший с фотками альбом
Рассматривать. В Нью-Йорке и Бат-Яме
Не сгинул он! Вот Анечка Эльбо:
Я целовал ее на стадионе,
Когда бедняжка сделала аборт
От Соловейчика... У тети Сони
С орешками я хавал этот торт.
Чего уж там, досталось на орехи!
Вот Тихвин – у меня абсцесс стопы.
Понятно, доучись я в Политехе,
В вагончиках не жрали бы клопы...
А это мы с Мануком из-за Ленки
Схлестнулись: только выхватил я нож –
Как Новиков Денис уполз по стенке.
Говно воспоминание, и все ж...
Короче, было дело под Полтавой!
(Я почтальонше ухитрился вдуть
В подъезде напоследок). Вечной славой
Отряжены вы оба в дальний путь,
Друзья мои! Прошу у всех прощенья
За вспыльчивость черкесскую свою!
Надеюсь, что в двенадцатом колене
Потомков я легко перекую:
Глядишь, и в прескучнейшей Оклахоме
Сэр Джеффри, сухопарый адвокат,
По-русски ни бум-бум уж будет, кроме
Двух терминов: «разборки» и «откат».

– Что с тобою, русская матрешка,
Отчего ты стонешь на весь мир?
Али вновь не сходится застежка
На парче, затасканной до дыр?

– Тошно мне, родимый: проглотила
С утреца я Грузии кусок.
Крым отъела. Ждет меня могила:
Украина встала поперек!..

– Так на кой насилуешь ты брюхо?
Рассупонься, баньку протопи!
Дома у тебя, поди, разруха:
Злые ветры дуют из степи.

– Очумел? Таджики и казахи
Умоляют мамку: отвори!
Ляхи и чухна толпятся в страхе:
Будет ли вакансия внутри?
Слой за слоем Азию, Европу
Заключить в утробу я должна,
Объяснить пиндосу-остолопу:
В доброго и влазит до хрена!

– Знамо дело, все в меня войдут!
Запад, вишь, грехом содомским занят:
Как тут не вершить мой Божий суд?
Африка, Австралия и Штаты,
Марс, Луна, а там и Млечный Путь, –
Знай мою отзывчивость, ребяты!
Всякого разместим как-нибудь!

– Ну а вдруг подавишься, обжора?
Вон, и без того тебя мутит.

– Жди тогда бесправия и мора!
Кто ж одним собой бывает сыт?!
Горе всем народностям и странам,
Коли их возлюбленная мать,
Сплоховавши пузом деревянным,
Детушек не сможет крышевать...

Сверкают виноградным рококо
Ажурные воротца и перила –
Внушая как орфически легко
Сознание к Творенью воспарило.
Но совершенство – разве не ему
Фиаско уготовано природой?
Рулады сердца уплывут во тьму,
Сколь бережно те искры ни расходуй.
Досадно, что солистом ты не стал.
А в чем, скажи, загвоздка? Ну не в тембре ж...
С одним из ресторанных зазывал
Обсудишь это, навещая Кембридж.
По Brattle Street, где горестный хачкар
Соседствует с епископальной школой,
Слоняйся и в себе раскочегарь
Настрой беспечный, если не веселый.
Дымящийся роскошен шоколад
В компании увядших театралок,
Когда они с индологом шалят
И вид его притом не слишком жалок.
Доносится: «Вот был бы ты ловкач –
Как твой, к примеру, шестирукий Шива!
А так мы неохвачены, хоть плачь,
И чувствуем себя вполне паршиво...»
У сувенирной лавки тот же хмырь
Наяривает что-то на волынке.
Японки стелют розочкой имбирь,
И Мачу-Пикчу превозносят инки.
А ты, без нужды не глазея ввысь,
Покуда не закрылся «Mr. Burdick»,
Возьми-ка на кредитку, не скупись,
Для двух своих бесценных этот тортик.

Полыхнуло по всей Украине.
Был решителен дед мой Юзеф –
Во спасенье, не ради гордыни,
Встал на площади, руки воздев:
«Комиссар нам оставил «максимы».
Кровожадная стая близка.
Чтобы выдюжить, хлопцы, должны мы
Рыть траншеи вокруг городка!»
Закипела в местечке работа –
И под утро уже, чернобров,
Хмуро щурясь в прицел пулемета,
Затаился Г-сподь Саваоф.
Падал снег обреченно-печален.
Но Петлюра не стал рисковать:
Наплевав на занюханный Малин,
Через Овруч повел свою рать...
Руководство самообороной
Дед не раз поминал, глуховат.
На могиле его озаренной
Я молился два года назад.
Не везло нам с ребеночком долго;
Верь не верь, а такие дела:
Прилетел я обратно – и Ольга
В тот же день от меня понесла.

Я собрался уж выкрикнуть «асталависта»,
Но шепнула судьба: не спеши,
Наблюдай погружение аквалангиста
В биолюминисцентной тиши!..
«Налицо нарушение экосистемы, -
Сокрушался ученый креол, -
Круговерть раскурочила крышу и стены,
А фундамента мир не обрел».
И на мангровый лес голубое свеченье
Наложило внезапно печать:
Для чего этих центов гремучая жменя?
О, как жутко за всех отвечать!
Стало ясно: мерцания мы не осилим,
Апокалипсис тлеет в умах,
Да и вечность молчит - ретушируя штилем
Моментальный свой снимок впотьмах.

Прискачет ворон из залесья:
На брюхе орденом репей.
Сивухой радостно залейся,
Царевым гимном свирепей!
О Русь, ужели ты в награду
Себя однажды принесешь
Не извергу, не казнокраду -
Законнику, грозе святош?
Тебе зиять отверстой раной,
Покуда лжи невпроворот
И дышит злобой первозданной
Твой неуживчивый народ.

Via Sacra плелась под конвоем руин.
Пробираясь на Форум, я замер:
Двухколесной квадригой рулил властелин,
Словно это новехонький «Хаммер».
Тарантеллу насвистывал он на юру,
Со штандартом оплечь - легионы,
И уныло ворованную менору
Волокли мои предки, зловонны...

Доигрались, чучмеки? Плутарх не соврет:
Вы башке поклонялись ослиной!
Мимоходом рассеяв строптивый народ,
Выпьем граппы, закусим маслиной.
Дольче вита, сеньора, и сиськи в шелку,
Подбери свои фижмы, плутовка:
Я в такие наряды тебя облеку -
Ажно Бахусу станет неловко!

Здесь аттический мрамор, а там травертин,
Восхвалений громоздких излишек,
Хоть, геноссе, и выросли, как ни верти,
Мы из австро-венгерских манишек.
Подивимся-ка лучше - с румянцем каким
Наши бабы выходят из саун:
Стереги недреманно, кастрат Ибрагим,
Аллилуеву с Евою Браун!..

Расскажи мне, империя, в чем твой триумф?
Пусть нанаец пальнет из берданки -
Если все это чушь и не куцый треух
Увенчал его вклады в «Сбербанке»;
И пускай в богадельне, сорвав с себя плед,
Подагрически скрипнет экс-прима:
В знак того что избегла на старости лет
Повседневных сюрпризов экстрима.

А вокруг эти рожи - их адский загар
Анфилады чернит, перистили:
Для того ли ссылали мы крымских татар,
В рудниках эфиопов гноили?!
Да повсюду карманники: выйди на Тибр -
Непременно чего-нибудь стибрят.
Я с собою ношу сорок пятый калибр:
Благо дуче аж досиня выбрит...

Эх, не зря напрягались большие умы!
Спи, дитя, не очнешься вовек ты,
Постарайся к приходу Великой Чумы
Проштудировать наши конспекты;
Пусть волшебник и дарит тебе эскимо,
И хорош доставать чичероне:
По решенью ль сената болотное чмо
Третий срок отбывает на троне?

У Куны Анатольевны артрит –
Цигейка, валенки в разгар июня,
Старушка горбоносая шустрит,
Сощурясь как лапландская колдунья.
«Еще ломоть сметанника?» – «Я сам».
К экзотике тянусь, дитя хрущобы:
Ладонь моя прилипла к изразцам,
«Заслонка», «вьюшка» бормочу для пробы.
Чистюля – нет претензий у придир,
Рушник белеет, лютиком разоткан.
А стал бы партизанский командир
Спасать ее, не будь она красотка?..
Окститесь, господа, довольно лгать!
Не раз от полицаев свинорылых
С дочуркой-полукровкой через гать
Сигала, и молиться-то не в силах...
Зато теперь мы с Валиком вдвоем
В резной беседке мастерим кораблик,
Пока скворец гусарствует: «споем?»
И зарится на завязь райских яблок.
И мама с сослуживицей своей,
Черноволосой тетею Оксаной,
Хохочет, и хозяева гостей
Рябиновкою потчуют духмяной.
Всех басом развлекает за столом
Высокий украинец дядя Коля:
Об «Оргтехстрое» треплется родном,
О том, о сем, но больше о футболе...
Эх, Вальку жаль! На флоте он, орел,
Понаторел, обзаведясь чуприной,
Зачем-то в дальнобойщики пошел,
Простыл и помер с этой медициной.
Хоть Куна Анатольевна – она
Уж не узнала о потере внука:
В могилу навсегда унесена
Та выживанья древняя наука.

Узкогорлые вазы фламинго
Нам слезами наполнить пора –
Чтоб на красных деревьях Вламинка
Сострадая сочилась кора.
Как по древнему рыщут Урарту,
По курорту бреду не спеша,
Все поставлено разом на карту:
Страсть и ненависть, плоть и душа.
Но музейная роскошь вовеки
Не затмит акварели живой, –
Вот и молимся мы этой Мекке,
Восторгаясь точеной листвой.
А равно и возлюбленной речи
Нам чужой не заменит язык...
Угасают без воздуха свечи,
И к шофару архангел приник.
Знать, смертельный резон перевесил
Среди этих реликтовых стогн:
Подари же мне бьющий из чресел
Свой бесстыжий тропический огнь!

Прозябал я в городе невзрачном,
Склонен к отношениям внебрачным,
А душа просилась на простор;
Тадж-Махалом бредил, Трафальгаром,
Улицы дышали перегаром,
Забивал «козла» постылый двор.

Отлежав два месяца в психушке
И сказав «адью» своей подружке,
Я рванул униформистом в цирк:
Вот тогда и встретилась мне Рита,
Кодами сонатными увита,
Только глянул – и как спичкой чирк!

Локоны ее струились рыже:
Мне казалось – мы уже в Париже,
Или это Иерусалим?..
В Гнесинке училась на заочном,
Веяло цветаевским, порочным
Самоистреблением святым.

Муж ее, зачитываясь Кантом,
Бледен был подобно всем вагантам,
Раз явился – с дочкой погулять:
Я сижу в его любимом кресле,
Диск верчу с его любимым Пресли,
Разорил гнездо коварный тать!

Впрочем, он и так с военкоматом
Разбирался – одинокий атом
Местечковой муторной среды;
И супруга, не простив шлимазла,
Во все тяжкие пустилась назло:
Просто так, в отместку, от балды...

Б-же, как меня она ласкала!
Лампочки сгорали от накала:
Как тут оставаться начеку?
А пройдет вечерняя поверка –
Извлекает Шенберга из Берга
Композитор в танковом полку...

Жизнь моя сплошное неустройство:
Показное вроде бы геройство –
Ан и впрямь кидаюсь я на дзот.
Рита, Рита! Дерзостью столичной
Заразился баловень тепличный,
До сих пор химера сердце жжет.

Адрес по Садовой-Триумфальной,
Где грустил Тарковский гениальный,
От тебя впервые я узнал;
А что сам не смог себе помочь я
И купчихами растерзан в клочья –
Чур не плакаться, провинциал!

Ты, на рынке Маханэ-Йегуда
Покупая зелень, ждешь ли чуда?
А у нас и звездный небосклон
Зажигается по расписанью –
И спросонок я оттарабаню
Самый строгий нравственный закон.

Ушли в преданье передряги,
И от даосского мазка
Клубясь по рисовой бумаге,
Пресуществлялись облака;
Толпа, уснув на этой мантре,
Разливом будничным плыла,
Бездомный тенор стилем кантри
Изображал колокола.

К руладам улица привыкла.
Что разбудить ее могло?
Брутальный выхлоп мотоцикла?
Мячом разбитое стекло?
Звонок обходчице бутиков
Из турагентства в Сен-Тропе?..
Часы на площади, оттикав,
Пеклись в чугунной скорлупе.

Саксофонист, впадая в амок,
Дикарски теребил покой
Напоминавшей черствый замок
Библиотеки городской.
Гарцуя на скейтборде, олух
Внушал ровеснице: влюбись!
И церкви в замшевых камзолах
Перстом указывали ввысь...

Внезапно небо почернело,
Его сотряс могучий гул:
Как будто с возгласом «чавела»
Барон изменницу пырнул;
Казалось, рухнул купол храма
И, аскетически суров,
Монах Джироламо упрямо
Призвал к ответу земляков.

Библейские разверзлись хляби!
При этом ливень был кровав:
Генералиссимусу в штабе
Над картой руку оторвав;
Очерчена багровой кромкой –
Размашистый Армагеддон –
Алкала туча славы громкой,
Стекалась рать со всех сторон.

Бурлила непогодь, сметая
Гуляк размякших на корню:
И все побоища Китая,
Месопотамскую резню,
Свои палаческие войны,
Европа, прозревала ты,
И было ясно, что достойны
Мы этой гибельной черты.

Я отправлюсь к югу от духоты,
К западу от выгод, ни с кем не споря,
Буду куковать из окна «ух ты!»
В паре облаков над уровнем горя.
Циркуль и планшет у меня готов,
Вызубрю я сонник порой осенней:
Чтобы различать ароматы слов,
Стебли падежей, лепестки склонений...
Все это случится в эпоху Дзэн,
Чучельник захнычет: «Эх, дал я маху!» –
После межпланетной отмены цен
(Дзинь за колокольчик, дзинь-дзинь за птаху).
Мне же трын-трава. Я отчалю от.
С леденцом весла воспарю к созвездьям.
Выдохнут соседи: «Гляди, пилот!
Так как он летит – мы быстрее ездим».

Faneuil Hall, трехэтажный фасад,
Над игрушечной башенкой флюгер.
Пережарив хот-доги, носат,
Здесь латинос пронырлив как угорь.
Здесь айтишник индус величав:
Задохнувшейся скрипке внимая,
Он срывает со всех, помолчав,
Покрывало волшебное Майи.
Здесь лаоска хрупка: ибо здесь
Расставляет она орхидеи...
Только мне недоступны ни спесь,
Ни эстетство, ни блеск сверхидеи.

Здесь, какое-то время назад,
Получив свое третье гражданство,
Я оделся в джинсу из заплат
И блаженно ударился в пьянство.
Что мне в паспорте СССР
И в израильском синем дарконе?
Шлет рулады почетные «сэр»
Мне приемник Гульельмо Маркони!
Из Канберры, из Йошкар-Олы -
Телеграммы спешат отовсюду.
Мир пропитан добром. Люди злы.
Щука-зависть ныряет в запруду.

А ведь помню как было: застыв,
Сотни две эмигрантского сброда
За призывом ловили призыв,
В алфавитном порядке исхода:
Вот Албания, следом Алжир,
Там Арабские их Эмираты...
Беларусь! Я рванулся: кассир
Мне б не выдал солидней зарплаты!
Подфартило в итоге, ей-ей,
А казалось - из жизни ты выпал...
Глядь: могучий орел USA
Простирает крыла “We The People”.

Жадно выхватив сертификат,
Не заметил я как прозвучало
Слово “Israel”... Дивный фасад!
Рей, кораблик, вращайся устало.
Бьется дервишем на пятачке
Виртуоз белокурый из Беркли:
Но на джазовом резвом смычке
Для меня эти звезды померкли...
А вы думали - я отзовусь,
От скитаний почти бездыханен,
На «Израиль» и на «Беларусь»?
Нет, увольте, я бывший минчанин.

Если каждый, сидя в своей каюте,
Станет вяло на мир глазеть сквозь люк –
Ни один из нас не ухватит сути,
И трудам семидневным считай каюк.
Серфингист пыхтит, напрягая мышцы,
Подражая Мебиусу слегка,
И пока ты в затхлом раю томишься –
Он закручивает спираль ДНК.
Свирепея, волна насилья стремится
Траекторию эту пресечь... Нихт шисн!
Кувырков отчаянных вереница:
Их пучине не одолеть, в них жизнь!..
Всем притихшим под властью гламура, наркотика,
Хоровой пропаганды вождей, жрецов,
Говорю смеясь: человек не харкотина,
И размах любви его образцов!
Нам опорно-двигательные идеи
От щедрот своих даровал не гном:
На свободу их кровоток, скудея,
Повлиять не в силах, таков геном.
Лично я, господа, выбираю палубу:
Если лайнер круизный пойдет ко дну –
Я вскочу на доску и направлю жалобу,
Исчертив каракулями волну!..
Нелегко вам, знаю, с таким постояльцем:
Из иных пристанищ меня занесло.
Острова в океане подобны пальцам,
На прощанье выдавившим стекло.

Цветастые гавайские рубахи
У здешних рыб;
Пока они шарахаются в страхе,
Снимаю клип.
Хоть из меня неважный оператор:
В глазах темно;
Скорее я сгожусь на роль пирата
В смешном кино...
С утра дождит, и день довольно ветрен,
Урок берем:
Вскрывать кокос туристов учит Кэтрин
Стальным штырем;
В туземном прозвище ее дифтонги –
Не произнесть,
Ручищи столяра и профиль тонкий –
Какая жесть!..
В полифонию этих древних кущей
Вплелись лады
Камней лежачих и под них текущей
Живой воды.
Плодам любое облако во благо;
Красноголов,
Укроется фазан в тиши оврага
Без лишних слов.
Дыши полинезийским ароматом,
О виртуоз
Свивающихся в обреченный фатум
Метаморфоз!
Присутствие ведет к исчезновенью,
Превратность форм
Шутя берет в базальтовую жменю
И штиль, и шторм;
По прихоти становится ущелье
Зыбучим дном,
И где струились иволговы трели –
Гудит паром...
Зачем же мы Бессмертья имя треплем?
От магмы пьян,
Главу поэмы посыпая пеплом,
Чадит вулкан, –
А ты стоишь над жерлом, величавый
Что твой Сизиф,
Случайную строку застывшей лавой
Вообразив...
Там, наверху, мы чуть не околели,
Артисты ждут:
Японка нам должна на укулеле
Слабать этюд;
Плюс к ужину факир и две рабыни:
Взмахнул – и нет.
А кто из нас, приятель, не Гудини
На склоне лет?..
Я выключаю камеру. Ступени
Блестят, скользя.
И падает во мрак изображенье
Всего и вся.

Кто ныне проходит по ведомству небытия,
Меня безусловно поймет: при Пегасе конюх,
Едва ль победителем буду объявлен я
В букмекерских передергах потусторонних.
Но это не огорчает меня ничуть:
Пускай восторгается плебс шикарным прохвостом –
А я отправляюсь в далекий и славный путь
К друзьям, любимой жене, моим девяностым.
В кофейне на Бронной мы встретимся как всегда,
Оттуда поедем в Кунцево к Юльке с Лешкой;
И то, что счастье так коротко, не беда:
Икру никто и не жрет поварешкой...
Как будто бы снова молодость, нищета,
За столиком в ЦДЛ два лысых еврея,
Вчера в сберкассе дотла сгорели счета –
А я веселюсь, о суетном не жалея.
Я тот же что прежде, выбор мой небогат:
Опять я встаю, защитник нечисти бравый,
Меж ушлым ворьем, ограбившим всех подряд,
И хмурыми наци, грозящими им расправой.
А там и дюны Бат-Яма: поскольку я
Чужими к стенке приперт, а своими брошен,
И Эста подавлена стоимостью жилья
С десятком подложенных под перину горошин.
Зато как плескались мы в левантийских волнах!
Как дивно шутила она, как фруктово пахла!
Я даже припомнил, о милостивый Аллах,
Арабское слово, в знак одобренья: ахла...
Хотя, черт возьми, и Сэндвичевы острова
Местечко неслабое: ананас, забрюхатев,
Спешит облечься в светлые кружева
Смотрящихся запоздало свадебных платьев;
И полусозревший манго чуть розоват,
С наскоку на аттестат сдав экзамены,
Как если бы мир задумал преобразовать,
Фамильные бриллианты профукав мамины.
Архаровцы смуглые бодро галдят: «Давай!» –
Пихая друг дружку локтями у кромки обрыва.
...Все в этой жизни должно хлестать через край,
За исключеньем того, что подло и лживо...
Достигнет ли гор цунами? Поди измерь!
Я даже сообразить не способен сдуру
В фаворе ли я, в опале ли я теперь
У хватких деляг, обсевших литературу.
По сути, это ведь Азия, восточный ее конец –
И в то же время форпост западного мира:
Ты здесь себя ощущаешь как прозревший гребец,
Приплывший в казну Ватикана за золотом Офира.
В руках моих геликония, оранжевые лепестки
Торчат во все стороны воинственными каноэ;
Я вслед за аборигенами ныряю с тоски
В элизиум рифа, к нежной моей Левконое.

Мир был отдан шустрящим и брешущим:
Чтоб достойные эти мужи
Выставляли пророка посмешищем
И живьем закопали во лжи.

Я заприметил в Ньютоне одно
Местечко сюрное: там клены,
Пока совсем не сделалось темно:
Добротно ль их нутро отражено? –
В протоку пялятся, наклонны.

Как та орава кельтских забулдыг,
Толпятся шмыгая носами,
И вдруг свеченье алое – бултых! –
Прощальный штрих на амальгаме
Поминовенья Всех Святых...

Там старый железнодорожный мост,
Рассохшиеся шпалы лежнем,
Малиновки бранятся из-за гнезд;
С убитым вздохом: “I’m lost!..”
Присяду помечтать о прежнем.

И вот грядет откуда-то напев:
Гад буду, это Фредди Меркьюри!
Замковый камень украшает лев,
Цветет чертополох на эркере,
Мир выжил, гниль преодолев.

И мы бредем бакланя по Тверской,
Едва переставляя ноги:
Опять ГКЧП такой-сякой, –
Но пусть кто хочет пьет за упокой,
А мы сегодня вздрогнем у Сереги!

Выходите, вашу мать,
Вшивы и поддаты,
Как собаки подыхать,
Русские солдаты!

Суждено вам, пареньки,
В счет военной тайны,
Разбросать свои кишки
На полях Украйны!

Чтоб помазанник убёг
От суда людского –
Закипай, кровавый сок
Костромы и Пскова!

От семьи мы утаим
Где могилки ваши:
Миновать не можно им
Этой горькой чаши!

А рискнет пытливый жид
Быдло будоражить –
Царской трепке подлежит:
Клювом вроем в пажить!

Тихо мри, покорный жлоб,
Белобрысый потрох, –
Не смолкала песня чтоб
На просторах бодрых!

Ожерельем алыча
Золотила ветки,
«Смерть Ивана Ильича»
Я читал в беседке.
По Русановским садам
Затевая танцы,
Колыхали статных дам
Греки да маланцы;
И горланили «ура»
Их башибузуки –
При луне приток Днепра
Переплыв от скуки.

Полагались на авось,
Жили без «Сидура», –
Что за этим началось,
Помнит пуля-дура:
То Саддам пускает «скад»,
То пальба в анклавах...
Ты б, Макар, своих телят
Поберег двуглавых!
Но не дремлет в Ха-Крайот
На посту детина:
«Всюди буйно, он поет,
Квiтне черемшина...»

Век сменился – и, плода
Сердцевину выев,
Червь задумал, чтоб Орда
Снова шла на Киев,
Чтобы пенилась река,
Багрецом окрасясь...
Как вам нравится, зека,
Этот мой экфрасис?
Смерти нет, Иван Ильич:
Есть закат, купанье –
И ребят победный клич
На ночном Майдане!

По граненой пустоши Манхэттена
Брел я, безутешный и больной,
Сетуя, что смята, оклеветана
Жизнь моя, и пропасть подо мной...
Вдруг над Риверсайд взметнулся Сметана,
Колыхнул магической волной!

Это было проблеском отчаянья,
Ясного как роща в сентябре:
Авель сей же миг очнулся в Каине,
Ветвь оливы треснула в костре,
На далекой йеменской окраине
Всхлипнула красавица в чадре.

Гимн «Атиква», наше дело правое,
Встраиваясь в дивный звукоряд,
Заструился непокорной Влтавою –
От Градчан и дальше, в Вышеград;
Я почуял как в созвездьях плаваю,
Вековой отверженности рад.

«Послушайте, мой милый,
Оставьте эти речи,
Ей-богу:
Не то заставим силой,
Отправим вас при встрече
В дорогу;

А это путь неблизкий,
Прохватит ненароком,
Некстати, –
И в частной переписке
Объявят вас пророком
Собратья...

Зачем вам это надо?
У вас же есть другие
Таланты!
Во время променада
Вы с Марфой и Марией
Галантны;

Пускай же млеют дамы,
Дивясь узорной ткани
Рассказа:
К чему взирать из ямы
На звездное сиянье
Безглазо?!

Что вам устройство Храма
И чьей там пишут кровью
На воске?
Глупцы твердят упрямо –
Мудрец же ценит в слове
Лишь блестки!

Подумайте, затейник,
Хотя бы о Марии
И Марфе...
Нет, это не ошейник,
А просто дни сырые,
Вы в шарфе».

В первой моей психушке ставил мне «Ролинг стоунз»
Фанин, миляга-парень, нюхавший растворитель;
Он откосил в итоге: был из партийных бонз,
Если не ошибаюсь, грозный его родитель.
Кореш его прыщавый с кличкой наоборот,
Нафин, студент Нархоза, джинсы привез из Штатов,
Где поимел мулатку (Фанин кривился: «Врет!») –
В общем, дитя Внешторга, не крепостной как Шатов.
С ними тусила дама: резвые хиппари,
Выжрав «колеса», на пол смачно роняли телик;
Немкой Поволжья Сара числилась до поры –
После шепнула мельком: звать ее Света Белик.
Шамина тоже помню – этот строчил роман,
Выл по ночам бедняга, корчась от сульфазина...
Много с тех пор сменил я жен, языков и стран,
Двух дочерей забацал плюс пианиста-сына.
Ладно, не в этом фишка. Фанин пошел в попсу,
Терся при Пугачихе, СПИД подхватив на юге.
Нафин открыл свой бизнес, тело нашли в лесу.
Сара сгорела глупо – сделав аборт подруге.
Лишь навсегда запала фраза одна: «Был тих
Вечер как страх прохожих, в ногу бубнили все мы:
С фенечкою нас примут ангелы – четверых!..»
Так завещал под кайфом Шамин, певец «системы».

История на редкость заковыриста:
Кого угодно мордой окунала...
Без малого минует лет четыреста –
И снова серебрится рябь канала!
Такие, брат, дела. Не свежей выпечкой,
А сухарями потчуют все чаще.
Валяй уже – да походя не выпачкай
Беспечности своей животворящей!
Читай Эразма, тщательней выписывай
Убранство сбруй, отделку рукоятей,
И знаешь что? – плесни еще анисовой!
Тошнит от кредиторов и проклятий...
Бывал я в их лощеном заведеньице –
Куда родней какой-нибудь «Гамбринус»:
Там солнце самоварное разденется,
Чужой торгуя славою на вынос;
Там густопсовы гипсовые статуи
В бабле до пят – как скатерти в десерте,
А их ваятель, за диету ратуя,
Жует эклер с налогом на бессмертье;
Бумажный да и прочий хлам перебран там
И преданный анафеме Спиноза
Бок о бок с обанкротившимся Рембрандтом
Выводит «Stabat Mater Dolorosa».

Пока морганатические браки
Кутузовский шугают гогоча,
Рука, отсыпав «Pedigree» собаке,
Вызванивает чертова врача.
Но мир поставлен на автоответчик,
Жестокий как Вилье де Лиль-Адан;
Бюджет уходит на покупку свечек -
Не золото, а медный колчедан...
От фабулы не отклоняйся, фатум,
К начетчику презрение яви:
Сообщество привержено цитатам
За недостатком подлинной любви!
Вот почему, в халве телеэкранов
Изгвазданный холеный волкодав,
На отраженье мимоходом глянув,
Шарахнется когда-нибудь, совпав
С полвека в изысканиях проведшей
И перешедшей с хохота на хрип
Стареющей литературоведшей,
Безумия прозревшей прототип.

Не плачь, родимая, прости,
Что облик мой суров
И рассыпаются в горсти
Сухие комья слов;
Что бересклет разросся вширь
На ветреном холме
И францисканский монастырь
Неразличим во тьме...
Порода музыки тверда:
Октавами кровил -
Но брал чужие города
Бессмертия клавир!
Лавина горестей сошла
С вершины наших дней,
И содрогаются тела
В объятиях теней.
То распря вер, то сеча рас,
То новая чума...
Уж никогда не примут нас
Истлевшие дома.
Но разве нам страданья ад
Не во спасенье дан -
И разве души состоят
Не из душевных ран?

Все от амебы до кита
Кружатся в джиге:
Рельеф Ахиллова щита,
Пасьянс религий,
И электронный телескоп,
И мастер рейки
В эфире носятся нон-стоп
Как канарейки;
Струится музыка чрез медь
От флейты к тубе,
И долг маэстро порадеть
О ней голубе;
Сверкает окнами трамвай,
А велик - спицей...
Дай жизни выплеснуться, дай
Судьбе развиться!

Привстав на лапах, пекинес
Вцепился в фартук,
Вдова печет деликатес
При трех инфарктах;
В пробирке зреет чей-то клон,
Святитель плачет,
Чернее джинна небосклон –
Но опыт начат;
И древним эпосам под стать,
На жухлых листьях
Октябрь садится сочинять
Печальный дистих;
Старуха режет каравай,
Кладет на блюдца...
Дай боли выкричаться, дай
Любви очнуться!

Ссыпай, калика, семь чудес
В картонный короб;
Ныряй, охальник и балбес,
За щукой в прорубь;
И колокольцами, Валдай,
Греми на святцы...
Дай смыслу выпрямиться, дай
Строке сверстаться!
Дай сердцу выстучаться, дай
Не расколоться,
Не заблудиться невзначай
В речах уродца:
Да будет ритм его тяжел
Порой осенней –
Чтоб хор мелодию обрел
Для песнопений!

Вчерашнюю истерику засэйвив,
Мужаюсь - охраняема пока
Альгамбра этих пробковых деревьев
Уланскими полками тростника;
Мне из трясины машет каждый кивер,
Норвежская подначивает ель
Того, кому солдатиком в Чарльз-ривер
Не терпится из стана пустомель...
Ах, сколько можно жить тебя печаля
И матюгами кроя все окрест -
То лазая в четырехтомник Даля,
То ухая как духовой оркестр?
Пора уже создать отдельный фолдер
Для полукровок пламени и льда!
(Словечко незатасканное: болдырь,
Смесь двух пород, сиречь белиберда).
Судьба превратна, а ручей порожист,
И невозможно выдюжить среди
Парадоксально мыслящих убожеств,
Баюкающих избранность в груди!
По счастью, в трех минутах «Арборетум»:
Домчишься изнуренною стрелой,
Что выпущена в небо арбалетом,
И медленно отходишь сам не свой.
Здесь подвизаясь, гарвардский ботаник
Кой в чем Семирамиду превзошел:
В кусты погуще зазывать бы Манек,
Дуняш, Марфут и скидавать камзол,
А после и ботфорты, панталоны,
Соски дурех губами теребя...
Недурственно. Да жаль, года преклонны.
Вдобавок я люблю одну тебя.

Мне про империю русского языка
Бред коллективный смешон, я прошу прощенья,
Пусть окрыленно возводят барак зэка,
Квас разносить не стану им как офеня.
Да, я чураюсь вопля "Христос воскрес!"
Из превознесших изверга уст консьержки,
Хоть и могуч лубянский головорез,
А у меня вокруг никакой поддержки.
Да, я зелот, и римский короткий меч
В сердце мое нацелен немилосердно:
Но для поэта рык не родная речь,
Если в когтях у льва цепенеет серна.
Воспоминанья меркнут: базар-вокзал,
Водка из таксопарка, фиксатый лабух...
Страшное чувство что ты уже все сказал
Преодолимо болью за самых слабых.
Жили когда-то рядом, теперь поврозь,
На лихорадку глагольную годы тратя,
Что-то у нас глубиннее не срослось
Тех падежей рифмующихся, собратья.

Признавайся где был, чижик-пыжик?
Где ты терся, штрейхбрехер, когда
Супостат чуть напалмом не выжег
Наши пряничные города?
По каким по таким по сусекам
Поскрести ты удумал в тот час
Как обдолбанным в хлам гомосеком
Еврорынок насиловал нас?
Отгремели дефолты и путчи,
Откололся от солнцевских мент, –
Чем ты граждан сознательных лучше,
Что досель не закатан в цемент?!
Водку пил, говоришь, на Фонтанке?
Не рассказывай байки, урод!
То-то прут люксембургские танки
На урал-наш-вагон-наш-завод!
Ишь, прихрамывает! Не в теракте ль
Поучаствовал против своих?
Недоношенный ты птеродактиль,
Взять зашкирку да в омут бултых!
Сам тощей сталинградского фрица –
А к шлагбауму каясь ползет!
Никакой ты не зверь и не птица,
У меня от тебя «вертолет»!
Навыделывал в жизни коленец,
Всюду поднял неслыханный хай...
Нехрен плакаться, невозвращенец,
Нет прощенья тебе, подыхай!

На Хэллоуин оделись дети:
Лисица, Зайчик, Серый Волк,
И каждый тянется к конфете,
Любовь у взрослых клянча в долг.
И невдомек им, что когда-то
Один и вправду станет грызть,
Другой - таиться трусовато,
А третья - пестовать корысть.
Даря себя с фальшивой лаской
Клыкастому альфа-самцу,
Всплакнет над глуповатой сказкой
И тушь размажет по лицу.
А друг ее в далекой ссылке,
Насквозь продрог и в горле ком,
Хлебнет под вечер из бутылки
И заночует под мостом.

По утрам с толчеей «Данкин Донатса»
Разбирается щуплый цейлонец,
Ухитряясь мозгами не тронуться
От плетущихся цугом бессонниц.
Эти рожи от Питера Брейгеля,
Дальнобойщики Юты, Айовы,
За ванильное пойло и бейгеле
Линчевать кого хочешь готовы.
Но факир в полинялом переднике
Упреждает все выплески злобы –
И, смягчаясь, горластые реднеки
Налегают на сырные сдобы...
Я спросил его: «Что за история
Привела тебя в Штаты, поведай?»
«Испытал бесконечное горе я,
Загнан в угол чужою победой!
Наскакался по джунглям с тамилами
Как деревню накрыло цунами,
Связь утрачена с лицами милыми,
Нынче в розыске я, между нами...»
И сверкнули поверженной истиной
Дравидийские древние очи:
О, народ мой рассеянный, выстенай
Вражьей ненависти средоточье!
Всеблагого на Пике Адамовом
Умоляй станцевать с булавою,
Окурив благовонием храмовым!
Слышишь как я отчаянно вою?
Пострадали за святость обычая,
Мир преследует нас, ощетинясь...
От невежества и безразличия,
Шива милостивый, защити нас!

Стволы гудят, протягивая ветку
И звездное ссыпая серебро,
Сродни бесцветным игрокам в рулетку,
Поставившим на озеро-зеро.
Толпа их не поступится ни акром,
Артачатся, соседа костеря,
Пока не разбредутся по фиакрам,
В обиде на крупье-нетопыря...
Тут лошадь под уздцы берет Уолден!
Швыряя прожигателю жетон
И паутины шелк вплетая в полдень,
Величье сверхдуши докажет он.
Ему отнюдь не требуется жернов,
Чтоб размолоть монаду бытия.
Он обойдется без мехов и горнов,
Эфир преуспеяния струя.
Его вассалы - выдра и неясыть,
Во все концы стрекозы разнесли
Как жаждет он фиалками раскрасить
Зеленое сукно сырой земли...
И ты его служитель, Генри Торо!
Явились засвидетельствовать мы:
Не ждет тебя ни лавка, ни контора,
Лишь камера налоговой тюрьмы.
О да, ты всех смекалистей, рукастей,
Садовничай и плотничай, но знай:
В разрыве со священнической кастой
Заказан провозвестнику Синай!
Скитайся меж дерев, объятый кармой,
Лишь собственным поступкам властелин,
Ни терракотовых громоздких армий,
Ни легкокрылых ангельских дружин.
Омытая волною кундалини,
Природа тоже мается одна -
И этот белый виноград в долине,
И черный вяз, и красная сосна.

Вот уж точно хлебнул я в учебке,
Доставалось порой за троих:
От природы я хлопец нецепкий,
На привалах мечтателен, тих;
А в казарме свирепые нравы
(Хоть старались не бить по лицу),
Глядь, схлопочешь от целой оравы,
На закуску муштра на плацу...
Земляки прикрывали друг друга,
В желдорбате нацменов полно,
Плюс еще эта подлая вьюга,
Под вертушкой скрипит полотно.
А как роту пригнали в Саратов,
Рихтовать подъездные пути,
Строил нас лейтенант Елистратов,
Из станичников, лет тридцати.
Был он после университета
И в служаки не рвался отнюдь,
Мешковатый, в зубах сигарета -
Побалакать бы что ли, курнуть...
Черта-с-два! Из окна наблюдая
Как я шпалы таскаю весь день,
А вокруг улюлюкает стая,
Он фуражечку бац набекрень,
За вагончик отвел меня молча,
И пока я гадал что к чему –
Заиграла ухмылочка волчья,
Стало скучно, видать, и ему;
Хвать за волосы и об колено,
А затем и в живот сапогом,
Да раскованно так, дерзновенно,
Будто я ему с детства знаком.
И ударить его я не вправе,
Потому что он мой командир,
Пусть и глупо радеть об уставе
Среди этих чубатых задир...
Все обиды давно отпустили,
А про эту забыть не могу.
Трали-вали, бубню, тили-тили,
Дочь смеется, в ответ ни гу-гу.
Понимает меня с полуслова
И овсянку торопится съесть.
Такова она правда Христова,
Офицерская русская честь!

Пастух, разбойник, гондольер,
Забористы и величавы,
Поют Торкватовы октавы,
А он в подвале чахнет, сер.
Покуда брашна старины
Вкушает гость в садах Армиды,
Безумца одолели гниды,
Подпалины и колтуны.
Мифологических идей
Плетенью отданы все силы,
К сестрице знатного кутилы
Прикован страстью Прометей.
Наивна глав твоих цифирь,
Но с каждой сбагренною песней
Житье пройдохи интересней,
Растиражировал – транжирь.
Монашенка, по струнам вдарь:
Для перелетного витютня
Играет сломанная лютня,
Сей госпитальный инвентарь...
А ты смотри не отступи!
Освобожден Ерушалаим –
За что и автору желаем
До срока сгинуть на цепи.

Обезрифменна и обезритменна,
Жизнь проходит вдали от чудес –
Но по-прежнему в заводи зрит меня
Эта радуга имени Уитмена,
Нареченный в честь Одена лес.

И, родясь от последнего росчерка
Ветви, рухнувшей с высоты,
Затуманенно вьется по роще река:
У мальчишки-возницы попроще рука,
А у франта сверкают персты...

Интерьеры – бесчинствует ересь там,
Беззаконный царит тарарам;
Не пора ль их рабам фанаберистым
Колесить, поспевая за нерестом,
По червленым Беркширским горам?

Пусть амбарная книга залистана
И освистана проповедь звезд –
Неусыпна Уолтова истина,
Залихватскою трелью Уистена
По утрам заливается дрозд!

Мир, созданный из вещества обмана,
Замыслен был как проблеск слепоты:
Чтоб глухари партера осиянно
На бис немые вызывали рты;
Чтоб рококо паучьих декораций
В либретто набросал властитель дум –
И зал вопил, что он второй Гораций,
На свиноферме прикупив парфюм;
Чтоб, арию удавленника выдав,
Счастливчик фонограмму наложил
На па-де-де безногих инвалидов
И менуэт изысканных горилл, –
А две уборщицы из бенуара
С вахтером, что так царственно облезл,
Навосторгались попугаем ара,
Зажавшим в клюве дирижерский жезл.

Незаслуженность похвал
Соразмерна бракоделу:
Ты с шедевром сплоховал -
И халтурной лести шквал
Накреняет каравеллу.
Сбилась кучка подпевал
В безголосую капеллу:
Трус, готовься к артобстрелу!
Ротозей, крути штурвал!
Мчи, корабль, в объятья скал,
К смертоносному пределу...

Не к лицу тебе, моряк,
Индюком ходить надутым:
Дабы парус не размяк,
На грот-мачте реял флаг,
Воспари над полуютом!
Сторонись дешевых врак,
Извивающихся спрутом,
Соревнуйся с ветром лютым,
Выверяя каждый шаг!
Потому что только так
Можно плыть своим маршрутом.

Обреченность садится на кухне,
Чай из блюдечка, брови дугой:
«Только чур с табурета не рухни,
Соберись, - говорит, - дорогой;
Жизнь угроблена на свистопляску,
Тараканьи бега в основном,
И врагов у тебя под завязку,
А реальных друзей днем с огнем;
Все расчеты давно медным тазом,
Заикаться ты стал слегонца,-
Не иначе зашел ум за разум,
Предвещая начало конца?..»
Помолчав, отвечаю я стерве:
«Врать не буду, похоже что так,
Не избавит от терний и вервий
Малохольная кучка зевак;
Обнесенный забором чугунным,
Нефиговый дворец перепал
Равнодушно зевающим гуннам,
Заряжающим свой самопал;
Только я интуиции верю:
Стоит сделать решительный шаг,
Громыхнув бронированной дверью,
И развалится их особняк!»

Местечко Будслав, Мядельский район.
За преферансом я и три Андрея.
Гусарствую, не поддаюсь хандре я,
Хоть жлобство и теснит со всех сторон.
Плодово-ягодное? Разливай!
Сдружились мы еще на абитуре.
Фрондерской в голове хватает дури,
Работы в поле непочатый край.
Пытался шефство взять на борозде
Над нами охламон, издав мычанье,
Но встали мы плечом к плечу, минчане,
Теперь он хмуро чешет в бороде.
Задумал стать прорабом так бодрись,
Шепчу себе, от комплексов избавься.
Карга ворчит - прокурена изба вся! -
И пуделю изгвазданному: брысь!
Соседка ж - та мила, наоборот,
Про то как полвойны в далеком Лилле
Они друг друга с Шарлем пролюбили
Навешивает нам. Роскошно врет!..
Накрапывает. Месяц, одинок,
Клубком свернулся на соломе кровель.
Стучат в окно. Зовет Наташа Ковель:
В столовке кто-то выломал замок.
Бежим туда. Отвертку прихватив,
Я «Жигулям» прокалываю шины.
Наутро сбор. При галстуках мужчины
На вшивость проверяют коллектив.
Но все молчат, никто не стуканет.
Парторг Политехнического в гневе:
«Молитесь, пшеки, вашей Приснодеве,
Достанем диверсантов из болот!..»

И вот минула с гаком уйма лет.
Костел отреставрирован. Поклоны
Толпа у бернардинской бьет иконы.
Сияет для туристов туалет.
И пилигримы пухлому ксендзу
Целуют руку. И в сельмаге пиво
Бельгийское. Лишь я гляжу тоскливо
На мир подлунный, ни в одном глазу.
Зачем была дана ты, не скрывай?
В какие топи, молодость, ушла ты?
Кто высушит промозглые бушлаты,
Споет «Я помню солнечный трамвай»?
Кошмар эпохи сбылся наяву:
Наш гость грозил католикам недаром
(Хоть не пристало коммунякам ярым
Из холодильника таскать жратву);
А та старуха с шавкой – нет, не ложь! -
И впрямь жила во Франции при фрицах
(Ведь неслучайно разбиралась в лицах,
Смекнув, что на жидочка я похож).
Вернись ко мне, я сесть готов в тюрьму
За сдувшиеся грязные покрышки,
Согласен быть приговоренным к «вышке»!
Ну что ты носом крутишь не пойму?
О где вы, заблужденья естества,
Покинутости кайф и сладость розог?
На гибель, как последний отморозок,
Годам безусым отпишу права!
Врываюсь оголтело на youtube
И матерясь ищу свои семнадцать:
Пусть только эти курвы усомнятся
Что я один войду в колхозный клуб!..

Сродни шестнадцати пророкам,
Колонны подпирают свод
Мистерии, что вышла боком
Разгулу биржевых свобод.
Колоколами Ньивекерка
Тюльпаны зазвонят порой –
Помпезна савана примерка,
Исполнен грации покрой.
Художник узнает по писку
Впотьмах шныряющую мышь:
Ату, гони ее, папистку,
Проклятая горгулья, кыш!
Но старых мельниц именины
Справляют лопасти, дрожа,
Пока по швам трещат камины
И гульден стачивает ржа.
Молочница и кружевница,
Денница сурика свежей
И от затмения разнится
Преображеньем витражей.
А кисти чудится менада:
Безудержно обнажена,
Как взрыв порохового склада
В зажмуренном глазу окна.
И эти скатерти, шпалеры,
Их мотыльковая пыльца –
Напоминают нам сверх меры
О шелкоткачестве отца.
Век оторочен горностаем,
И все ж гадает астроном:
Затем ли мы трактат листаем
Что свет созвездий отстранен?
Ведь из моллюска он, из жмыха,
Из голубого камня дельт,
И на него дивится тихо
Затопленный плотиной Дельфт.

Чаши пальмовидных капителей
Бедуинский расцветил гашиш.
Спи дитя, впиваясь в эпителий,
Поглощай речную тишь!
Иероглиф зыблется в опале:
Кто сей лунный миф не воскурял?
На Акрополе не накропали -
Воспоем Эскориал...
В бархатных ресницах дромадера
Одалиски чудится призыв,
И струится пряная мадера
Вдоль мерцающих олив.
Без тебя я чахну, Mare Nostrum,
Паутиной фресковой влеком,
Обвяжусь воинственным и пестрым
Флибустьеровым платком.
Экзотической хватает рыбы
И хрустящ креольский шоколад,
Но в сравнении с тобой Карибы -
Стайка резвых дошколят.
Пусть не семь иссушенных колосьев,
А златые, тучные поля
Ниспошлет язычникам Иосиф,
Серафимом воскрыля!
Лишь бы руки Средиземноморья
Сызнова затеплили фитиль,
Чтоб вовек не чувствовать нам горя
Угасающих светил.

В Канкуне я вышел из бара,
По зарослям шмыг -
Таинственная капибара
Застыла на миг.
Подобье бобра иль шиншиллы,
Тишайший зверек,
Когда уж оставили силы
Меня подстерег.
Взглянула она так знакомо,
Что всплыло в мозгу
Радушие отчего дома,
На том берегу.
И в штруделе сладость изюмин,
И пар от питья,
От страха никто не безумен -
Ни я, ни семья...
Шалашик доверчивой шерсти,
Гроза вдалеке,
Еще не зияет отверстье
От пули в виске.
Спасибо за ласку святую,
За свет из глазниц!
Я ближних ценю, не взыскую
И падаю ниц.

Айсберг подобен куску барельефа;
Мраморной хронике древних Афин,
Или осколку фригийского нефа,
Провинциальный дивится дельфин.
В каждой щербинке история схваток,
Страсть похищений, безумство пиров:
Вот он, античной гордыни остаток,
Как ее мнит ледниковый покров!
Тает наследье, меняется климат.
С платами чипов плывет сухогруз.
Скаты Лернейскую гидру воспримут
В интерпретации блеклых медуз.
Впрочем, и этого псевдошедевра,
Глыбы абстрактной, музей мерзлоты
Вскоре лишится... Не курсом ли евро
В черную пропасть ныряют киты?

В остроконечных капюшонах
Каппадокийские хребты,
Меж облаков завороженных
Отшельника увидишь ты:
Василий, выдохнешь, Великий,
Отринув ересь ариан,
Пещер монашьих базилики
Воздвиг, ветхозаветно рьян!
Плеромою трудов напевных
Цвела пустынная земля,
Пока грозил гарему евнух,
Визиря зенками сверля.
Незатянувшаяся рана
Саднила души, ты права,
Гонений Диоклетиана -
Отсюда гневные слова;
И, дервишей кормя, аскеты
Святого славили не зря,
Колючим вретищем согреты
У пористого алтаря...
Но вот сравни, под слоем пыли
Бразильский город Сальвадор:
Там тоже катакомбы рыли,
Они остались до сих пор,
А после темными ходами
Таскали, втайне от толпы,
Добро, заначенное в храме,
И в трюмах прятали попы!
Канонизированных статуй
Для контрабанды лучше нет,
Внутри у мучеников платой
Дрожало нищенство монет.
И сколь страстям ни накаляться,
Любая истина, учти,
Распята блеском спекуляций,
Зажатых скаредно в горсти.

Как полагают звездочеты,
За небом нужен глаз да глаз.
Ответь, незыблемая, кто ты
И почему так манишь нас?
В саду орудую граблями,
Хватает неотложных дел:
С соседями в их гулком храме
Вчера я мессу отсидел.
С амвона имена героев
Священник выкликал, суров,
А я безмолвствовал, утроив
Благословенный сонм богов.
Я думал о тебе, загадка,
Нам создающая оплот,
Пока младенец дремлет сладко
И мать-ирландка слезы льет.
Ты ярче всех, поскольку ближе
К прообразу любви земной,
Но эти листья слишком рыжи,
Чернее ночи перегной.

Сломав хребет кургузому окурку,
В двенадцать ровно, или без пяти,
Марат накинул кожаную куртку
И понял вдруг, что некуда идти.
Китайцы выходной топили в гаме:
Запнутся – и по новой понеслось.
Их экзотическими овощами
Квартал приземистый пропах насквозь.
В широкополых шляпах мексиканцы –
Как галлюциногенные грибы:
Барыге ветеран интоксикаций
Втирает быль о вывертах судьбы.
Сходить к евреям? Скажут: что ты мелешь!
И десять раз друг дружку перебьют;
По синагоге носятся, на деле ж
Успех и бабки – вот их атрибут.
У православных тоже благолепье,
Палач – залог величия страны:
Ее заочно нарядить в отрепья
Не поскупятся беглые сыны...
Марат застыл в прихожей, изучая
Орнаментом расписанный плафон.
Хотелось просто выпить чашку чая
И с кем-то обсудить конец времен.
Но дружно собутыльники под землю
Спустились – чтобы ехать за бухлом.
Давным-давно шумам твоим не внемлю,
Столица сумасшествия, мой дом!
На растерзанье отдано пространство
Цифири улиц, буквам авеню:
Я этот ветхий невод мессианства
В улове душ заблудших не виню.
Ладьею надвигающейся заперт,
От рокировок тягостных пожух,
Корону я вышвыриваю за борт,
И в зеркале мерещится кожух.

Уже могилы, но шире купели
Это ущелье.
Путь по спирали ухабист и ямист:
Живы покамест.
График отчаянья непредсказуем -
Страх ли рисуем?
Пересеченье кривых синусоид
Риска не стоит.
Злобно колышет на каждом дунаме
Темень волнами.
Может, при свете, поля серебрящем,
Счастье обрящем?..

Не клеймами каменотесов -
Метафорой увековечь
Уподоблéнную, философ,
Увядшей падчерице речь.
Опал чепец на ней, узорчат,
Передник плесенью цветет:
Пусть мину постную не корчат
Последователи пустот!
Останься верен предикату
И в звукописи не сфальшивь,
Последней осени декаду
Прощальную вбивая вкривь.
Заимствуй желчи у британца,
У галла пафос одолжи,
Крути-верти юлу брейк-данса
На пятачке сгущенной лжи.
О милосердье воструби нам
Святыню топчущей орды:
Да будут куры ястребиным
Призывным клекотом горды!
А пращуровых перепонок
Разрыв мучительный, глухой,
Да обвенчается спросонок
С троюродною слепотой...
Оратор дерзостный, рожай же
Свой упоительный фантом,
Лишь цифрам запрети строжайше
Чернеть на фоне золотом.

Главный ангел с перьями павлина
В воскресенье богом сотворен.
Лепкая, податливая глина,
Человек - зачем страдает он?
Дьяволопоклонника в езиде
Обличает сумрачный имам,
И феллахи с воплями «изыди»
Заряжают ружья по домам.
Хороводы праздничные водим,
Пляшем под зурну и барабан -
И за это нас честят отродьем
Стаи оголтелых мусульман!
Обернешься: битые кувшины,
За резней резня, и след багрян,
Беженцы роятся у вершины,
Истина поставлена на грань...
В день поминовения усопших,
Как пригрело солнце на юру,
Удался больного сердца обжиг,
Старому поверьте гончару.
К месяцу весеннему нисану
Испекла Сандрина куличи...
Я стенать о дочери не стану,
Затаись, отчаянье, молчи!
Те что выжили односельчане,
В тучах грозовых найдя приют,
Знаю я, в свободном Курдистане
Смерть ее святую воспоют.
Сборщики пожертвований, чинно
С бронзовыми птицами пройдя,
Скажут, что любовь первопричина
Баснословной щедрости дождя.
Никогда воители Корана
Свет не обесчестят, не казнят:
Зарастет пером целебным рана,
Залитый слезами сгинет ад!

Обольстителен и звездчат
Белый римский гиацинт!
В нем пчела гортань полощет,
Прославляя древний Линд.
Вялый ослик по ступеням
Праздных барышень влачит
И погонщика с сопеньем
Попрекает, нарочит.
А с подмостков осиянно
Предназначены судьбой
Стоя, церковь Иоанна
Восклицать наперебой,
Да впридачу храм Афины,
Крепость рыцарей-бродяг -
Репетируют руины
Театральный кавардак.
В лабиринте у подножья
Гром оваций заплутал:
Нас пленяет искра божья
Иль сверкающий металл?..
Но, с Эгейского повеяв,
Залихватское «эгей!»
Утверждает корифеев
Иерархии своей -
Изваянию триеры
Надувая паруса,
Отвергая как химеры
Часовые пояса.
Это Родос, это радость,
Кубок солнца и вина,
Повышающая градус
Лучезарная страна!

Я чувствую себя как дома
В любом кафе, где есть Wi-Fi
И небольшая примесь рома
Увеселяет крепкий чай.
Жасминовый предпочитая
С ямайским, чтобы лучше спать,
Сажусь в углу, и жизнь пустая
Преображается опять.
А рядом эквадорский мачо
Малайку клеит впопыхах,
Жует, украдкой центы пряча,
Ее парфюмом весь пропах.
На щечках ямочки: Уорхол
Мне близок, говорит она
И - где ты куртку так обтерхал? -
Спросить стыдится пацана.
Меж тем, благодаря свирели,
Он может оплатить ночлег:
И вот уж оба присмирели,
Разглядывая первый снег...

Райончик тихий, эксцессы редки.
Старушка Салли стучит клюкой.
Бежав с Гаити, французы предки
В портретной раме нашли покой.
Метель взыграет - соседка Мэри
Плечо подставит, взрыхлит сугроб.
Окоп пророют от самой двери,
И с ними Чарли, ирландский коп.
Ему Фортуна не строит глазки:
Шугает белок, все бобылем;
Цветных навалом теперь в участке:
Предотвратят ли чуть что погром?..
Накроет банду - придет счастливый,
В саду копаясь, хлебнет "White Horse"
И, мешковиной укутав сливы,
Пошутит мельком: вконец замерз.
А я не ною. Прирос и ладно.
В подлунном мире мы не одни.
И то что краткость сестра таланта,
Так у таланта полно родни!..
Оно конечно, Москва не Дублин,
Да и написан уже "Улисс",
Но рано хлюпать: "Побег загублен!" -
Впиваясь в ложу из-за кулис.
Спасибо Чарли, толстухе Мэри,
Степенной Салли, ее клюке,
И резвым белкам в известной мере,
И этой жизни на волоске.

Она живет на Cleveland Circle,
В пентхаузе, и сорок лет
Угрюмый вспоминает Сокол,
Где топором грозил сосед,
Перегоревшие конфорки,
Таксиста, наглого кацо,
Подземку, где клочком "вечерки"
Случалось прикрывать лицо,
И этих башен строй помпезный,
Что в реку пялятся, ловя
Прельщенного державной бездной
На звездочку как на червя...
Ей с ненавистным антуражем
Расстаться выпало. Уют
Уже никем не будоражим,
Лишь тени вежливо снуют.
Известный астрофизик в бозе
Давно почил, и на столе
Суфлирует фальшивой розе
Недопитое божеле.
Охотно в дом для престарелых
Ее спровадил бы сынок,
Понаторей он в переделах
Недвижимости под шумок.
Зато подруга-одесситка
Зовет пройтись по вечерам -
Туда, где треугольник "Citgo"
Горит бесцелен и упрям.
И вновь находка Эйзенштейна,
Бульварной лестницы расстрел,
А ты кивай благоговейно,
Как будто фильм не устарел.
Хотя и морщат лоб ступени:
Чем в средоточье толчеи
Триумф отличен от забвенья
И кто чужие, кто свои?

Да, он хрипит, я знаю, нынче в России мрак:
В ауте рубль, и зомби гасят с экрана ропот,
Но ведь и мы из мести вешаем всех собак -
Стоит ли белениться, разве нас кто торопит?
Пропит московский воздух, выцвел их триколор,
Дьяконы к рамадану нервно листают святцы,
Только и здесь не сахар: ленточку приколол -
Думаешь с этим пазлом запросто разобраться?
Братцы, молю, очнитесь! Головы с плеч долой -
Вот что мультикультурье белой готовит расе.
Грубый джигит набросит коврик на аналой:
Так прикрывают морду скрюченной на матрасе.
В часе езды мечети. К черту ваш ералаш,
Табель о рангах эту: боров, за дом в Нью-Джерси,
Стройным слывет джейраном. Лучше орать "крымнаш",
Дал мусорам на лапу - и рассекай на "мерсе"!
Версий Армагеддона нет у меня иных.
Брайтонские Вольтеры, зреет такая драма -
Вспомните с ностальгией давний удар под дых!
Вот почему мне пофиг Путин или Обама...

Не изнывай во мне, душа,
И чаще забывай о тлене,
На детский утренник спеша,
В объятья первых впечатлений.
Покуда мир еще любим,
Давай в мечтах его утонем
Стрекозьим бантом голубым
Над распустившимся бутоном!
Пусть колыхнутся, даровав
Тебе фасеточное зренье,
Коленчатые стебли трав
И крестоцветия сирени.
Тягуче солнце как нуга,
А ветер, перебаламутив
Тетеревиные луга,
Кроит узоры из лоскутьев.
Но обихоженный газон
Ровнехонько исполосован:
Тебя, о пленница времен,
Я понимаю с полуслова...

Некто, внушающий выбор нам,
Склонен ли нас понимать,
Ольга Ефимовна Гиберман,
Мамы приемная мать?
Крохи отвергнутой жалобу
Первой услышала ты
По возвращеньи на палубу
Из городской маеты.
То ли семья раскулачена,
То ли застала резня, –
В голову всякая всячина
Лезет, мороча меня...
Верно, сгорели с архивами
Предков моих имена
И, вдохновляясь призывами,
В ногу шагала страна.
Но уж навечно останется
В сердце наивность твоя,
Пусть я задира и пьяница
И отступились друзья.
Хоть черепица и сыпется,
Давний урок не забыт:
Белая Церковь и скрипица
В барской усадьбе навзрыд.
Всю родословную вызнаю,
Скажешь: уймись, егоза! –
Чудной блеснут укоризною
В теплых морщинках глаза.
И над курортною пристанью
Зычно взревет теплоход,
Внуку вверяя как истину
Бремя домашних забот.

Отроком я чурался мата,
Гриппом болел, читал Жорж Санд.
Пастой зубною пахла мята,
Бредил маслятами десант.
В небе ночном стыкуясь, модуль
Изображал триумф орбит.
Жался к забору я поодаль,
Слыша как жахает карбид.
Сколько ей втечь, а сколько вытечь,
Знала из алгебры вода.
Вождь семинолов Гойко Митич
С виду был сокол хоть куда...
Так бы и шло, когда б секретца
Не разгадал в пятнадцать лет:
Любо со сверстницей согреться
В хвойном лесу, без нужды плед.
Ну, а затем - одна, другая,
Чаще втроем: завидуй, класс!
Алиготе лилось, сверкая,
Старый задачник не указ.
Мчал среди прерий, отбивался,
Больше не думал о грибах,
Пару стыковок в ритме вальса:
В гипоталамусе - бабах!..
Вот и тяну свое бельканто,
Выбившись начисто из сил:
Ни Консуэло, ни таланта,
Этих отверг, а тех взбесил.
К сессии зимней заменю я
Голосовые связки - чтоб
Зал помягчел, экзаменуя
Соло, улегшееся в гроб.

Пусть эта формула проста,
Все прочее обман:
Вставайте именем Христа,
Рубите мусульман!
Среди полей растекся гной,
Заполнивший мечеть,
Врагам Кастилии родной
Вовек не одолеть!
Порукой этому твой жар
И твой огнеупор,
Родриго Диас де Вивар,
Эль Сид Компеадор!

Проказой болен их Коран,
В любой их суре яд,
И не осталось в мире стран,
Где мавры не вопят.
Аллах акбар, ублюдок? Врешь!
Отрежь ему язык -
Он сам поверил в эту ложь
И нас пугать привык!
Имаму выпусти кишки
И в пятничный намаз,
Взамен подставленной щеки,
Приблизь их смертный час!

Родриго Диас де Вивар,
Эль Сид Компеадор,
Безумны гранды: млад и стар
Ведут нелепый спор;
А в это время их стада
Грызет шакалья мразь -
Зеленым знаменем горда,
По свету расползлась...
Но нам те пасти нипочем,
Мы - жар, огнеупор:
Архангел праведным мечом
Сверкает из-за гор!

Мы не оставим в мире стран,
Где можно верить в ложь,
Где яд безумных мусульман
Способен вызвать дрожь!
Лицо жены с какой тоски
Завесишь ты чадрой?
Имаму выпустить кишки -
Вот цель твоя, герой!
На мавров, именем Христа,
Вставай, и млад, и стар!
Пускай их головы с шеста
Вопят "Аллах акбар"!

По всей земле проказы гной -
Будь проклят их Коран!
За честь Кастилии родной
Рубите мусульман!
Смелей, пастух и пилигрим,
Щеки не подставляй!
Свободы мы не отдадим
За их шакалий рай!
К себе зовет и млад, и стар
Архангел из-за гор:
Родриго Диас де Вивар,
Эль Сид Компеадор!

Из оленьего рога браслет
Подари ей и в створчатой пагоде
Пей саке, подогретое загодя,
Заговаривать зубы не след.
Молчаливо, сквозь сетку ресниц,
Слой за слоем оттенки накатывай:
Серебристый, пурпурный, агатовый,
Прикоснулся легонько и цыц!
Будь прилежнее, не замарай
Мотыльковых свиданий на сакуре,
Чтобы джонки качались на якоре
И доспехи латал самурай.
И, достоинства не умалив,
У прелестницы Эмили вымоли
Поцелуйное это факсимиле,
Где растаял во рту чернослив.

Тик, ляпис-лазурь, слоновая кость.
Плыть, с алчной судьбой торгов не ведя.
Пусть все отберет: шкатулку и трость,
Шлейф, птичий алтарь и карту дождя.
Нет, брахман неправ, на веслах не джинн,
То лишь поводырь слепых доходяг:
Шел, скользко, упал, очнулся один,
Кто в силах грести – вестимо моряк.
Ларь полон колец, жемчужных серег,
Зов брачных цевниц услышь, окоем!
Юнг, море, прими, вскипая как грог,
Страх свой и восторг за так отдаем.
Путь не разменять на ночи и дни,
Дан шахмат набор – не медли, ходи,
Став белым ферзем – на солнце усни:
Смерть в черной ладье у всех впереди.
Кем сшит календарь улыбок и слез?
Шторм вырвет листок, и тотчас фюить.
В порт шумный спеши, богатый обоз,
Все, чем обладал, успей раздарить!
Вздор тяжба богов и чванство владык,
Сняв накипь вражды – себя обретешь.
Мир мороков мал, прозрений - велик,
Дух не откупить за ломаный грош.
Гром, шалый сполох, погонщика взмах
Там, где облаков верблюжьи бега...
Мчи к детской мечте на всех парусах,
Жив – значит любовь тебе дорога!

С иголочки одет и гладко выбрит,
Не курит и не пьет, и в меру сыт.
Вовек его бюджет никто не стибрит,
Текущий не присвоит депозит!
Он смотрит на меня: парнишка бредит? -
Пока я вирши в ноутбук строчу.
Его чарует рифма "дебет - кредит",
Все прочие топтал как саранчу.
В особняке поджарая супруга
Решать судоку учит близнецов.
Пять лет назад им приходилось туго:
Сортир в подвале не был образцов.
Все акции метаний, неурядиц
И мольб моих принадлежат ему,
Вот-вот меня возьмет за шкирку: братец,
Ты что ж не на галерах, не пойму?..
Прости что я зарос как питекантроп
И никудышно вспархиваю ввысь:
Давно уже спасительную мантру б
Усвоил я, в Тибете окажись!
Но мой удел благопристойный Бостон,
Финансовый, на всякий случай, центр,
Где африканец скалится, обоссан,
У джаз-фаната выцыганив цент.
И сам я, эпигон Лотреамона,
Для вашей кассы не пришей рукав,
Вторгаюсь в этот храм бесцеремонно,
Налогообложение поправ.
Накапливаю образы, холерик,
Блефую, расхамившийся банкрот:
И стонут филиалы двух Америк,
Подсчитывая стихооборот.
А я все новый завожу аккаунт,
Чтоб жанрами пестрела полоса,
И отправляю сам себя в нокаут -
Медиа-холдинг веры в чудеса!..

Я говорил, что Господь свитой богат:
Многие посланы нам, с ними Мухаммед.
Разве за это казнят, младший мой брат?
Думаешь, лемех траву переупрямит?
В пестрых одеждах индус гимны поет.
С четками суфий бредет к тайной твердыне.
Проповедь розни мрачна, как страж у ворот!
Радужен братства завет в заоблачной сини!
Чаял я выстроить храм для разных племен.
Ты из учений земных прочил свое лишь.
Горд ли орел, посуди, когда он пленен?
Долго ли барса в хлеву жить приневолишь?
Был непорочно зачат, иль вечным умом
К матери в чрево проник перед рожденьем,
Общий у нас Властелин, а значит наш дом
Все караваны вместит, куда ж мы их денем?
Мир этот склонен к добру: правда, не весь.
Плаху с кальяном роднит ужас веселья.
Бред этот преодолим: правда, не здесь.
Демону бездна дана, ангелу - келья.
Пусть же на площадь спешит ряженый сброд,
Славя тирана, что впредь будет пороть их,
Пусть на слонихе хромой меня проведет
Обезображенный раб в грязных лохмотьях.

Мы и в реальности не Б-г весть кто,
А нам все мало: хочется вдобавок
Не значить ничего и на фейсбуке...
О черном кашемировом пальто
С моих проваленных парижских явок
Читателю поведаю от скуки.

Его мы покупали в январе:
В Нью-Йорке холодно - она сказала,
Во Франции темно - схохмил я тотчас.
Бутик на улице Пуанкаре
И эcкалатор аэровокзала
Мне чудятся, едва сосредоточусь.

И маленький отель "Виктор Гюго",
Где я рыдал, обняв ее колени,
Заведомо разлукой изувечен.
Весь этот блеф: мы, дескать, ого-го! -
Минутное самоуспокоенье,
И лишь вопрос о тщетности извечен.

Ведь никому согреться не дано
Сиянием расторгнутых любовей,
Хоть нам они являются все чаще.
Во Франции действительно темно,
И в Новом Свете стужи все суровей,
И вспышки безысходности слепящи.

Вылезая из тесного джемпера,
Отмокали мы в ванне устало,
И природы октябрьская темпера
Саркофаги холмов покрывала.
Знай кассетой зажеванной всхлипывай,
Пой про зеркало, Юрий Антонов:
Как под мокрой папахою липовой
Четверым не хватило гандонов.
А с утра разбираться у завуча
И опять все валить по привычке
На пробирку, что булькнула давеча
И рванула в руках у химички.
Что за быдло ты, родина, втюхала
Нам в сограждане, что за эпоху?
Наградить бы кликухою «жухало»
За извечную склонность к подвоху...
Утешает одно: за Градискою
Все зеваки бегут оголтело;
Я и сам ее мысленно тискаю,
Сколь бы жадно толпа ни галдела.
То ли шарм в ее рыжем беретике,
То ли был я романтик в утробе, -
Наклоняюсь: «Остались билетики?»
И кассирша глядит исподлобья.
А грозе над шезлонгами Римини
Не приелось цигаркою пыхать:
Отразись в непоседливом имени
Федерико, погодная прихоть!
Пусть кружится вселенная, грезима
Цирковой каруселью аккорда,
И потратит последний чентезимо
На повторный просмотр «Амаркорда».

Куда с такою? Не в кровать же!
Меж бочек винных в самый раз.
Еще мальчишкой Караваджо
В науке нежности погряз!
Меня прельщает этот погреб:
Здесь очерк похоти честней
И преднамеренная огрубь
Оздоровляет суть вещей.

Наш мир как луковица репчат,
И горше он за слоем слой,
И вздор про будущее шепчет
Гадалка шайке удалой.
Не будет отпеванья в храме,
Но клирик без толку раскис:
Ведь ангел грязными стопами
Украсил вечности эскиз!

Всех шулеров обставит церковь,
Заменит куртизанок знать:
Чтоб снова, судьбы исковеркав,
Новаторов короновать.
Ужель Создателю при встрече,
Для передачи мастерства,
Приходит в голову за плечи
Обнять натурщика сперва?..

Хорош, оторва, нарезвились.
Изгваздался, тебя чморя.
А ну, шустрей отсюда вылезь
И мышью мимо корчмаря!
Да локтем не смахни посуду,
Не то разбудишь весь гарем.
А я чуток еще побуду
И поквитаюсь кое с кем.

Здравствуй, Год Литературы,
Феерический парад!
Пусть барочные амуры,
Затевая шуры-муры,
Рядом с музами парят!

Все писатели на пленум,
Смирно, вольно, шагом марш!
Исполать вождю с поленом
И кирдык военнопленным,
Мы из них сварганим фарш!

Против правды погрешая -
Мол, времен распалась связь,
Ты нишкни, шакалья стая,
Есть у нас любовь большая
К щелкоперам отродясь!

За убогих не в ответе
Кто стрелялся, в петлю лез,
В двадцать первое столетье
Русь вступает не с мачете -
С рифмою наперевес!

Подводить пора итоги
Нашей деятельности:
Ты о Хармсе и о СМОГе,
О Радищеве в остроге
Из-под шконки не свисти!

В «Севастопольских рассказах»
Светлый гений возмужал,
От попов от лупоглазых
Не страдал, что из-за пазух
Извлекали свой кинжал!

Чтоб на смерть поэта в Чили
Прокричать «кукареку»,
Мы заботились о стиле,
Лампой в морду не светили
Бабелю и Пильняку!

Для того нам и Аксенов,
Сочиняя «Остров Крым»,
Навставлял своих пистонов,
Чтобы мы, его не тронув,
На весь мир кичились им!

Разве во Владивостоке
Не увенчан Мандельштам,
Чтобы, в память о пророке
Обливая краской строки,
Монумент крушили в хлам?

Караван каких сараев
Приведете вы в пример,
Где, от счастия растаяв,
Сонм жандармов, вертухаев
Дружит с музыкою сфер?

Пушкин с Лермонтовым дуло
Приставляли нам к виску,
Тех Ахматова лягнула -
Этих Зощенко-акула
Покусал, мерси боку!

Мы прощаем Гумилева,
И Шаламову - шалом!
Мастера, а ну-ка, слова,
Самовитого, родного,
Выходите, бьем челом!

Хватит думать о наваре,
Птицу-тройку на простор
Выводите среди гари,
Чтобы в бричке от Ferrari
Мчался Чичиков в офшор!

Циркулярами обкомов
Исцелим духовный ВИЧ:
С каждым баррелем, Обломов,
Мы все дальше от погромов,
Дорогой Илья Ильич!

Без продольных поперечин
Проседает вертикаль,
Зуд писательства в нас вечен,
Ждут Мизулина и Сечин,
Грозно всматриваясь в даль!

Ждет Кадыров в Тегеране,
Скалозубовы полки,
Присягая на Коране,
Растерзали уж заране
Грибоеда на куски!

Ждет «Единая Россия»,
Баба-Ёжка на метле,
Ждет наследие Батыя,
Гробя сажени косые
За Иудушку в Кремле!..

Начальнику Генштаба -
Директор контрразведки:
"Нам угрожает баба,
Но у нее есть детки.
Все семеро по лавкам
Уже у нас на мушке.
Прикажете козявкам
Штыком отрезать ушки?"

От Лиги акушеров -
Карательным отрядам:
"Задача офицеров
Стоять не пятясь задом.
На Родину напала
Орава спиногрызов.
И пусть они мал-мала,
Отчизне брошен вызов."

Фельдмаршал обер-ставки -
Лейб-гвардии майору:
"Достать их из-под лавки
И всех предать позору.
Щипцами вырвав ноздри,
Залить им ранки ядом.
Столичной "Коза ностре"
Отправлено с докладом".

В Палату адвокатов -
Лефортовский охранник:
"Для юных супостатов
Пришлите в карцер нянек.
У заключенных свинка,
Знай чешутся на дыбе.
А младшая, блондинка,
Молчит подобно рыбе".

Подельник Патриарха -
Стране, в прямом эфире:
"Дежурная свинарка
Прижгла младенцам чирья.
За помощь негодяям,
Двурушника и труса
От церкви отлучаем
Во имя Иисуса".

Пресс-цербер Президента -
Судилищу в Гааге:
"Враньем кишит френдлента
Про лазарет в тюряге.
Ни бабы, ни детишек
Не видят волкодавы,
Обозревая с вышек
Величие державы".

Не физик я, не химик я де-юре,
Де-факто ж умолчать не вправе я:
Души молекулярная структура
Определяет свойства бытия!
С такою кристаллической решеткой
Едва ль кому сопутствовал успех,
Обложенный урлой - не брал ты глоткой,
В краю гешефта - не шустрее всех.
Приспособленец вился, бесхребетен,
За тем, кто раж и от кого навар,
А ты своим гербарием отметин
Не впечатлял ни зайцев, ни волчар.
Монада правды, наряду с когницей,
Выстраивает фатум: кто б и где
Ни ахал как поэта взор огнится,
Он признанный изгой в любой среде!
Междусобойчик лыбящихся снобов
Ты отрицал, их пошлый каламбур;
Претили наци - вытирая обувь
О гобелены чуждых им культур.
На чьей ты стороне? Великолепен
Лишь зов ристалища в твоем мозгу,
А это в отрицательную степень
Возводит даже лютик на лугу.
Иронию и скепсис крыл по фене,
В оскал зверью втыкал земную ось...
С названием латинским затрудненье,
И клеточки в таблице не нашлось.
Итог плачевен, формула фиаско
Твой блеск редкоземельный обрекла,
И чернью не проявленная ласка
Как статуи десница тяжела.
Любовь, при том что годы скоротечны,
Есть лучшее чего достичь ты мог,
Валентности твои не бесконечны -
И главная из них, запомни, Бог!

Открытию внезапному сродни
Любовь, запатентованная свыше.
Естествоиспытатели на крыше
Крылами начертали шестерни.
А механизм, колыша ночи, дни,
Дарует нам желанное затишье
Еловых лап. И, замети не слыша,
Решенье принимаем мы одни.
Единственность объятий нам дана,
Ее и перемножим на блаженство.
Лелей же купидона верховенство,
Юдоль самозабвеннейшего сна!
Без искры вдохновения в ненастье
Я ни за что не изобрел бы счастья.

К нам не может прийти почтальон,
Потому что ступени заснежены
И на всех перекрестках валежины
Бьют зиме раболепный поклон;
А она с распростертых дерев
Как с визирей взимает газеллами,
И стихами февральскими белыми
Пересыпан тягучий напев...

Тем не менее надо признать:
Мы от внешних известий отрезаны,
Лишь далекие звоны Терезины
Нас тревожат опять и опять;
Хоть святую сразил паралич -
Кармелиты взывают к Спасителю,
Хоть историю кровью насытили -
Перемирья без битв не достичь.

Смерть сугробам! Забрало подняв,
За рулем небольшого бульдозера
Приосанился рыцарь. Но озеро
Извинится ль за свой ледостав?
И признает ли воин Христа
Вереницу атак непутевою -
На ислам, что священной коровою
Стал в последние дни неспроста?

Демографией всех замело.
Погребло под завалами. Скована
Водолея отвага и Овена,
У Стрельца помрачнело чело.
Сдали эллины свой Зодиак,
А москаль "Жития" православные
Переплавил в великодержавные
Восхваленья кремлевских собак.

Вот и главная рубрика - что ж,
Ни газет и ни писем не надо нам:
Византия, кадящая ладаном,
В бок латинству нацелила нож!
А ее - не скопец ли спасет,
Окруженный лихими дружинами,
Что уже поделил с сарацинами
Обреченный набегам народ?..

Остается с порога взлететь.
Дом в осаде. Несметные залежи.
Сам себя как Мюнхгаузен за уши
Мир не вытянет даже на треть.
Мы могли бы его отстоять -
Да повержены междоусобицей,
И, похоже, весны не сподобится
Эта стылая, мертвая падь!

Когда умру, куда я денусь?
Люблю за то что ты молчишь.
Есть неба неприкосновенность
И с черной шапочкою чиж.
Пока свои фиоритуры
Выводит в клетке чародей,
Утаивают тучи, хмуры,
Часть мирозданья от людей.
А мы, вдали от вертограда,
Пичуге тихо подпоем:
Для нас и то уже награда,
Что мы не знаем ни о чем.

Прорыв сознанья не апокриф,
Хотя и подступы сложны.
Преодолей любую покривь,
Но только не сходи с лыжни.
Судьба мирволит балаболкам,
Хохмачествующий штукарь
Едва ль так люто был оболган
Что в наши времена, что встарь.
В «аляске» алой, капля крови
Из-под тернового венца,
Стекай - и дол, нахмуря брови,
Прочтет послание Отца.
Рекорд затягивает петли
На самой шее у вершин.
Пророк бесстрашия, не медли,
Возьми положенный трамплин!

Колдобился город, завьюжен,
Гонял к таксопарку трусцой,
Была ты из черных жемчужин,
И в чахлом кассетнике Цой.
В компостер талончики сунув
И празднично так матерясь,
Толпа перестроечных гуннов
Чучмеку по кумполу хрясь.
Я дом твой и ночью узнаю,
Уриной пропахший подъезд,
Горбушку отдам попугаю,
Уж этот не выдаст, не съест.
Платонова лучше Булгаков,
Твердила ученая мать,
Нам тот и другой одинаков,
На месячные наплевать.
А если внезапная ссора,
Я снова среди огломызд,
Опухший выводит боксера
Никулин, народный артист...
Но полно, оставим все счеты!
Давно приоделась братва,
По Темзе плывут живоглоты
И «Чивас» цедят на раз-два.
Дорожку им сделай, поземка,
Хотят отдохнуть пацаны,
Да спой под гитару негромко
Про эхо прошедшей войны.
Ведь я уж и сам без мурашек,
Спокойно, как мастер ушу,
Какой-нибудь их Сивцев Вражек
Над бездною произношу.

И ты еще не осознал, что гибель
Тебе, жестоковыйному, грозит,
В тот миг, когда из ополченья выбыл
Простерший над тобой Давидов щит?
Все кончено, швыряй в меня каменья!
Как прежде обезумела страна.
Опять за кровь заплатят поколенья,
Что на алтарь любви принесена.
Я больше не шепчу о Третьем Храме:
Вы все мечтали чтобы я затих.
Хотел бы жить лаская мир глазами -
Да слезы горя застилают их...

Еврей целуется с мезузой,
Планете светит мезозой,
И фраза "ты меня не юзай"
В шалмане стелется гюрзой.
Мех чернобурки и шиншиллы,
Осклабясь, выложит скорняк.
Из нелегалов тянет жилы
Бухарец жирный просто так.

Меж тем жене его Ядвиге
Бас-бой любезнее, москвич,
Ни тектонические сдвиги
Ее не трогают, ни ВИЧ.
Желает краля из Варшавы
Коллекцию пополнить шуб.
«Ножи разделочные ржавы,
Мангалы вычисти, Якуб!»

Пока в Шумере исламисты
Срубают головы царям,
Здесь пышут пироги, слоисты,
И жарится бараний срам.
«Я мог бы, - на бегу Викентий
Ей шепчет, - завтра взять отгул».
О романтическом уик-энде
Шушукается весь аул.

О, предсубботняя морока
На Брайтоне, мирская блажь!
Обернут знаменем Пророка,
Встань раком, иль концы отдашь.
Мозги у швали вроде сита,
Не чуют близкую беду.
«Мамаша, я за одессита
С «тойотой» замуж не пойду!»

Красотка скачет, голенаста,
На свалке найденный футон
Цитатой из «Экклезиаста»
Cопровождает нежный стон.
Все суета - и только Некто
Любой выигрывает блиц:
От парникового эффекта
До мариупольских зарниц.

Братоубийство, сотрясая
Мир иудеохристиан,
Твое пророчество, Исайя,
Распространит за океан!
Совместным грамотным ударом
Цивилизацию спасти
И дать отпор зверюгам ярым
Могли бы, Господи, прости...

«Да, я помощник офицьянта,
Чего греха таить, пся крев.
Не потянула роль гаранта
Моя страна, закон презрев.
Но это страх перед исламом!
Пахан чеченов натравил
На Украину - и тем самым
Он выпустил пары громил».

«Ты глупая людина, Кеша:
Парижу не грозит Аллах!
Кацап, кремлевску курву теша,
Пальбу затеял на полях!
Да те же крымские татары -
Кому, скажи, они вредны?
У вас отбился от отары -
Провозгласят врагом страны».

«Вай, хороша полячка наша,
Якуб и сам не прочь с такой!
Самсы румяной ей и хаша,
Сальца курдючного в шир-чой.
Клянусь Кораном, я не вякал
Ни слова боссу, Нурали!
Кафиров вы сажайте на кол,
Я правоверный, отвали».

Из полицейского отчета
Узнал дотошный репортер,
Что кто-то там пырнул кого-то,
За что - неясно до сих пор.
Но факт: потомки Авраама
Схлестнулись из-за ерунды...
Во всем, я заявляю прямо,
Замешаны одни жиды!

Вкус у водки померанцев,
Молча я уткнусь в стакан
Среди косовских албанцев
И сирийских христиан.
Чьи там чудятся в напитке
Вопли, чуть лицо приблизь?
Недобитки, недобитки
Напоследок собрались.
Меж ветвей порхают сойки,
И закат в дверях стоит,
Армянин у барной стойки
Вспоминает Сумгаит:
Как взрывали синагоги
Да взрезали животы...
Не в одной ли мы тревоге
Пребываем - я и ты?
Кто проникся общей болью,
Тот и призван исцелять!
Никого не приневолю -
Сам взвалю чужую кладь.
Скорбный профиль заострится
Твой и мой в юдоли слез,
Обними зороастрийца,
Танзанийский альбинос!
В этом мире лжи и пыток
Раньше прочих, в том и суть,
Должен руку недобиток
Недобитку протянуть.

Приучая спасать свою шкуру,
Шибко умных линчуя вражин,
По Руси проповедует гуру
Свамибанда Бабах Шорохшин.
Шорох шин настигает любого
Кто балует и в спину - бабах! -
Чтоб заткнулось правдивое слово,
Обличенья рассыпались в прах.
Знать, религия эта простая
Всем понятна и очень близка:
Лижет пятки трусливая стая,
Красотою гордясь языка.
Происходит ли он от санскрита,
Свамибанда, ответь на вопрос?..
Но молчит, и лицо его скрыто
Душным маревом крови и слез.

Вновь мечтаю об озере Нарочь,
где, пилоту Гастелло вослед,
за полевкой пикирует сарыч-
мышеед,
а кувшинки из дюжин историй
лихо выплетут «Декамерон»
про студенческий профилакторий
тех времен:
как мы на ночь с Изольдою Лившиц
к самогонщице влезли слепой,
как плевали, отчаянно слившись,
на отбой,
и как ловко я сдернуть колготки
умудрился с нее и впотьмах
ароматом курчавой красотки
весь пропах;
а потом - лучезарная заводь,
пробуждение двух полудрем,
чтоб на лодке резиновой сплавать
за угрем,
чтоб уха, остывая на углях,
источала заветный покой...
Много видел я бледных и смуглых,
Но такой!
Ведь она во Дворце профсоюзов
целовала мне плечи, фланель
разрывая, сигая то в кузов,
то в постель!
И воркую я голубем сизым,
хоть брюнетка отчалила в Кёльн,
над фарфоровым чайным сервизом
среди волн.

Я дворником хотел в Палац Мастацства
Устроиться, десятки лет назад,
Но умудрился в памяти остаться
Тот светло-фиолетовый фасад.
Скрывал он церковку Святого Роха -
Ты помнишь? - от трамвайного пути.
Все растерять нам удалось неплохо,
И ничего, по сути, обрести...
В итоге я пошел униформистом:
Гастроли Кио, их волшебный флер,
И я в комбинезоне серебристом -
Все это перед взором до сих пор.
Не зная что маэстро зять генсека,
Я был запанибрата с ним, а он -
Клянусь тебе, ты не поверишь, Жека! -
Со мною не форсил как фанфарон.
И, голубей из клетки выпуская,
Я ощущал себя полузвездой:
Пока над головой кружила стая,
Насвистывал я, стройный, молодой.
А после представленья по манежу
Летела стружка: все ж таки метла
Меня нашла! И вот я цирком грежу,
А жизни нет, такие, брат, дела...
Ты говоришь: зато теперь не должен
Я лонжей акробаток страховать,
И разъяренный дрессировщик Волжин
Мне в ухо не орет "ебена мать".
Да, это так. Взамен амфитеатра
Небытие безмолвьем облеклось,
И едкого душе не надо натра -
Она тоскою прожжена насквозь.
Действительность, к которой отношенья
Я не имею, просто потому
Что не имею - понимаешь, Женя? -
Я отношенья больше ни к чему.

Красным бакеном кромка фарватера
Обозначена. Мало-помалу,
Архаист вытесняет новатора
К роковому причалу.
Вот и мачту вознес над таверною
И гундосит, как бэби без соски,
Не корабль дураков, так, наверное,
Пароход философский.
Альбатросы прощаются с ревою,
В мерзлоту его вечную выслав,
Не способствует время суровое
Приращению смыслов.
С капитанского мостика горестей
Не объять разливанное море,
А гонители все хорохористей,
Честолюбца позоря,
И в экстазе они все блаженнее,
Прерываясь на хищные всплески,
Проклиная свое отражение
В судьбоносном гротеске.

Вокруг не Рио-де-Жанейро,
Настрой зависит от погод.
Как хорошо что инженеры
Изобрели светодиод!
Но сколько за столом ни горбься
И строф ни подгоняй крепеж,
Ты не возглавишь список "Форбса"
И "Нобеля" не огребешь.
Тебе из фонда призового
Достанется одна хула,
Да встречи с мастерами слова,
Шипящими из-за угла.
А то ли дело шум прибоя
И "хула-хула-хулахуп",
Туземки тело молодое,
От демонов акулий зуб,
С подливой жареная ваху
И макадамии орех -
И бомж, ядреную рубаху
Срывающий: плевать на всех!

За тобою пришли, одевайся.
И уйми эту дрожь.
Никакого, запомни, девайса
Ты с собой не возьмешь.
Безмятежный сей мир не резинов,
Возмутитель умрет.
Осторожнее будешь, разинув
Независимый рот.
Сколько раз ты, родившись в сорочке,
Получал под ребро?
Сколько раз на запрос об отсрочке
Отвечали "добро"?
Думал, век не сноситься шарниру
С головой без царя?
Поздно, батенька, реинкарнируй
За леса, за моря!
А останется ль тот неизвестен,
Кто в герои пролез, -
"За" и "против" на крылышках взвесьте,
Вертухаи небес.
Ведь размолвку со всею вселенной
Нелегко оправдать,
Даже если твой опус нетленный
Для иных благодать.
Взгляды скользки, пожатия липки.
Ты фантом для людей.
Только ангелу смерти улыбки
И хотелось твоей.

Как любил я подростком
Чердаки и подвалы!
Пробираясь по доскам
И шепча "елы-палы",
Натыкался на кресел
Подлокотники в страхе
И во тьме куролесил,
Примеряя папахи.
Не коллекция сабель
Рядом с чучелом лисьим,
Так заброшенный штабель
Фотоснимков и писем,
Где для розовых щечек
Мадригал вдохновенный
Сочинял пулеметчик,
Пожираем гангреной.
Не фонарик предавний
И с зазубринкой ножик,
Так собранье преданий,
Вееров и застежек,
Да сережек, что в ухе
Золотились картинно
Одинокой старухи,
Умиравшей без сына...
А теперь мне ни в подпол,
Ни наверх неохота;
Прожил день, смену отбыл,
Подоспела суббота.
Что за радость нам в хламе,
Грызунам на съеденье,
Прозябать меж чехлами
Для передних сидений?
Наклонюсь над кроваткой,
Чтоб подушку припухлить:
Ни с какою загадкой
Ты не связана, рухлядь.

Весна. Такие в барах лица,
Такая трескотня сорочья,
Что хочется прибарахлиться,
Простушкам голову мороча.
Уже обнажены коленки,
Воспряли взоры, блеск обретши,
И, рассуждая о Пуленке,
Хихикают музыковедши.
И ощущает математик,
Отвлекшийся от интеграла,
Значительность иных тематик,
Поскольку молодость взыграла.
Блажит веселая орава,
Браслетами бряцает дева,
Студентам факультета права
Не терпится сходить налево.
Забив на кафедру, теолог
Балдеет, заказав мохито,
Хотя демарш его недолог,
Да и за стойкой все забито.
Спешит патологоанатом
Прижать сильней Иродиаду
И салсы огненной фанатом
Стирает со скулы помаду.
А гарвардским библиотекам
Осталось дуться сиротливо,
Небесным утоляя млеком
Святую жажду нарратива.
И, как освистанный апостол,
Весь вывернутый наизнанку,
Маэстро, возвращаясь в хостел,
Волочит по полу шарманку.

Не трава ли забвенья шепталась у ног,
Или гений офорта ошибся?
С золотым челноком обходила станок
И ткала покрывало Калипсо.
Барабанил сосед, карнаухий Ван-Гог,
По затвору музейной винтовки,
Перелеты нектарниц с цветка на цветок
Расставляли в словах огласовки.
И с прожилками мрамора хамелеон
Ни секунды не чаявший слиться,
Подражая вражде допотопных племен,
Фарисеем шипел на провидца.
Тем не менее Бог бесконечный процесс,
Как заметил известный философ,
Мы вольны подступаться с мечтою и без
К чертежу перекатов и плесов,
Но природа с историей сходятся в том,
Что от века презренная проза
Нарекла, воскрешая заброшенный дом,
Мозаичностью биоценоза.

Чем ближе девятое мая,
Тем горше листаю тетрадь,
Решительно не понимая
Какие слова подобрать.
Безумье настало не сразу:
В отчаянной схватке с врагом
Страна подцепила заразу,
Сгубившую разум тайком.
Победа, ты значишь немало,
Но разве не этот же срок
Безбожная власть простояла
И рухнула с глиняных ног?

Какая в городе погодка тихая!
Мобильник выруби и побродяжь.
Таможня бывшая, часами тикая,
Возьмет прогульщиков на карандаш.
Туда где весело угрюм и тощ иди,
Где елки ряженой искрит смарагд,
Мощеной улочке, старинной площади,
Слегка кружащимся, кивая в такт.
Манят витринами, к баблу привыкшими,
Бутики модные, салоны спа, -
Ты ж невидимкою меж велорикшами
Скользни задумчиво в балетном па.
Торговцы хриплые с пучками брокколи,
Сыры швейцарские и рыба-меч:
А нам ведь главное чтоб нас не трогали,
Храни нас, Господи, от лишних встреч!
Там Санта-Клаусы и взмахи феины,
Огни бенгальские, залива гладь...
А мы за пропуски судьбой отсеяны,
И летней практики нам не видать.
"Зачем же в синьке вы белье полощете,
Ветра Атлантики?" - ревет трамвай.
А ты с улыбкою по этой площади
Угрюм и тощ иди да напевай.
По этим офисам, громадам каменным
В земную сессию нам незачет:
Пора готовиться к иным экзаменам,
Тоска предвечная к себе влечет.

Куда ведет история?
Молчит аудитория,
воды набравши в рот;
о’кей, спрошу наивно я,
куда ж альтернативная
история ведет?

К примеру, взять Горация:
он мог с мечтой расстаться и
не рваться ко двору –
тогда бы вряд ли одами
блистал он меж народами,
мол, весь я не умру.

Простое допущение –
и вот, иные гении
взошли на пьедестал;
как будто смотришь видео:
Октавиан Овидия
в сарматы не сослал.

Вовсю цветет эротика,
у цезаря-невротика
простата, рак губы,
трибуны стали хворыми,
бардак царит на Форуме,
и власть берут рабы...

А все оно, тщеславие! –
Одним сулит бесправие,
других возносит ввысь;
профан идет в Прохановы,
чтоб орды Чингисхановы
на сечу поднялись.

И чем сие закончится?
Отхватит Русь-поденщица
кровавых кренделей,
и пестрыми заплатами
Китай ее со Штатами
украсят, ей же ей.

Не лучше ль жить по-тихому?
Ставрогин, съезди к Тихону;
Ильич, положь стило;
похлебывая морсики,
сиди, орел, на Корсике,
не надо в Фонтенбло.

На что нам эти крики-то?
Держава не для крикета
со скипетром дана,
ну а сыграть захочется –
Кассандра есть, пророчица,
ее клянет страна.

Владей воображением,
а не умов брожением,
ты царь, живи один;
как молвил: «Дистрибютора,
запомни, здесь прибьют, ара!» –
знакомый армянин...

Кого-то лучше б не было.
Эбола или эбола? –
все спорят до сих пор,
но с приближеньем вируса –
атас, эвакуируйся,
и к черту этот спор!

Итак, готова версия:
сквозь Фермопилы Персия
прошла, Европе шах –
а там и мат, как водится,
и титул «Богородица»
не пропустил Аллах.

И вместо Инквизиции
над Гентом и над Ницею
поставлен Шариат.
И лузеру Ермолову
со смаком рубит голову
халиф Хаджи-Мурат.

Страшась психоанализа,
побрился Ницше налысо,
такая се-ля-ви:
припав щеками впалыми
к груди ее, Лу Саломе
признался он в любви;

Остались только усики,
но вагнеровской музыки
уже не слышал он.
Сосо пошел в священники,
ел с вишнями вареники,
и Троцким был казнен.

Икар в птицегадатели
рванул, они утратили
с Дедалом прежний пыл.
В Берлине не попав в струю,
Адольф вернулся в Австрию
и лавочку открыл...

Мир и вправду светозарен.
Собран мыслей урожай.
Кто ж ты есть? Хозяин барин,
Голубятен или псарен
Повелитель - сам решай.

То ли бульканье кальяна
Да атласный архалук,
То ли Ясная Поляна,
Где трава благоуханна
И тивун не порет слуг.

То ли хутту режут тутси,
Шьется дело рифмачу,
То ли молодцы сойдутся,
И подпрыгивают бутсы,
Колошматя по мячу.

Человек рожден свободным.
Я взойду на Банкер-Хилл -
Ты застынешь на Обводном.
Эх, по чарке бы! И вот нам
Стих попутный подсобил.

И выпархивают, сизы,
Обитатели души,
Приседая на карнизы,
И бредет святой без ризы,
Теребя колосья ржи.

Так давай, приятель дальний,
Дружбы ради, по одной!
Станет нам исповедальней
Эта речка, что печальней
С каждой новою волной.

Откажись от томагавка,
И про байку не забудь.
Сядем, вон пустая лавка.
Двадцать первая поправка
Позволяет отхлебнуть.

Как люстра с вентилятором, нарцисс,
В апреле распустившийся, над бездной
Травы забвенья призрачно повис.

Часы заката коротая в тесной
И ладной спаленке, меня увидь,
Любимая, мой образ бестелесный!

Я так хотел беспрекословно жить,
В одном ряду со стебельками гнуться,
Но мне дана кузнечикова прыть...

Подушки нет, и покрывало куце,
Колючий ветер свищет из окна
Смотрителем публичных экзекуций.

Коль свыше эта боль предрешена,
Пускай под желтым венчиком навеки
Срастутся нежно тайна и вина -
Два тома из чужой библиотеки.

Полгода постоялый двор
Пытала кастелянша злая –
Перину зябкую взбивая
И протирая лед озер:
То по уступам и ветвям
Водила рыжехвостой векшей,
То в сердце ветошью поблекшей
Забытый воскрешала хлам;
Стелила у подножья гор,
Заштопывая все прорехи,
Как будто в поднебесном цехе
Пуховязальщиц перебор.
Мелькал седой ее парик,
И в перепудренных морщинах
Читалось буйство беспричинных
И саркастических интриг.
И так устали мы от той
Постыло шаркающей ведьмы,
Что не позаримся и впредь мы
На этот дом полупустой, –
На этот мир, где ты и я
Гостим не первую неделю,
Спасаемы одной лишь трелью
Провидческого соловья.

Пройдусь по Авеню Искусств,
Любуясь на лепнину зданьиц.
В кафе арабском жрет кус-кус
Какой-то лысый оборванец.
В музее местном Хокусай
Цветка срисовывает завязь,
И волны хлещут через край,
Алмазной пеною курчавясь.
Скамейку лихо оседлав,
Строчит верлибры парижанин,
И автор хищен и черняв,
А слог расплывчат и жеманен;
Рассудок шепчет: не блажи,
Листочек вымарай и выбрось!
Но жаждет уголок души
Занять с виньеткою экслибрис.
А в мокром скверике, бодра,
Хотя и чуточку смиренна,
Мамаша вывела с утра
Выгуливать олигофрена.
И грузную виолончель
Девчушка тащит, задыхаясь,
Надеясь обуздать досель
Никем не прирученный хаос.

Брали в школу бутерброд,
Сладкий юмбрик.
Для чего же настает
Этот сумрак?
Где твой дымчатый пенал,
Карандашик?
Где чертежник, что шпынял
Пятиклашек?
Где косички звеньевой,
Музыкантши,
Бант, передник кружевной,
Все как раньше?
За продажу «Жигулей»
От этапа
Не отвертится еврей,
Ленкин папа.
Улюлюкать выйдет люд:
Мол, победа! –
И «Столичную» почнут
Три соседа...
Как без Юры мне Брича,
Подголоску,
Петь, аккордами бренча,
Про березку?
Кто поставит мне фингал
После матча:
Чтоб лягаться перестал,
А иначе...
Для кого я как в бреду,
Из бравады,
Пачку масла украду –
Будьте рады! –
Чтоб, директору звоня
Из подсобки,
Тетки выдали меня
После трепки?
До свидания, медаль
Золотая!
Озари прощально даль,
Дотлевая!
Да за кромку закатись
Окоема:
Чтоб чернела эта высь
Вместо дома...

Скажи что любишь на бенгали,
Хотя его с тобою нет,
Чтоб жадно волны набегали
И в небе реял огнецвет.
Шепни на хинди, по-турецки,
И на койне пропой одна,
На кимоно его, как нэцкэ,
Еще болтается луна....
Произнеси любое слово
На полумертвом языке:
Да внемлют воплю Иегова
И Вицлипуцли вдалеке!
Фиджийский идол да услышит,
Цунами алчущим распят,
И, северным сияньем вышит,
Да распахнется Китеж-град!
Воскликни, хриплая, больная,
Несломленная нипочем,
Когда и где уже не зная
Ты острым пронзена лучом.
Тверди под оторопь фламенко
Что не забудешь, все отдашь
За эту тарантеллу, венка,
Венецианка - за чардаш;
Что въедете в Буэнос-Айрес
Вы с ним, который так любим,
На счастие ничье не зарясь,
Но и не жертвуя своим.

Однажды я приду к вам,
Приспешники молвы,
Словам моим и буквам
Обрадуетесь вы.
Рассыпанный их бисер
Собрав с сырой земли,
Один напишет диссер
И выступит в ИМЛИ,
Другой на фестивалях
Слабает и споет,
А третий мне под палех
Оформит переплет.
И взвихрится, сусален,
На тройке, в бубенцах,
Над шелком ваших спален
Мой вытоптанный прах,
Мой дух - который на дух
Не выносил, трубя
На заказных парадах,
Ни раб, ни сын раба:
Мол, русский он, глядите,
Какой же он пиндос!
Напрасно на иврите
Он ахинею нес,
И, по-английски шпаря,
Он безусловно зря
Порочил государя,
Свободою горя...
Но за лихие рифмы,
Метафору без лжи,
Простим его порыв мы,
Вернем на стеллажи!
Ведь был он бескорыстен,
Родную нашу речь,
Святейшую из истин,
Пытавшийся сберечь,
И предан за границей
Канону строф и стоп:
Вдобавок бледнолицый,
Не грязный эфиоп.

Вновь привидятся заморозки
В этом дивном краю,
Индевеют сезама ростки,
И чудно муравью,
Я безмолвие обморока
Пожинаю как жмых,
И ложится на лоб мой рука
Той, что нету в живых...
За любовь свою проклятую
Я сполохом заснят -
И признания впрок ли таю,
Лишь года прояснят,
А пока иллюзорности я
Предаюсь и зима,
Свои стылые зерна стеля,
Леденит закрома...
Подари же мне, суженая,
Золотой водоем,
Чтоб, креветками ужиная,
Хохотали вдвоем,
А под вечер на мыс поведи,
Где луна как свеча,
Чтобы чайки на исповеди
Надрывались, крича!

Господи, как тяжело, тяжело-то как.
Сил уже нет никаких, никаких нет сил.
Не отобьюсь я от их бесовских атак.
Ангельских вдоволь услад я от них вкусил.
Если Ты есть отзовись, если нет забудь.
Впрочем, без разницы мне, ничего внутри.
Вычеркни эти слова и оставь лишь суть.
А не захочешь, ну что ж, и ее сотри.

Говорил еле слышно старик,
В адыгейских горах умирая:
"Не бери кирпичей у барыг
Ни для флигеля, ни для сарая,
Не скупай древесины сырой
У начальника местной заставы,
Лучше окна пошире раскрой
Да вдохни эти щедрые травы!
Кто опалубку ровно кладет,
Не жалеет густого раствора,
Тот и вечных достигнет высот,
Сколь ни лает глумливая свора:
Ибо, внук мой, искусство не в том
Чтобы лгать, упиваясь халтурой;
Шелести как чинара шатром,
Сочетайся с породою бурой!
Созидай не мельча, не юля,
Не выкраивая закуточка:
Человек не начинка жилья,
А бессмертной души оболочка..."

Условие одно:
Забудьте Мандельштама,
И Кафка ваш говно -
Скажу об этом прямо.
По ярмарочным дням
Торгашеское кредо
Навязывавший нам
Сброд Чаплина и Фрейда!
Тебе пришел каюк,
От смерча нет вакцины.
Беги себе на юг:
Заждались сарацины...
А кто остался здесь -
Пусть косит под арийца,
Да поумерит спесь,
Укладу покорится.
Что, не подходит плеть?
Тогда коптись на дыбе!
Готов от вас терпеть
Я лишь роптанье рыбье.
Заткнешься, промолчишь -
Оставлю, буду сукой,
Рецепт гефелте фиш
За голавлем и щукой.
Пуская пузыри
И пялясь на поверхность,
Паясничай, остри,
Но памятуй про верность!
Подохнешь за блесну -
Вовеки будешь славен:
Улов свой оберну
В георгиевский саван.
За преданность крюку,
Нависшему над вами,
Впишу я всех в строку
На водной амальгаме,
Последними казню -
Коль вы переварили
Шикльгрубера мазню
И вирши Джугашвили.

Пахать. Полоть. Сеять. Жать.
Возьми себе эту песнь.
Отдам за так даже пядь
Земли, где аз грешен есмь.
Дарю котел, плуг, седло:
Ковать, точить, мять, лудить.
Не хочешь брать? Развезло?
Проветрись, брат, к речке выдь.
Сниму нагар, плесень, ржу.
Вот репа, мед, каравай.
Пряду. Сучу. Тку. Чешу.
Носи, форси, рви, сбывай.
Ты только спой - как светла
Та полоса вдоль межи...
Спалил гортань, чай, дотла?
Тогда про жисть расскажи.
О чем бурчишь, не пойму?
Бойчее бай про шалав:
Каких топтал в терему,
Каких валял среди трав?
Разгладь-ка холст, намалюй
Зазнобу - ох, и завел!
Как не украсть поцелуй,
Когда весь век точно вол!..
Мокни-ка в сурик, добавь.
Гыгы, варнак, ай, хитер!
Так молода - будто въявь.
Хорош и струн перебор.
Баклуши бью, хохочу:
Гусляр из царских палат!
Блудить, бухать. Только чу!
Колокола, вишь, звонят...
То новый вышел указ:
Держи, лупи да вяжи.
У нас от ваших проказ
В печи усохли коржи!
Издохла рыба в пруду!
В лесах прогнили грибы!
Да я ж себя не блюду
Из-за твоей ворожбы!
Ты развратил, супостат,
Мне душу чистую! Хвать -
Стрелецкий вызвал наряд
И рад, итить мою мать.

Разум творил произвол,
Сердца не тронув.
Как же ты поздно расцвел,
Жезл Ааронов!
Выйдешь на дивный простор -
Звуки чужие...
Нет ничего до сих пор
Ближе России.
Нет ничего, никого:
Да и не надо! -
Только покой вековой,
Леса громада,
Только журчанье цикад
В кроне секвойи,
Звезд одиноких парад,
Шоу ночное.

Пей, не робей!
Пиво на вынос:
Heineken, Guinness.
Гвалт из дверей.
Что же, скорей
В гущу я ринусь -
То ли латинос,
То ли еврей...

"Друг, по одной?
Сам-то откуда?
Всякого люда
Уйма в пивной.
Я хоть и гой,
Все ж не Иуда:
Ленин, Неруда -
Наш рулевой!

Помню, читал.
Школьники в Чили
Русский учили.
Пушкин нахал:
Метко стрелял,
Баб в изобилье.
Мы не забыли!
Новый бокал?..

Глянь, на плече
Татуировка:
Лошадь, винтовка,
Скачущий Че.
Ну, вообще -
Ай, прошмандовка!
Мне уж неловко:
Сахар в моче...

Я с ней знаком,
Не беспокойся:
И без роллс-ройса
Будет путем!
Может, курнем?
Дилера бойся,
Вякать про Джойса
Стремно при нем.

Здесь я осел
В семидесятых,
Шкура в заплатах:
Шибко был смел.
Всех под расстрел -
Бедных, богатых.
К тем, в маскхалатах,
Я не хотел...

Эта возьмет
За ночь, амиго, -
Высшая лига! -
Ровно пятьсот.
Я не проглот,
Не забулдыга.
Древняя книга,
Библия врет;

Ад или рай
В той пивоварне,
Краше ль, вульгарней -
Кран открывай!
Да не зевай
Волком на псарне:
Крепкие парни
Льют через край!

Что мне их Бог
В грозном обличье?
Будешь севиче?..
Да, одинок.
Стар и без ног.
Но не на киче
И не от ВИЧа
Сдохну, сынок».

Дом отстроен. Арка при том
В сентябре темнеет как фикса.
Там китайский наркопритон,
Клан Сицилии свыкся.
Поножовщиной иногда,
Впрочем, грезят сеньоры.
Эти крупные города -
Суть рассадники ссоры...
Чем кончается? Узкий разрез
Глаз, моля о пощаде,
Сожалеет, что не воскрес
Лао-цзы Христа ради.
Превращений цепь да узришь
В захламленной каморе!
К облакам утянет гашиш
От memento их mori...
И у нас похожий есть миф:
Ты уйдешь, я останусь.
Жизнь со смертью соединив,
Хлопнет форточкой Янус.
А пока - ходуном кровать,
Пена зыблется в кружке,
«Инь» и «ян» простыню содрать
Норовят друг с дружки.

Неужто мы пропустим Ахен,
Руля обратно из Женевы,
И не узнаем как в монахинь
Младые обращались девы?
Не говоря про знаменитый
Дворцовый комплекс Шарлемана,
Откуда вышел он со свитой
Совсем как месяц из тумана.
А есть еще шалунья Ницца
И красочная Барселона...
Взгляни скорее, что за птица:
Орел иль жирная ворона?
Мы от свободы поглупели,
Давай же радостно утонем
В фонтана бронзовой купели,
Подобной сомкнутым ладоням!
Давай, напрыгавшись пугливо
С воробышком в его кадрили,
Рванем по лезвию залива
Вослед бакланьей эскадрилье!
Чтоб эти флюгеры и шпили
Платочком издали махали
Клубящейся вселенской пыли
Из-под меча богини Кали.
В ее словах - землетрясенье,
Старуха кроет нас на хинди:
Улягтесь, призрачные тени,
Еще тыщонку лет накиньте!
Ее тантрические ласки
Стерилизуют нашу душу:
Дрожите, жалкие подпаски,
Я вашу хижину разрушу!
И мчится воин из «Ригведы»
В златопернатой колеснице,
Покуда вежливые шведы
Трусят по Лондону как шпицы
И хорохорятся голландцы,
Обколотые героином,
Забыв, что жажда оголяться
Созвучна внутренним руинам...

В новелле Клейста «Михаэль Кольхаас»
Купцу претит неслыханный грабеж,
Летит табун - и гривы, колыхаясь,
Над пропастью чернеют. Ну так что ж?
Герой восстал на алчного барона
И требует возврата лошадей,
Вздохнуть надеясь удовлетворенно:
Глядите, мол, проучен лиходей!
К несчастью, впереди еще немало,
Судьбой бессрочно тяжба продлена,
Избит слуга, имущество пропало,
Копьем смертельно ранена жена;
У барчука дружки по всей округе,
Феодализм в курфюрстве не изжит,
Закон что дышло, стряпчие ворюги,
И нива под копытами дрожит...
Разбой ответный - все что остается
Барышнику взбешенному. А мы -
Не из того ль упрямого народца,
Что жаждет звезды отсудить у тьмы?
Но вправду ли они принадлежали
Когда-то жертве - а не палачу,
На спинах вырезавшему скрижали?..
Молчишь? Вот-вот. Я тоже промолчу.
Нет собственности у поэтов, кроме
Небытия - и в полночь, среди брызг,
Две чайки на ванзейском водоеме,
Кружа бок о бок, предъявляют иск.

Зимнюю станцию вспомни,
Смутные тени мелькнут.
Тетка, орущая: «Ромны!
Поезд стоит пять минут».
В мятой фуражке обходчик.
С пухлым баулом куркуль,
Радостно сбагривший дочек
На попеченье бабуль.
Дым из протопленных банек,
Лай из-за крепких ворот.
Вздрагивает подстаканник,
Режется в карты народ.
В расположение части,
Без провожатых, один,
Едешь, хмелея от счастья,
Мимо сугробов и льдин.
А на просторах огромных
Драит казарму метель:
Ох, и затянется в Ромнах
Праздник на пару недель!
Жить бы нам без Адриатик,
Жарких как пекло Кариб:
Сала отведай, солдатик,
Водочки, если охрип...
Резво хохочут девчушки,
Хватит считать фонари,
С сестрами, выпив из кружки,
В тамбур сходи покури.

Бармен с официанткой сцепились из-за чаевых,
Чтоб не смущать клиента, лаются по-креольски.
На ночь аквалангисты клеют стройных чувих,
А мне почему-то чудится вагончик в Вольске.
Что я видел хорошего - на родине, имею в виду?
В шпалоподбойной бригаде нас было пятеро.
Не объяснишь вот этому чопорному какаду -
То ли кинопродюсеру, то ли владельцу катера...
В нашем купе было шумно, на зависть всем:
Мы обсуждали с Индиковым лафу на филфаке.
Если открыт сельмаг, черносмородиновый джем
В поисках витаминов гурьбой сметали вояки.
Я, говорил Рухая, в таких кабаках кручусь,
Телок таких снимаю! Никто не спорил с Тимуром.
Пылью с завода цементного присыпанная Русь
На слободу цыганскую цыкала утром хмурым.
С валенками прокатили салаг-простофиль,
А кирзачи не греют: организм-то ослаблен.
"Как, покажи, вбивают железнодорожный костыль
По-литературному?" - скалился капитан Бляблин.
Все ерунда, самое главное - остался жив!
Прапорам строгача влепили в полку учебном:
Ходос уснул на рельсах, и, поздно затормозив,
В дупель его расплющила вертушка со щебнем.
Вольск - от казацкой "воли", сомнений никаких,
Но иногда предаюсь этимологическим фантазиям:
Что если вольсков привел сюда предводитель их -
Раз навсегда покончить с имперским безобразием?

В вечнозеленой кроне махагони
Еще заката отблеск не угас:
В свидетели экстазов и агоний
Жизнь призывала дерево не раз.
Ловя дыханье резвого пассата,
Здесь цапля отдавалась жениху,
И свадебное платье тесновато
Казалось ей, стенавшей наверху.
Зато гикону приходилась впору
Мангустова ощеренная пасть -
И тщился он, разыгрывая ссору,
У смерти наслаждение украсть.
Вот так же и плантатору рабыни
Отказывали - грозно в синеву
Выкрикивая об Отце и Сыне
(Смотри из катехизиса главу).
Краснодеревщик вроде все измерил
И подступился было уж к стволу -
Как вдруг удар хватил его, и Мерил
Похоронила с мастером пилу.
И вот теперь, мальчишки из Огайо,
Решившие отметить аттестат,
Модели местной травку предлагая,
По очереди с нею переспят;
И ринутся подсказывать колибри,
Смышленым хором, одному из них:
Ты косячок, мол, незаметно стибри,
Пока дружок твой радостно притих...
А дело в том, что махагони - это
Святой трубопровод из ада в рай:
О, спой нам, ангел Нового Завета,
В ветвях его на дудочке сыграй!
Пора сплясать с индейцами таино
И неграми из Ганы, рулевой,
В таверне обсуждающий невинно
Курс талера за стойкою резной!
Мы рождены под призрачною сенью
Добра и Зла - чьи корни и листва
То к гибели взывают, то к спасенью,
Осознавая разницу едва.

Картина видится иная сквозь
Иллюминатор при посадке:
Еще, перебегая наискось,
Не с нами краб играет в прятки,
Еще не нас ватагой прыткою,
Смеясь, преследуют дельфины,
Не нам ожившею открыткою
Мерцают рифы из пучины.

Но вот уже, плюя на правила,
По серпантину мчатся вэны,
И контуры холмов оплавила
Лампада слепнущей селены;
Былого отчужденья нет уже,
Бряцает бубен речки горной,
И остров предстает без ретуши,
Как фокусник в своей гримерной.

А утром ахаешь: ну вот же, я
Здоровье не напрасно гробил! -
Когда широким жестом лоджия
Распахивает бухты пробель:
Где пеликан, навстречу падая
Вспорхнувшей гидроплана тени,
Растроган так своей наградою,
Что не проглотит от волненья...

Летел и ты, один из селезней,
За птицей счастья до Майами,
В надежде справить новоселье с ней
Любуясь теплыми морями, -
Да приземлясь, с судьбою-снайпершей
Столкнулся, вновь попавшей в точку:
А значит неслучайно запершей
Свободу духа в одиночку.

Не вдохновляется рассказами
Холоднокровная датчанка
О победившем горечь разуме
На отдаленном Чунго-Чанго:
Ей незачем общаться с гуннами,
Обет безбрачия в июле
Она дала устами юными,
Завидуя Святой Урсуле.

Торчат над фортом пушки викинга.
Там богадельня, здесь обитель.
Ах, полно, не жалея выкинь-ка
Из головы путеводитель!
Для нефтеобработки скважины
Закрыл когда-то Уго Чавес:
И крали грубо напомажены,
Гуавой сочной угощаясь.

На посиделках с растаманами
Изображает бывший шкипер,
Орудуя локтями пьяными,
Как он мента из рубки выпер.
Хоть Бог и был ему учителем -
В деталях дьявол, как известно.
Эффект присутствия мучителен,
Двум говорящим в мире тесно.

О, дай же смесью бирюзового
С лиловым вволю насладиться
И эти руны вырисовывай,
Солоноватая водица!
Туземки, восхваляя Африку,
Ругайте яхты на приколе
И жарьте нам омлеты к завтраку
На генуэзской капиколе!..

Мы с родиной на разных языках,
Теперь еще и в переносном смысле.
Смотрите же как четко в облаках
Фрегатов иероглифы зависли!
Очерчивают палубу крыла,
Точеные хвосты подобны мачте...
Земная радость мимо проплыла,
И все же, умоляю вас, не плачьте.
Ведь неизвестно что бы ждало там,
А здесь мы на экскурсии хотя бы,
Дивимся экзотическим цветам
И лезем, гогоча, на баобабы.
Не говоря уже про этих птиц,
Пикирующих камнем из-за тучи:
Падение - животворящий блиц,
При том что годы мертвенно тягучи.
Наверное, Господь не очень строг,
Раз пыхает цигаркой как когда-то
И вписывает каждый их нырок
В пылающую готику заката.

Золотится нехитрая упряжь.
Здравствуй, милая, я изнемог
Ждать, когда тополями зазубришь
Ты обочины пыльных дорог!
Бородатый, в нелепом кафтане,
Сыплет байками старый дурак:
Все одно веселей чем скитанье,
Захудалых трактиров триктрак.
Передок под сидением выгнут
Лебедиными взмахами ввысь.
На подножку лакеи запрыгнут,
Помолись за меня, помолись!
Глубину твоей боли напевной
Извлеку из упругих рессор.
Оставайся прекрасной царевной,
Со святыми меня не рассорь!
Пусть вороны, в тумане истаяв,
Беззаветной любви на краю,
Чаадаев, кричат, Чаадаев,
Ты куда на погибель свою?..

Никого, повторяю тебе, поутру
Нет на той остановке трамвая,
Где дубы очерствелые морщат кору,
По привычке талон отрывая.
«Букинист» разорился, хрущобы снесли,
Райсобесами ведает церковь.
Успокойся уже, чепуху не мели:
Да, повесился Костя Аверков!
Укатила Любаня со шведом в Стокгольм.
Ну а что тут такого, послушай?..
Я не в курсе. Кажись, без креста, только холм.
На «лимон» он попал с этой клушей.
Никого, никого! Не дошло до сих пор?
Помнишь Русика, баскетболиста?
На него, отъезжая, навесил партнер
Оружейную фирму «Баллиста».
И не надо мне впаривать вашу жратву
В упаковке – сыта я по горло!
Никого, понимаешь? Кошмар наяву.
Что ж, похоже, теперь ты доперла.
Лишь дворовая ведьма: кого бы проклясть
Или с кем пацаненка забацать? –
С перепою уперлась в военную часть
Двадцать девять семьсот восемнадцать.

Империя, дыша на ладан,
Не Елисейские поля,
А снова тихий Баден-Баден
Предпочитает, о-ля-ля! -
Вот почему и русский гений
Востребован как никогда,
Он панацея поколений,
Коптивших небо без стыда.
Вельможи праздные блажили,
Меж тем как подлинно богат
Взошедший на словесной жиле
Развенчанный аристократ.
В пустыню вытесненный Авель
Толпы зевающей умней:
Он капитал себе составил
Из многозначности корней.
Ведь лингвистическому дару
Присуще знание людей,
А ты, ямщик, гони-ка к "Яру",
Заждался млеющий халдей...
Россия - это часть Европы,
Причем не лучшая, заметь,
Раз полигоны и окопы
В ней занимают ровно треть,
Но, к счастью, за нее Набоков
Предстательствует до сих пор:
Он явлен праведных упреков
Ослабить яростный напор;
Не зря беснуется доселе
Певцом предсказанный Падук,
В сердцах справляя новоселье
И не ценя великих мук.

Живописцу Джону Копли,
С кисточкою наготове,
Неприятны эти вопли
Утонувших в луже крови.
Он застыл на пьедестале,
Умоляя небо с дрожью:
Чтобы люди перестали
Убивать во славу божью.
Чтоб сияли всем пейзажи,
А не горы жженой плоти
В золотой эдемской саже,
В адски черной позолоте.
Разве жуткий этот финиш,
Подступ к вечному покою,
Взором пепельным окинешь,
Схватишь вырванной рукою?
Разве бомба или плаха
Хоть на шаг приблизят к чуду
Иисуса и Аллаха,
Иегову или Будду?
Тех приговорила «тройка»,
Этих сцапало гестапо.
Не держись, фанатик, стойко
На допросе у сатрапа!
Стон распятых поколений –
Результат священной дури.
Ждут тебя, зелот, в геенне
Семьдесят прелестных гурий.
Ах, неужто миру надо,
Чтоб сражались непрестанно
С крестоносцами джихада
Ассасины Ватикана?
И шепчу я еле слышно
Средь вселенского бедлама:
«Кришна харе, харе Кришна,
Рама харе, харе Рама...»

Никогда я не видел болот
Меж Евфратом и Тигром,
Недоверие сердце гнетет
К политическим играм;
Но из города Ур Ибрагим
Вновь спешит с караваном
Не к тебе и ко мне, а к другим,
Гоношистым и рьяным.

Хоть жирна арамейская речь,
Ассирийцы, халдеи
Обессилели всходы сберечь
Христианской идеи;
И присел погадать Люцифер,
Тихо плечи ссутулив,
На игральных костях птицеферм,
Зерноскладов и ульев...

Ибо вы, говорит халифат,
Не заплатите джизью –
Вздорожает на рынке стократ
Упоение жизнью;
Утаите подушный налог
За мольбу и обитель –
И отпишет вам свой гребешок
Буйновласый Креститель!

Ибо мы, свирепея орут
Заточенные джинны,
Не насельники тесных кают,
А владельцы пучины,
И в бутылке у нас письмена
Не для исповедальни:
Мир профанен, и только война
С каждым веком сакральней!

Было время хлебнуть синевы
И купелям, и миквам;
Не взыщите, на сей раз не вы,
А воистину мы к вам!
Заноси же свой нож, Ибрагим,
Над заморышем сирым,
Чтоб покончить ударом одним
С ненавистным кафиром!

У бербера заправить машину,
Закусить в гималайском бистро.
Нам красивая жизнь не по чину,
Так хотя бы вокруг все пестро.
Под афишною тумбой улягусь,
Не сумевший достичь ни черта,
И гляжу, как жует аспарагус
Белозубая эта чета...
Заломили разбойную цену
За прописку в родном языке.
А куда же я душу-то дену? -
Сбрось на землю, шагай налегке!
Здесь друг другу мы яму не роем,
Коли труд не оплачен с лихвой,
И на кладбище ходим не строем,
Потому как накладен конвой.
Но, по крайности, юная полька
Понимает, насколько важны
Три аккорда случайного фолка
Инвалиду вьетнамской войны.

Лашатеми кантаре
Кон ла китарра ин мано.
Опять ты, форт Онтарио,
Мигаешь мне из тумана?
Что там дрожит - не эхо ль?
Я против фальсификаций:
Не сам я вовсе уехал
И не из жажды скитаться.
Не сам, не сам, ты понял?
Не надо корчить дебила!
Их злобный вой урезонил,
Пальба в ночи убедила.
И те, кто на Востряковском,
Мои свидетели нынче:
Москва, шепчу я стрекозкам,
Как много в этом линче...

Шуршали гнусно газеты
В подземном том переходе.
Под гитлерюгенд одеты,
К погрому звали отродья.
Вослед ушедшему веку
Хоругвеносцы бухие,
Поддых уделав калеку,
Орали: «Слава России!»
Грозили новым путчем,
Росли густым чернолесьем:
Дай срок, еще отчебучим,
На фонарях развесим!
Пора осмыслить, бояре,
Наследье Томаса Манна.
Лашатеми кантаре
Кон ла китарра ин мано.

И эти сумерки серы
Случайно не оттого ли,
Что нет больше ни веры,
Ни просветленья, ни боли,
Ни страха перед отчизной,
Ни раболепства к чужбине?
Луна, маркой акцизной
Нашлепнутая иссине.
Душа, вмятая в тучи,
В немую фильму предгрозья.
Комфорт, благополучье,
Судьбы гневные гроздья.
Не сам я, не сам, твари!
Терпеть не могу обмана.
Лашатеми их кантаре,
Кон ла китарра их в мано!

Заходит в магазин карлик
Аркаша Эйзен:
"Почем у вас гарлик?
Почем у вас рэйзин?"
Хребет перебили в детстве,
Замедлился в росте.
Сдавил узелок бедствий,
Позвал бы кто в гости...
Но Брайтон такой хмурый,
Сверлит глазами:
Купите хрусталь у Муры,
Шубенку у Зямы!
Сплошной Дерибас, короче.
Когда ж это кончится?
Бессонные мучат ночи,
Чего-то хочется.
Стихи, что ль, писать начать,
А то заколдобили:
Книжонку-другую захерачить
И отхватить Нобеля?..

Влюбленные носители тату,
Она и он, две братских галереи,
Уста друг друга ловят на лету,
От бриза полусладкого хмелея.
Две выставки, чья живопись легка
И солнечна, фуршетом знаменуя
Сотрудничество, с первого глотка
Впадают в эйфорию поцелуя.
До белопенных толп им дела нет,
Под звуки атлантического гимна
Их контуры, символика и цвет
Заключены в объятия взаимно.
Облеплены песчинками тела:
Так посетители в музейном зале,
Согретые источником тепла,
Гадают что им гении сказали.

Весь до нитки омнибус,
А в домах уют:
Песни за столом небось
Радостно поют,
Стопкой одноразовой
Заправляя бак, -
Ты ж бульвар показывай,
Развлекай зевак,
Сверхурочно вкалывай,
В праздники ишачь...
Двадцать лет без малого
Носится он вскачь.
Да еще с водителем
Просто караул:
Был бы обходителен -
Легче бы вздохнул,
Нет - на кокни выродок
В оба этажа!
Вот и мокни. Сыро так,
Барахлит душа...
В жизни справедливости
Нету ни хера,
На воду их вывести
Чистую пора,
Да туда, где лентою
Вьется серпантин:
Там с оравой ентою
Разберусь один!
Поучал ты, помню, босс
Разводным ключом:
С той поры твой омнибус
В курсе что по чем.

Вблизи причала закемарив,
Нет-нет и гляну невзначай,
Как весело ловец омаров
Живой сбывает урожай.
Мне заусатевшие клети
Напомнят сизый товарняк:
И в лагерное лихолетье
Умчатся толпы доходяг.
А парень в заскорузлой робе,
Вихрастый житель штата Мэн,
Привыкший угождать утробе,
Кладет чудовищ на безмен.
И движется навстречу смерти
Членистоногий тот улов -
Под пение рабов из Верди,
Нагроможденье пылких слов...
Системой зыбких категорий
Реальности не исчерпать,
И опыт, горький как цикорий,
Им не уступит ни на пядь.
Принадлежа другому миру,
Я труженику моря чужд,
С метафоры содрать порфиру
Дано адепту бренных нужд:
Когда, запутавшийся в тросах,
Он вывалится за корму,
Блаженно опершись на посох,
До срока зримый лишь ему.

Надоело дремучим акцентом
Всех отваживать старой карге,
Счет ведя не банкнотам так центам,
С вискарем на короткой ноге.
До ближайшего паба три мили,
Вертихвосты раскрутят – глядишь,
Под бильярд тебя употребили,
Наплетя про шикарный Париж.
Самый умный читал Мураками,
И лицом не такой он как все...
Точно пугала, машут руками
Ветряки вдоль сырого шоссе.
Эта осень, дохнув перегаром,
Отсудить неустойку могла б,
Да рассыпаны яблоки даром –
Подбирай, как зареванных баб!
Оттого к сентябрю и остер глаз
У пронырливых оптовиков,
Что небесная сделка расторглась
И мерцающий путь тупиков.
Проливайся ж бесплатное млеко,
Коль по жизни кукуем одни,
Возлюби человек человека
И всего по тридцатке толкни.

Стали рощи по осени дымчатей.
Черепанов заводит моторку.
Ах, вы кони ретивые, вымчите
К освещенному солнцем пригорку!
Не случалось еще без лесничего,
Чтобы влет глухаря и до дому:
Так и тянет на свежую дичь его -
Знай делись, а не то по-плохому.
И покуда на вертеле жарится
Недослушанное токованье,
Отражает прозрачная Старица
Колебания водки в стакане.
И в башке у охотника оползнем
Кореша, да и просто салаги,
Кто и сколько бутылок ухлопал с ним
За компанию в шумной общаге.
Но актерская доля тяжелая,
Говорит он (а егерь кивает),
Оборзела тусовка двуполая,
Взбунтовался, чудес не бывает,
И теперь отдыхаю, как водится,
Избежав кабалы и позора...
Ладно, Митрич, храни Богородица
Наши реки, леса и озера!

Составленный из эпизодов,
Сюжет в истории не нов:
Сперва брожение умов –
Затем движение народов;
Спасаясь от резни и смуты,
Пещерно ломится орда
В музейные их города,
Где рыцари в доспехах люты,
А сам смотритель от тревог
Задергивает занавески –
Любому, чьи сужденья вески,
Указывая на порог...
И вот крестов и семисвечий
Сиянье слабнет. Меж пустот
Грядущий символ восстает
В декоре, созданном предтечей;
Справлять поминки муэдзин
Не устает по колокольням;
И расстаются с духом вольным
Все экспонаты как один –
Зовя обратно век, в который,
Отваги вечной эталон,
Каменоломнею племен
Кавказские служили горы!

Не рубит фишку молодой да ранний,
На джипе бороздя стерню,
Что беспрепятственность желаний
Апатия источит на корню;
Взвалив пресыщенности тяжесть,
Нетронутый комбайном колосок
Склонится долу, где, овражист,
Извечный прах цветение пресек;

Что скорбное плодоношенье
Души, вкусившей зависть и донос,
И черный камешек зажавших в жмене
Братанье гнусное до слез,
Отплатит сокрушительным торнадо
За ханжеский их остракизм,
Внушая мелкой нечисти: "Так надо!"
Библейским эхом от строки;

Что завистью к пророческому дару
Не разрешишь земных забот:
Овчарка, стерегущая отару,
По-прежнему ее оплот,
Зенитка, распыляющая в небе
Пилота вражеского прыть,
Способна иногда не хуже ребе
Фрагмент из свитка прояснить...

Пока же он рулит самозабвенно
С герлой по сжатой полосе,
Пристроившей на нежное колено
Стакашек с тающим глясе,
А сам отвязно хлещет "Captain Morgan"
Под рэп убойный из горла -
Предательством и ложью не издерган,
Надежда в нем не умерла;

Вот почему на вираже внезапно
Затормозит прекрасный раздолбай:
"Потом еще немного хряпну,
Давай скорей трусы снимай!" -
И тайна алхимического сплава
Окрестность вмиг преобразит
В одно непререкаемое право
Соединять триумф и быт;

Отступит увядание природы
Перед оргазмом ангельской четы,
И яростно сольются воды,
Что априори так чисты!
Но кто уже отчувствовал, отверил -
Хотя бы тот увидь и не сглупи,
Как резво мчится к ним ротвеллер,
Землевладельцем спущенный с цепи.

Ночь подобно злу копись
В мертвых зрачках.
Образы и звукопись –
Это все прах.
Вечность лишь отдушина.
В чем ее цель?
Будешь ты разрушена,
Слов цитадель!
Напоследок вычерти
Схему, хитрец:
Сколько было в Ричарде
Львиных сердец?
Небом правят изверги,
Купол кровит,
Пуля в каждом высверке –
Звезд геноцид...
Созерцатель благостен.
Зверь шестипал.
Ах, мой милый Августин,
Мир наш пропал!

Мне в зарослях речного тростника
Явился образ предвечерней неги;
Утрачивая контуры в забеге,
Бессмысленно дробились облака
И, к финишу расплескивая рябь,
Целительно внушали: успокойся,
Испей благоухание покоса
И ярость неизбывную ослабь!
Наглядностью той высшей правоты
В своей мятежной дерзости пристыжен,
Я вдруг очнулся в окруженьи хижин:
Краснели груши, соком налиты,
По плимутской плантации шурша,
Японские туристы фотовспышкой
Бурундуков пугали, и одышкой
Давно страдала каждая душа;
И, на ветвях развесив невода,
Индейцы-алгонкины, балагуря,
Смеялись, что у нас в прогнозе буря,
А им порукой - тихая вода...

О том что путь наш темен
За редкостью светил,
Нам седенький Еремин
На лекциях твердил.
И тембр его скрипучий
Пока не предвещал
Дефолтов тех и путчей,
Нагрянувших как шквал.
Следил я за пожаром
Созвездий, сам не свой:
Ровесник он недаром
Был Первой мировой.
Да, презирал открыто
Платежные листы!
Разбитое корыто -
Цена святой мечты...
Во все века усердно
Безмолвствует народ,
Сиянье лишь бессмертно,
Манящее с высот.
Еще одно сказанье,
Последнее притом,
Поэт садится в сани
И мчится с ветерком.
Прощайте, звуки сада,
Заветные места,
Чугунная ограда,
Гранитная плита!
Пусть угнана Россия
В гарем крещеных мурз,
Успел прочесть вития
По Пушкину спецкурс.

Нет, не удалось
Обойти преграду.
Плыл я, как лосось,
Вверх по водопаду.
Струями хлеща,
Клокотали реки.
Сколь же ты нища,
Вера, в человеке!
Ценит он шелка
И на жемчуг падок.
Цвета плавника
Много было радуг.
Не жалели слов:
Ай да чудо-рыба!
Мне ж туман лилов -
И на том спасибо...
В синем небе храм
То слоист, то перист.
Просто был упрям
Или шел на нерест?
Но прошил насквозь
Все уступы кряду.
Так плывет лосось
Вверх по водопаду.

На выпускном банкете перепелок
Расковыряв, плюгавый и седой,
Благословлял питомцев антрополог
И потчевал напутственной байдой:
Мол, белый человек во всем повинен,
Один лишь каннибал достоин льгот,
Как в древнем обиталище латинян
Когда-то угнездившийся вестгот;
С гуманитарным, так сказать, уклоном
Внушал им, что не в аушвицкий ад -
Всех выведет под знаменем зеленым
К триумфу толерантности джихад...
Шон выскочил во двор. Его тошнило.
Наверное, вчерашний кальвадос.
Уже через неделю ждет Манила.
Билеты дорогие - не вопрос.
Папаша раскошелился: экзамен
Успешно сдан, и гарвардский диплом,
Сродни иконам деревенских храмин,
Торжественно сияет под стеклом.
Но, Джизус! Я давно хотел признаться,
Предчувствие сжирает изнутри:
Мир на бюджете у смышленых наций -
А варварство в почете, посмотри!
Сдались же мне все эти филиппинки,
Когда на сердце дикая тоска:
Как будто, молока хлебнув из кринки,
Я ощущаю жженье мышьяка...
Какое ждет нас будущее, Джизус?
Ответь, молю, единственный, родной!
Кровища хлещет, нескончаем кризис,
И возвращаться боязно домой.
О, вы, мои раскидистые вязы!
Пичуги! Одуванчики в пыли!
Как жить без вас, когда уж метастазы
По девственным полянам поползли?
И где вы, пикники, велопробеги,
Рождественских покупок суета?
Не проболтаюсь ни за что коллеге,
Но вам скажу: страна уже не та! -
Ажурные мосты через Огайо,
Луизианы бойкий диксиленд
И с мушкой на щеке, полунагая,
Красотка из далеких кинолент...

Я радуюсь, когда мое дитя
Садится на скрипучие качели -
Растрепанно, с картины Ботичелли,
В промозглую обыденность летя.
Глаза ее искрятся из весны,
Не замечая хмурости дискуссий:
Ни ангела, погрязшего в искусе,
Ни демонов, что им соблазнены...
А мир живет уже и не боясь,
Что таинства времен истаял трепет
И умопомрачение расцепит
Причин и следствий подлинную связь.
И все ж таки - пока ее зрачки
Неизреченно светятся любовью -
Я ненависти полон к послесловью
И жажду продолжения строки.

В Петрозаводске переводчик
Былин исландских домотканых
Лавиной упивался строчек,
Не помня об анкетных данных.
Враги, застав его поддатым,
Сумели натравить декана:
Мол, он войну прошел солдатом,
А сам еврей, что архистранно...
Но Кошкин, сей прегордый кёниг,
Не растерялся мыслью пылкой:
На кафедре о подоконник
Прощально оперся с бутылкой,
Лелея в ней на самом деле
Не кальвадос, не кварту рому -
Аптечное густое зелье,
На Первомай презент обкому.
И вот, когда должна начаться
Одна из самых по шкале их
Идейно важных демонстраций,
Запахло мятою в аллеях.
Сто кошек, в аморалке, пьянке
Застигнутых, какая сцена!
Нанюхавшимся валерьянки,
Им было море по колено.
Катясь по площади враждебно
Наперерез трудящей массе
И церемонию молебна
Сорвав сумбуром катавасий,
Во славу Дарвина мяуча,
Хлебнув отваги у берсерков,
Нещадно вздыбленная туча
Давила робкую партцерковь!
А полководец их бесстрашно
(Как некогда, воюя с фрицем)
Вкушал "Столичную" под брашна,
Пируя скальдом остролицым.

То жил как правильный пацан,
А то сигал как Подколесин.
Не упразднить ли балаган?
Мне и язык-то их несносен:
"Многоходовочка", "в пандан".

Ни галстучек, ни пиджачок
Меня уж боле не коробят.
Молчу, не раздуваю щек.
Признайся, для тебя я хоббит,
Букинистический жучок?

Эх, притомился слегонца
От эдакого променада...
Ни Бэкингемского дворца,
Ни Русской премии не надо,
О, мира хлипкая грязца!

Ограда пиками наружу,
Ворон коллоквиум в саду.
Законы памяти нарушу,
Детально воспроизведу.
Фасада желтого колонны,
По два Пегаса над окном...
Останемся же непреклонны,
Глаза сухие промокнем!
Аудитория открыта,
Дверную ручку потяни -
И тотчас тени Массолита
Нахлынут как в былые дни.
Другим успешно яму вырыв,
На учсовете держит речь
Упекший всех своих кумиров:
Дабы традицию сберечь.
Не о распятом аспиранте,
О вечности, друзья мои!
Душой нетрезвою воспряньте,
Сойдите с узкой колеи!
Не чудо ли, интеллигенты
С целевиками всех племен,
От переделкинской легенды
Про первый услыхать пеон?
Светильник патиной не тронув,
Да воцарится блажь поэм!
Маканинцам милей Платонов,
А винокуровцам - О.М.
Опять по хате бродят певни,
Считает аксакал ягнят,
Уничтожение деревни
Оплакивает каганат;
И гардеробщица глухая
Всегда по ходикам - ку-ку! -
Дубленку подает, вздыхая,
Писательскому барчуку.

Друзья, знакомые друзей -
Все уезжали в девяностых,
Завис на леске ротозей,
В конвульсиях глотая воздух.
Наживку бакса заглотнул
Союз, казалось, нерушимый;
Дрожа, за танцами акул
Следили смежные режимы...
Плывет старик, и по утрам
Раздумий скачет амплитуда,
Вся жизнь его - тарампарам,
Зато детей увез оттуда.
Встает над озером печаль,
Невыразимая без мата,
И коньячок, что ты почал,
Весь улетучился куда-то.
Блажен, кто на исходе лет
Залег на дно как «Наутилус»,
Лишь в целлофановый пакет
Кидая все, что наудилось.

Мир становится открытей
В предрождественские дни,
Будто слеплены они
Из догадок и наитий.
Свежей хвои изумруд
Алой лентой препоясан,
Обезлиствел дуб и ясень,
Ветви дрогнут и замрут.
Разбирая ворох кляуз,
С колокольцами: динь-дон! -
На изменчивость времен
Уповает Санта-Клаус.
Но обещанным снегам
Недосуг иль неохота,
Ни поземка, ни скользота
Не препятствуют шагам.
Так покуда проходимы
Эти тропы в фонарях,
Выбирайся впопыхах
Из затворнической схимы,
За лэптопом задарма
Не позируй Мельпомене,
Ждут с телятиной пельмени,
Хачапури, бастурма!
В сад японского сифуда
И калифорнийских вин,
Через поле и овин,
Дабы всем сияло чудо,
Незаметно прокрадись,
Разом с прочими волхвами:
Пусть цветет в твоем вигваме
Несусветный парадиз!
Ведь младенцу это в жилу,
Чем разнообразней снедь,
Тем вольготнее синеть
Континента старожилу,
Окормляющему всех,
Независимо от веры,
Наряжающему сферы
В эксклюзивно белый мех.
Эй, смелее! От эклектик
Мир доселе не зачах,
Инфракрасный спектр в очах
Не сужай как эпилептик,
Просто весело примчись,
Пару бейгеле плутовке
Разогрей в микроволновке
И намазывай крим-чиз.

С двумя багетами на скейте,
В бейсболке козырьком назад,
Несется юноша, не смейте
Вставать с ним в ряд!
Он перепрыгнет все препоны,
Танцуя виртуозный твист!
Хрустят французские батоны,
Как мерзлый лист
В лесу бесснежною зимою.
Пускай просвищет мимо нас,
В прохладных струях я омою
Морщины глаз:
На сей раз устремляясь следом
Лишь мысленно. Тем легче путь,
Чем менее он сердцу ведом.
И в этом суть.

Средь торжествующей навеки
Общенародной правоты,
Вдруг шестикласснику в Артеке
Раскрылись нежные цветы.
На их высокие прически
Заколки драгоценных ос
Жужжа садились, о подростке
Не помышлявшие всерьез.

Чудной заморыш офицерский,
Он был поэт-лауреат,
К олимпиаде пионерской
Кропавший вирши невпопад.
Волна, зажав ракушки в жмене,
О берег билась просто так,
Но от постылых подношений
Отказывался Аю-Даг.

Преувеличивать не стану,
Не замечали гордеца
Ни львы, бегущие к фонтану
От Воронцовского дворца,
Ни ереванская царевна
С пахучим фейхоа в руке,
Подтрунивавшая напевно
На недоступном языке.

Лишь те, на ромбовидной клумбе,
Кивали перьями - во мне,
Своем лирическом Колумбе,
Признав избранника вполне.
И листья их рукоплескали
То перлу из шкатулки рифм,
То фразе, брошеной в запале
Дельфинам на пути в Коринф...

И вот, горнист играет зорю,
А я мечту свою отдам
Подобно кельтскому узору
Переплетенным лепесткам.
О, крестоцветные созданья!
Кто знал, что сорок лет спустя,
Один, в кругу ирландской пьяни,
Грустить я буду как дитя?

Примите ж, так или иначе,
Все строчки, созданные мной,
Мое тщеславие щенячье
С невозвращением домой!
Как в год, когда со всем отрядом
Я отирал морскую соль
И в сердце диким виноградом
Чернела сумрачная боль.

На учениях за лесом
Артиллерия – бабах!
То-то радости балбесам,
Все с улыбкой на губах.
«Немцы в Пуховичах». Шутка
Ой смешная, не могу...
Одному и вправду жутко,
Но об этом ни гу-гу.
Дал по алгебре амбалам
Упражнение списать –
И считайся добрым малым,
Береги свою тетрадь.
Выпьем водки на дорожку,
Что за сны оставил там?
Полицаи понарошку
Ходят-бродят по домам.
Страхи глупые, ребячьи.
Выпускной. Десятый «В».
Ах, неужто с этой клячей
Впрямь валялись на траве?
По лицу ее размазан
Военторговский парфюм.
Но поет над ухом хазан:
Звон вечерний, много дум.
Время бедное, и черт ведь
Не припомнишь ты уже,
Коротая эту четверть
На последнем этаже.

Ах, ни парижская "Ротонда"
Не распахнулась для меня,
Ни санатории Литфонда
С их грабежом средь бела дня.
Узнав гонения и дрязги,
Пришлось похоронить мечты,
Поскольку устаешь от тряски
В "столыпине" до Воркуты...
Раздет-разут в джакузи-баре,
Как воющий в остроге князь,
Я проклинаю вас, бояре,
Осклизлой устрицей давясь.
Гарсон с салфеткою на пузе
Мне говорит: май плежа, сэр! -
Как будто шишка я в союзе
Писателей рэсэфэсэр.

Все зная и все понимая,
Вдоль мангровой чащи пройдя,
Люблю за индейцами майя
Следить накануне дождя.
Лесную поляну расчистив,
Сосновые колья вобьют
И кровлей из пальмовых листьев
Простой обеспечат уют.
Такая в них грозная доблесть,
Мачете в руках или плуг,
Как будто их звездная область
Земных средоточье наук.
Не надо им Семирамиды
И сам фараон не указ,
Прочнейшие их пирамиды
Научат изяществу нас.
И бабочек пестрые крылья,
Как флаги посольств на ветру,
Не ждут от пиров изобилья,
Порхая себе подобру.
Здесь правит суровый обычай,
Туземных богов не обидь,
Позор не вернуться с добычей
И в раковину не трубить!
А сам я как будто бы певчим
Служу при верховном жреце,
Хотя исповедаться не в чем,
Робею, меняясь в лице...
Но нет, однодневным походом
Вторженье свое завершим,
В каяк и обратно, по водам,
Туда, где щадящий режим,
Где нет ни термитов кусачих,
Ни тихо крадущихся пум,
Лишь томно обедать на дачах
Заезжий привык толстосум;
Где древние мифы хозяев
Уже не настолько темны
И можно, в бассейне растаяв,
Шальной не страшиться волны
И джунгли не слушать вполуха,
Косяк забивая в тени,
Покуда колдует старуха
Над тушею дикой свиньи.

Не перестану восхищаться я,
Затем что и восторг мой неподделен,
Общительностью горного ручья
И философской глубиной расселин.
Сколь трогательна родственность опят
И сколь, незавершенной равен фразе,
Стоически прекрасен звездопад,
Бесстрашно разрывающий все связи!
Ни в ювелирном мастерстве смолы,
Ни в гении графическом пещеры
Не усомнюсь: те образы милы,
В которых торжествует чувство меры.
А у кого еще мы так могли б
Терпимости и такту поучиться?
Готическим чертогам этих глыб
Журчи своей кириллицей, криница!
Даруй, закат, задумчивый фэншуй
Суфийской одержимости стрижиной!
Нам жизнь дана как неба поцелуй,
И смысл неразлучим с первопричиной.
Ведь правила природы таковы,
Что не пришлось ей, даже с кем-то споря,
Спросить национальность у листвы
Иль вероисповеданье у моря.

Рафинад в серебряной корзинке,
Тающий во рту.
Столбиком помножишь по старинке,
Подведи черту.
Шерстяной платок из Оренбурга,
Где служил отец.
Самаркандки пляшущей фигурка,
Перезвон колец.
То ли Брэм в тисненом переплете,
То ли Поль де Кок.
Прохватило? В комнате у тети
На столе декокт.
Да смотри, на скатерть не пролей-ка!
Утекло воды...
"Где же офицерская линейка?" -
Вопрошаешь ты.
Обожал младенец годовалый
Цацкою трясти:
Стрелочки, трапеции, овалы,
Вехи на пути.
Из планшета вытащив, лукавый,
В алгебре хранил.
Блиндажи, засады, переправы,
Кляксы от чернил.
Наводить понтоны через Припять,
Плыть за океан,
Чтоб из чаши не принудил выпить
Алый Иордан...
Кто предвидел рекогносцировку,
Перекрестный бой?
От судьбы не спрячешься в кладовку,
Родина с тобой!

Был народ Катастрофой обуглен.
Помнишь, в восьмидесятых
Приезжали пархатые в Бруклин
Ненавидеть пейсатых?
Магазинчики в русском районе -
Сколько дружб и любовей!
И в одном из них, с бойфрендом Тони,
Заправляет Зиновий.
Продаются там старые ноты,
Семиструнки, фаготы,
Прибыль мизерна, мало работы,
Но угроблены годы...
Антонина сбежала от лоха
К кокаиновым братьям:
Втихаря относилась неплохо
К мускулистым объятьям.
Так всегда: уйму времени тратишь,
И энергии тоже,
Вроде бизнес наладил - и нате ж,
Мокрой тряпкой по роже!
Я слыхал, что напарник-то Зямин,
По фамилии Спектор,
Государственный держит экзамен:
По мостам он инспектор.
Все о скрипке мечталось в Одессе,
Да, видать, не сложилось:
Комбайнеру ли мчать в мерседесе,
А не взращивать силос?..
Будет Зяма один за прилавком
Рекламировать Брамса,
Антонина - шутить: шмокодявкам
За полдозы отдамся! -
Ну, а Спектор-инспектор пусть водит
По Гудзону смычками,
Да порою согреться заходит
К престарелому Зяме.

"Опять скрипит. В починку не отдашь.
Сменил матрац, но дело не в матраце.
Как флибустьер, берешь на абордаж:
Фрегатик ладный, не к чему придраться.
Вот и плывешь, высвистывая всех
По очереди... Память так отвязна,
Что ни в обшивке кормовой прорех
Не углядеть, ни в парусах соблазна.
Бутылкой ли из трюма всколыхнешь
Эротики волну, иль приключеньиц
Постыдной жаждой? Сладенькая ложь
Отнюдь не возвышает, многоженец!
Все ж любопытно - знают ли они,
Что мы воображаем для затравки
Одну, другую... что младые дни
К старенью присосались как пиявки?
Зачем же ты, хотя гребцом давно
Нептун тебя назначил на галерах,
Из той же бочки черпаешь вино,
Витая в виртуальных адюльтерах?
Ведь брак не упражненье для ума,
Чтоб жажду выводить из чувства долга.
Так почему ж, хоть голенастых тьма,
Ни с кем не получается так долго?.."

"Просила же: все гайки подвинти.
Хоть кол на голове! Опять разбудим.
Небось, до трех часов торчал в сети -
Теперь торчит во мне своим орудьем.
Хорош уже гарпунить, китобой!
С годами изживают комплекс мачо.
Саргассово проходит не любой,
На дне души награбленное пряча.
Мне участь Пенелопы не к лицу.
В подвале, как в машинном отделенье,
Урчит стиралка. Слава - храбрецу,
А нам - команды боцмана по фене...
Наивный! Полагает, будто я
Не понимаю как на гребне быта
Изматывает качка бытия -
Того, чье сердце странствием омыто.
Жаль, пафосу лихих сорвиголов
Простейшая невнятна теорема:
В уютной люльке главный твой улов,
Дитя и есть открытие Эдема!
Но я готова быть и рулевым,
И лоцманом, и юнгою... Ах, нет же -
Стать флагманом готова, лишь бы с ним
Доплыть успешно до ее колледжа!"

"Куда и кто летит на всех парах?
Мчит Золушку волшебная карета?
А, может быть, пришел Трах-Тарарах
Ребят в капусте спрятать до рассвета?
Скорей всего, соседи наверху,
Как бабушка шутила, танцы-шманцы
Затеяли... Наверно, лишь уху
Матросам кок готовит на "Голландце".
Летучую, причем. На плавниках,
Я видела, парят отлично рыбы...
Вот снова мачта скрипнула впотьмах.
Как хочется обратно на Карибы!
Там, на Ямайке, было нам тепло,
И папа обнимал меня и маму.
Купались вместе. Я в "халли, халло"
Училась - и посеяла панаму.
Растяпа!.. Отчего нельзя сказать:
"Два-тяпа", или сразу уж: "три-тяпа"?
И что это такое - "тесть" и "зять"?
О чем ругались дедушка и папа?
Туда, на чудо-остров без забот, -
Ведь я большая, мне не надо нянек! -
Я поведу гигантский теплоход:
Какой угодно, только не "Титаник"..."

Ни жалости не требуя,
Ни почестей земных,
Прими ничтожность жребия,
По-отрочески тих.
Ни славою, ни водкою
Обиды не зальешь,
Но, выбрав правду кроткую,
С небес низвергнешь ложь.
На паперти без слез пади,
Благословенно сир,
Шепнув: спасибо, Господи,
За Твой безумный мир!

...Политехнического корпус,
Воркуют голуби в снегу.
С трамвайной остановки, горбясь,
В обнимку с тубусом бегу.
На фоне личных неурядиц,
По начерталке незачет...

...За стойкой молодой канадец
Мне кружку пива подает.
Бурлит седая Ниагара
И пузырится в витражах.
Наложнице из «ягуара»
Вальяжно машет падишах...

...За восемь шекелей с подливой
Ты шастаешь туда-сюда.
Мигает, серебрясь оливой,
Созвездий южных череда.
Хасидских пиджаков и платьиц
Кружится зычный хоровод...

...О Родине охотнорядец
Беляш рифмованный печет.
Грядущей пахнет заварухой,
Хоть нам унынье не к лицу.
Москва клюкастою старухой
Стучит на местную фарцу...

...Сержант с обидною кликухой
Муштрует роту на плацу.
Любое алиби им втюхай -
Не верят в штабе стервецу.
Агентом западных разведок
Объявлен ты: какая чушь!..

...В сплетении садовых веток
Любимый профиль обнаружь.
От безответности таблеток
Не предлагает Клод Лелуш.
И, охмурен восточной дивой,
Решаешь: к черту, ерунда!..

...Куда увлек твой ум пытливый?
От юной спеси - ни следа.
А хмурый полдень кропотливый
Вновь предвещает холода.
В ирландский говорок соседок
Встреваешь ты, отец и муж...

...Хоть так перемешай, хоть эдак,
Всю хронологию нарушь,
Отрадно вспомнить напоследок
Цветенье поселковых груш.
Взгляни на Эвридику, предок
Вотще окаменевших душ!

Какая разница кому
Признанье выпадет в итоге?
Я чашу смертную приму,
Тебя обнимут полубоги.
И, призракам рукоплеща,
Толпа восстанет на провидца.
Но так же эти два плюща
Вокруг беседки будут виться.
И так же ласточка стремглав
Кружить над алыми полями,
Чтоб маки шли на переплав,
Закатное питая пламя.
Вступая в племенной союз
И рифмой жертвуя певучей,
С чужими строчками сольюсь
Во имя истины созвучий.

Где вы, рассказы про СМЕРШ,
Водка под кильку в томате,
Ножик с пометкою "нерж",
Кашель некстати?
Где озорной говорок
Той балашихинской Сони,
Взбалмошно гревшей меж ног
Чьи-то ладони?..
В тюбике кончился клей,
Взгляды с иконок все строже.
Слез ты моих пожалей,
Господи Боже!

Наука, ты умеешь много гитик,
Лишь тайну озарения не тронь!
Уселся в кресло психоаналитик,
Исследуя Божественный огонь.
В поэте, что на галоперидоле
Дотягивает свой никчемный век,
Он видит шизофреника, не боле,
Жалчайшего из умственных калек.
«Разнузданные варвары в прихожей
Вторжение готовят - и вот-вот
В гостиную ворвется смуглокожий,
Оплот цивилизации падет!..»
«Вам следует вкруг озера почаще
Прогуливаться, свежестью дыша».
«Опомнись, благодушие влачащий,
Твой оптимизм не стоит и гроша!
Ослеплены филистерскою ложью,
Мы к роковой приблизились черте».
«Хоть новые таблетки подороже,
Бессмысленно использовать не те».
«Что ж, гласу вопиющего в пустыне
Не внемлют, умолкаю навсегда».
«Итак, договорились, что отныне
Три раза в день нежирная еда?..»
Наука, ты и дервиша мудрее,
И на камланье смотришь свысока,
Но что о венском скажешь ты еврее,
Несчастного припомни старика! -
Когда, узнавший в Лондоне угрюмом
Про заживо сожженную сестру,
Он покаянным покорился думам
И обреченно замер на юру...

Дядя Коля говорил: "У аппарата!" -
Снимая трубку. Не правда ли, смешно?
Мы впивались в него, как упырята,
Пополам с хохотом проглатывая пшено.
И пока он шебаршил, бумажные гвоздики
Мастеря для обеих бабушек на 8 марта,
И раскачивались на экране то плот "Кон-Тики",
То оскаленная тихоокеанская карта,
Мы в столе его шарили и были правы,
Утащив два химических карандаша:
Потому что начальником пограничной заставы
Он служил в тридцатые, но об этом - ша!
Маяковского дед мой недолюбливал жутко
И цитировал: "Вейся, вейся, конский хвост!"
До сих пор не пойму, откуда эта шутка.
Но Труханов остров, ажурный мост
Отложились в памяти. А еще - с балкона
Старики подкармливают голубей:
Потому что Миша погиб незаконно.
Не могли спасти? Не верю, хоть убей!
Объяснили же в госпитале тете Тамаре:
От гангрены, пулеметчик мог отползти
После первого ранения... Нарочно, твари!
Затянули операцию, Господи, прости!..
Улыбается он лыжникам из "Эдельвейса"
И не отползает, хотя в предплечье жжет.
Угощайтесь, голуби! Конский хвост, вейся!
Потому что незаконно умолк пулемет.

Словечко за меня замолвив,
Давид Самойлов
На таллинской истаял сцене
В мой день рожденья;
Разбросаны по жизни знаки:
Уж так совпало,
Что речь держал о Пастернаке
Старик устало -
Как вдруг свечу задуло в храме
И он, без боли,
Сошелся с гордыми тенями
В святой юдоли...
А мне остался голос гулкий,
Печаль провидца:
Поэт в осеннем переулке
Взирал сквозь лица,
Высматривая дух мятежный
Ведомых верой
В Поэзию, чей ландыш нежный
Не дышит серой;
И блеск фамильного рояля,
И чай с беседой,
Четыре фолианта Даля
С «Атхарваведой»,
И тот звонок - от вас не скрою -
По телефону,
Над черносотенной Москвою,
Подобный стону...
Ну, что ж, за помощь напоследок
Я благодарен!
Еще за то, что общий предок
Наш не Булгарин;
Что все шедевры коренятся
Уже заране
Не в череде реинкарнаций
Столпов признанья,
А просто в слове человечьем:
Вдвоем, за чаем,
Когда мы искренностью лечим
И воскрешаем.

С резною тростью в аквапарке
Он вытанцовывал фокстрот,
Вставляя сочные ремарки
В каскад рискованных острот.
И был необычайно стилен,
Вконец отбившийся от рук,
Для повелительниц гладилен,
Поплевывавших на утюг.
Перемывали как когда-то
Ему все косточки, пока
На горничных пансионата
Заглядывался вполглазка.
И то помрежа пропесочит,
То в чесучевом пиджачке
По эспланаде, будто кочет,
Разгуливает налегке...
От Госкино и до Гослита
Ценили умницу, жуир
Расплачивался деловито,
Хотя из тех еще транжир.
И только с примой белокурой
Ему разок не повезло:
И вот, повязан с агентурой,
В вагон садится тяжело -
И отбывает на гастроли
В неблагодатные края,
Где ветер снежное застолье
Созвал на тризну бытия.

В Иудее высокое небо,
Оттого и Господь лишь один,
И смиренной молитвы плацебо
Исцеляет тебя, паладин.
В пантеоне соседнем блудили,
Воровали у брата коров,
От деталей в аттическом стиле
Глаз замылился, дух нездоров.
А у нас как ни тщись, ни фига ты
Разглядеть не сумеешь во тьме:
Фараоновы только палаты
Заискрят на реке Колыме...
Ждет еврейская вера упрямо
То хулы, то всемирной хвалы,
И с Альцгеймером русская мама -
Православных ракет «Хезболлы».

Раздается "Эх, раз, еще раз!" -
Это Грозный меняет профессию.
На бэк-ярде, вдвоем с тетей Песею,
Шабардин попивает шираз.
Он сменил уже несколько стран,
Поработав портье и так далее.
У двойняшек его в Португалии
Даже собственный есть кастелян.
Только лажа за лажей - и вот,
Ощущенье как после Перл-Харбора,
И хозяйка закусочной Барбара
Угрожает подать на развод.
Ну куда меня гонит, ответь?
Я в ее мышеловку не сам же лез!
Мексиканские банды, Лос-Анджелес,
Развлекуха вокруг - охуеть...
А старушка, цигарку скрутив,
Наблюдая за скачущей птицею,
По довженковской доброй традиции
Повторяет чуть в нос: "Нарратив".

С причала на вилле Сенар
Белеют альпийские пики.
Наш мир по идее не стар,
Но горестно в нем без музыки.
И страшную разве шепнешь
Кому-нибудь правду без риска
Почуять предательский нож
От сердца ребячьего близко?
Так вот, говорю я, ты прав,
Мы счастливы оба, Сережа!
Вдали от родимых дубрав,
Раздавлены веком, и все же.
Работалось дивно, жилось
Не то чтоб заведомо туго,
На функцию слезных желез
Влияла бессрочная вьюга.
Недаром в далеких степях,
Пронзительной гибели рады,
Замерзли с душой нараспах
Повстанческие звукоряды.
Ты в память о них индевей,
Пусть жертва безусая чья-то
За каждою нотой твоей
Пылает как светоч заката!
И рожь колосится, поспев,
Последним зерном достоверна,
И знаменный русский распев
Нисходит на крыши Люцерна.

Я в концерте услышал свой плач
Мендельсона для скрипки с оркестром,
В заплетающемся говорке струн –
Всю пучину своих неудач,
С табунами всклокоченных грив,
Бесконечных обид и скитаний
Сединой серебрящийся ранней
Титанически тщетный надрыв;
И в зрачках моих вспыхнул узор,
Прихотливей чем в калейдоскопе,
Тех поездок, поближе к Европе:
Как тобой помыкал я, позер,
Огорчал по любым пустякам,
Беспричинно угрюм, привередлив,
А затем, изощренно помедлив,
Суесловьем хлестал по щекам...
Вдруг я вижу фигурку твою
В филармонии провинциальной:
Как застыла ты в позе печальной,
Да и я чуть поодаль стою –
Торжествующий деспот, с лицом,
Перекошенным от правдолюбья,
И претит мне снежинок на шубе
Переблеск с обручальным кольцом...
Вот всплывает свиданье в саду
Левантийском, жужжанье цикады,
Мы объятиям словно не рады,
Говоришь ты: «Я лучше пойду,
От предчувствия ноет в груди», –
Тут бы мне и очнуться от лени,
Покаянно упасть на колени
С заклинанием: «Не уходи!..»
Но везде, где я выиграть мог
На отеческом великодушье,
Поддавался я взбалмошной чуши,
Указуя перстом на порог, –
Не умевший терпеть неустрой
И тобой дорожить как дитятей
Переросток, о страшной расплате
Лишь догадывавшийся порой...
Оттого и над жизнью моей
Виртуозно рыданье зависло,
Совершенной каденцией смысла
Озаряя бессмысленность дней;
И улегся тот грохот копыт,
Остается лишь призрачный опыт:
Скоро полночь, а виски недопит,
И смычок обреченно хрипит.

Добывал по тусовкам работу,
Напускной разливая восторг,
Да и юностью третьей по счету
Ты меня огорошил, Нью-Йорк.
Вертикалей и горизонталей
Мне хватило тогда, ей-же-ей,
Хоть и свет не видал разудалей
И привольней твоих чертежей.
Такова уж реальность, поэты:
Без художников мы никуда!
Под гитару частушками спеты,
Наши вирши лишились стыда.
Геометрию каждого лофта
Изучали мы с рюмкой в руке,
Маяковского желтая кофта
Все морочила нас вдалеке.
Бороздили Бродвей, сухопары,
Забредая на «ист» как на «вест».
«Orange Bear» и подобные бары
Поставляли нам на ночь невест.
А потом, кувыркаясь в текиле,
Нагишом на пуанты привстав,
Хитроглазо о клоунском стиле
Распиналась одна из красав.
А потом - головой об решетку,
Чтоб помаду стереть на губах,
Иль, заначив последнюю сотку,
Из пневматики в друга бабах!
Опоясал ревнивца в кутузке
Полицейского циркуля круг,
Никакие верлибры по-русски
Не спасли от убийц и ворюг.
Возвращаюсь я к этим зигзагам:
Обвенчали их рак и цирроз.
Федеральным колышется флагом
Расписание звезд и полос...
Ох, и строго в отечестве новом,
Всех параграфов не перечесть!
Жаль, амбициям нашим грошовым
Не поможет ни взятка, ни лесть.
Но предчувствие славы однако
До сих пор не на шутку свербит -
Там, где тайной масонского знака
Их матрас эмигрантский оббит;
Там, где линии для вырезанья
Лоскутов из предутренней мглы
Им расчерчивал мост Вераззано,
Заостряя тревожно углы...

Я живу без надежды в Вест-Роксбери,
Вспоминая сады под Москвой...
Ты, читатель, весь мед моих строк сбери,
Инкрустируй стеллаж восковой!

Вола, преображающего ниву,
И овода, вкушающего кровь,
Отливу уподобясь и приливу,
То злоба настигает, то любовь.
И человек, то будучи заласкан
И возвеличен праздною толпой,
То схвачен вышибалою за лацкан,
В потоках тьмы и света как слепой.
Плевок в лицо тебя возвысит, зодчий,
В потомстве, от избыточных похвал
Гонитель твой, до почестей охочий,
Скукоженно познает сколь он мал!
А мир устроен так, что ты ответа
Прямого не дождешься на вопрос:
Что лучше для души, зима иль лето?
От засухи все беды иль от гроз?..
А мир устроен так, что ничего в нем
От века не меняется - затем,
Что Богу в нем и Дьяволу, двум ровням,
Лишь на руку сравнение систем.

Оракул грекам прорицали Дельфы,
А нам-то кто укажет верный путь?
Ослепшие, скорей прозрейте, гвельфы,
Отчизне до трагедии чуть-чуть!
Наш главный гвельф боится гибеллинов
Публично гибеллинами назвать,
Тем самым опрометчиво надвинув
На стогна града гибельную рать.
Он гибеллинов ввел в совет старейшин,
Их мифы нам штудировать велел,
Поскольку мир-де Global Corporation,
Удел провинций восполнять пробел.
Меж тем в их тайной книге говорится:
«Увидишь гвельфа, тотчас обезглавь,
В его сосудах жидкая водица,
Его ночной кошмар – святая явь!..»
От этого наш лидер только вздорней
Витийствует: «Они, как мы, на «г»,
У гвельфа с гибеллином те же корни,
Угомонитесь, маршалы, к ноге!»
И войско стушевалось, боевого
Не сыщешь духа, сыплется флорин
В карманы лихоимцев. Право слово,
Там, во дворце, не гвельф, а гибеллин!
Ужель мы отдадим своих красавиц
Зловонному пришельцу, а детей
Позору обречем? Христопродавец,
Умом ты нашим боле не владей!
Дел натворивший в городе, в Европе,
Держи ответ, всем козням вопреки!
Вставайте, гвельфы белые, на копья
Мы намотаем подлые кишки!

Не о чем по сути нам
Пререкаться с бабами,
Ей обрыдло с Путиным,
А ему - с арабами.
Вырос под Коломною,
А она из Харькова,
На дивчину скромную
Парубка бы яркого!
Ссорились в Нацерете,
Времена-то гиблые,
Это, не поверите,
Назарет из Библии...
Он с портретом Сталина,
С хриплою "Атиквою":
Мол, страна развалена,
Я храню реликвию!
А она - с Крещатиком,
Все пакует паприку,
"Ма нишма?" солдатикам
И пройдет на фабрику.
Вот и переперчила;
Возвращались под вечер,
Он все гнал на Черчилля,
Лорд ему наподличал.
Вдруг по ним с обочины
"Калаши" гебешные,
Пули не просрочены,
Хоть места нездешние...
Эх, ты Русь еврейская,
Русь жидомасонская!
Что тускнеешь фрескою
Над горой Сионскою?
Где-то между Африкой
И турецким берегом
Жарь свинину с паприкой,
Водку лей по скверикам.

В зените славы создал я камею,
Квартала ювелиров старожил,
Использовал всю россыпь, что имею,
И кое-что впридачу одолжил.
Гонзалес, подмастерье, два рубина
Под платье раздобыл. Не повторяй,
Что ты моя презренная рабыня:
Опять вина хлебнула через край?
Похищенный из индуистских храмин
Джандараканд сребристо-голубой,
По-европейски просто лунный камень,
Грустит о расставании с тобой.
Пускай на фоне черного агата
Изобразит он волны. Лазурит,
Алмазными вкрапленьями богато
Украшенный, пусть небо озарит.
Не так ли и зрачки твои сияли,
Прикосновений страх преодолев?
О, Лола, воскресит тебя едва ли
Миниатюрный этот барельеф!
И все же я лужайку изумрудом
Нежнейше обозначу, где ласкал
Тебя на зависть нимфам белогрудым,
Блаженно затаившимся меж скал.
Жемчужной этой кистью, Лола Санчес,
Сжимай покрепче пенный свой топаз!
И я от счастья пьян, с тобою нянчась,
И ты хмельна, от горя не топясь...
За то, что соблазнил тебя Гонзалес,
Не думал я губить любовь свою:
Но поздно. Чтобы швы не расползались,
Расплавленное золото залью.

осуждайте меня за
всей толпой подводя под
прихотливо вьется лоза
голубая сойка поет
оставляйте меня без
изымайте меня из
тишину я люблю небес
перламутровый их фриз
отлучайте меня от
дабы мерз я один средь
хоровод золотых нот
продолжает внутри греть
ибо как не парить над
бескорыстно творя для
я овеять руладой рад
эти страждущие поля
сокровенна в сердце весна
и струятся вина бордо
все равно несмотря на
я сумею дойти до!

Чтоб не холуйствовать за мизер
Глухой наследственной тоски,
Мой дед по матери, провизор,
Пошел в латышские стрелки.
Свернув башку белополякам,
Освоил прежнюю среду,
Снял домик рядом с Пастернаком
В тридцатом, кажется, году.
Аптекоуправленью грамот
И премий никаких не жаль,
При этом перемены грянут,
И вкус их горек как миндаль.
А, впрочем, разбираться поздно,
Кто был вредителем, кто нет,
Пакуй пилюли скрупулезно,
Жди девальвации монет.
От взвешиваний и до выдач
Проходят годы, ой-ёй-ёй!
Борис ли вправду Леонидыч
Соседствовал с его семьей?
Чью дочь похитили, Деметра,
Не разберет уже сам Зевс.
В длину нам вырыли два метра,
Теперь мы глиняная взвесь.
Полна мистерий почва наша.
Души не чаял в тесте зять.
«Будь верен Томочке, Аркаша!» -
Успел тот главное сказать...
Отец в кримпленовом костюме,
А мама носит крепдешин.
Обнова, купленная в ЦУМе,
Своеобразный крик души.
Свежо от элевсинских таинств,
В разгаре оттепель, и мне
Все снится этот белый аист
На старой даче в Ирпене.

Там придорожная корчма,
Щипки бандуры заунывны,
И конокрад, считая гривны,
На чаровниц ворчит ворчмя.
И в шапке смушковой мужик
Бежит с оравой по проселку,
Танцовщица откинет челку,
Цепами по кибитке - вжик!
Солома вспыхнет, коростель
Тоскливо вскрикнет над болотом,
И ночь кровавым обмолотом
Взобьет для месяца постель.
В преддверье ярмарки мацу
С тревогой зажует хозяин,
Псалом прервется, и с окраин
Предстанут ангелы слепцу.

Да не льсти, дурачок, не стелись ты
Перед властью косматых бандюг,
Мы ведь оба с тобою стилисты,
Отличим, кто орёл, кто индюк!
Нам разжевывать долго не надо:
Неизящна словесность, когда
Оперенье особого склада
Поощряется в ней без стыда.
Участь плотника или таксиста
Без сомнения лучше стократ,
Экзистенция их неказиста,
Да отрепья души не торчат.
Фанфарона, лжеца и позера
Никогда еще, это ты брось,
От законного спрятать позора
Всем регалиям не удалось.
Как ни глянь, позолота грошова,
Ни президиум твой, ни жюри
Пирамиде финансовой слова
Не прибавят здоровья внутри.
И от вируса шулерской гнили
Так же рухнет однажды она,
Как плодящая фальшь в изобилье
Лизоблюдского жанра страна.

Нам в отеле "Арсиной"
Вкусно жарили сувлаки,
На подстилке ворсяной
Любо-дорого гуляке.
Всюду вывески "Меха",
Будто мы не в Лимасоле,
А в каком-нибудь, ха-ха,
Городке тунгусском, что ли.
Были мы обручены
С одесситкой бледнолицей,
Оба граждане страны,
Сочетались заграницей.
Очень строго раввинат
На такие смотрит браки:
Триста баксов - и женат,
Веселись, танцуй сиртаки!
Бабка русская у ней,
Как назло еще по маме;
Что поделать, им видней
С их учеными томами.
Лишь потом сообразил,
От жары скребя в затылке:
Разводили не шиншилл,
Отмывали не подстилки.
Но в Нью-Йорке удалось
Получить печать от ребе -
И теперь мы можем врозь
Вспоминать о кипрском небе:
Как взошли под балдахин
Афанасия Святого,
Как венчал нас муэдзин,
Раз уж против Иегова...
Для того он и офшор,
Чтоб на стены без обоев
Клеить фото давних ссор,
Экономику освоив.

Поколенье, вера, пол,
Кровь, гражданство, имя:
Много ль общего обрел
Ты с людьми другими?
Вместе ходите вы в храм,
На одном привыкли
Языке болтать про дам,
Проглотив артикли.
Темперамент, ремесло,
И, увы, цвет кожи...
Брата встретить повезло?
В чем же вы похожи?
Он как ты акварелист,
И такой же денди,
Одинаково тернист
Модус ваш вивенди.
Да отец его имам,
Родом из Джакарты:
Расходитесь по домам,
Вечер спутал карты!
А вон с теми ты болел
За одну команду:
Бобби тоже корабел,
Долговяз как нанду.
Ба! У Кевина жена
Тоже мама двойни!
Эти точно не шпана
И весьма достойны.
Образ гнусного врага
Несомненно сходен,
Но одна им дорога
Из твоих трёх родин.
Плюс католики они:
Папе бьют поклоны,
Прочей Господа родни
Признавать не склонны...
И опять ты интроверт
В этом сиром мире.
Не ищи же общих черт,
Глянь на вещи шире.

Заведен уж мотор для Михоэлса,
Стекла вымыты, масло, бензин.
Он и сам с этой мыслью освоился,
Бормоча: сколько лет, сколько зим!
Отгремели фуршеты, овации.
Лир на сцене не так умирал.
Проведение спецоперации
Поручается вам, генерал.
Приструните левита и коэна,
Показав им всемирный размах!
Полно клянчить для русского воина
Шоколадки в буржуйских домах!
Мы нацизм победили отвагою,
Широтой бескорыстной души!
Распишись под казенной бумагою.
Хорошенько, шофёр, не спеши.
Подави добросовестно, выдуши
Всю из нехристя лишнюю прыть.
Пусть он черту мурлычет на идише,
Коли вздумал с вождями шутить!
А мартышку баюкать курчавую
И в аду бы он мог, голосист...
Тяпну водочки, сальца захаваю -
И на выход, народный артист!

Счета, счета, счета:
Плати без оговорок!
А то, что жизнь тщета,
Приходит лишь за сорок.
Очнешься от легенд -
И к выпускному классу
Начислили процент
Такой, что нету спасу...
Весна, весна, весна:
Чирикай, строя глазки!
А что любовь страшна,
Понятно лишь к развязке.
Вовек ты на двоих
Призванья не поделишь.
Кому сей горький стих?
Опомнись, что ты мелешь...
Прощай, прощай, прощай,
Лазоревая вечность,
Крапива, иван-чай,
Пацанская беспечность!
Страдать нам довелось,
Без кучера, без няни,
В отчизне на авось,
По графику в изгнаньи;
Платить по всем счетам
Весною беспросветной,
Молить, и здесь, и там,
О смерти неприметной.

Как чашу весов, этот парусник
Качает под музыку «Queen»...
Приснился разок ягуару снег:
Забористей, чем кокаин.
Сугроба нездешнего вкрадчиво
Касался он, когти вобрав.
Луна, в одеянии кравчего,
Струила напиток дубрав.
И мангровой чащи агония
Все длилась, и ветер свистел.
Вкушай на пиру беззакония
Экстракт обессилевших тел!
Судьба рок-н-ролла блаженнее,
Пока есть в запасе трава.
Приливами изнеможения
Господня таможня жива.
По яхтам с ребятами шарили,
Винтовкой гремя штурмовой.
Брильянтовой пыли из барреля
Нюхни, пограничный конвой!
Крутил с белокурою Ханною
Барон мексиканский, нестар.
И пару нашли бездыханную,
Под утро накрыв «ягуар».

Цепляли ветви цеппелин
С рекламою айфонов,
Твоих, на языке осин,
Абстракций не затронув.
Шипела, варварски груба
Рецептом, кесадилья,
Как будто беглого раба
На угли посадили.
И беленился волнолом,
Покуда, полусонны:
"Мохито даром не нальём!" -
Артачились муссоны.
И, в упоении спеша
К шезлонгу сеньориты,
Чудил, шлифуя антраша,
Виндсерфингист небритый.
А ты, утратив с миром связь
И не вкусив экстрима,
Не сожалел, что пронеслась
Вся кавалькада мимо.
Не надо ни снастей, ни сбруй,
Когда на перепутье
Так целокупен поцелуй
Метафоры и сути!\

В фавориты играя, патриций
Забывает священный свой долг,
Перед страстною императрицей
Не спасует Семеновский полк!
Одному из его мушкетеров
Прозорливо триумф предрекал
И с тобою по штофу, Суворов,
Нынче б дернул арап Ганнибал.
Но пока перед строем косица
Все мелькает да бьет барабан,
Не успели ли мы заразиться
Кровожадностью от басурман?
Не подвержен ли доблестный воин
Отголоску неистовых вер,
Отчего и мундир его скроен
С супостатом на схожий манер?
Не пристало великой державе
По беременным бабам ступать,
Матку Боску зовущим в Варшаве,
То есть Божью по-нашему мать!
На Руси христианство, ответьте,
Не османского ли образца,
Коли братства лишенные дети
Исподлобья глядят на Отца?
Что наукою фортификаций
Ты поведаешь тем пескарям,
Чьи повадились души плескаться
Над хоромами бар по утрам?
И крючки вопросительных знаков
Окунаем мы в бездну, горды
Небожительством тех, кто Очаков
У султановой вырвал орды.

Флакон античный сохранил
Инициалы стеклодува:
Не жрец бумаги и чернил,
В венце застывший остроклюво,
Не портретист, воздевший кисть
Над преклоненною толпою,
А щедрый малый, чья корысть
Крепчала только с перепою.

Кому прозрачный свой сосуд
Ты продал, в ремесле искусен?
Девица ль разноцветный пуд
Никчемных накопила бусин?
Сутяга ль, доверху залив
Туда лоснящееся масло,
Владельцам досаждал олив,
Пока лампадка не погасла?

Иль он цикутою пропах
За пологом жестокой ведьмы?
Печать лежит на временах,
Сюжета не узнаем впредь мы.
И нам по сути ни к чему
Твоё незначащее имя,
Лишь дивно, как оно во тьму
Ушло в согласии с другими.

Я увидел, съезжая с холма,
Как зарделась небес бахрома.

Заалел гобелен облаков,
Кое-где розоват и лилов.

И страстей светозарный накал
Мириадами нитей стекал.

А навстречу ему травостой,
Горемычный, с улыбкой святой.

Тростниковая пряжа озер
В херувимский вплеталась ковер.

Колыхалась душистая вязь,
В серафимовы дали струясь.

И внушало мне веретено,
Что бессмертие обретено.

И братались луга с синевой,
Сочетая предгрозье и зной.

Так евангельский вечный сюжет
Был вечерним сияньем воспет.

Блаженно вобрала её душа
Затишье сада, таинство лазури,
Льняное масло каплет из ковша,
И свищет подмастерье, штукатуря.
Но растиранью красок второпях
Сопутствует формированье школы,
И как смешался минералов прах,
Так символы сойдутся и глаголы.
Пусть юная, с младенцем у груди,
Питает мир необозримым млеком,
Расхристанности алчной посреди
Связуя человека с человеком!
Пред нею неофиты разных сект,
Инстинкт обожествляя материнский,
Трепещут, и Пьемонта диалект
Внезапно понимает по-тюрингски.
Не положить предела доброте,
Противны состраданию кордоны,
Наш континент выращивали те,
Кто загляделся на лицо Мадонны!
А сам художник, выбившись из сил,
Под грушею присев как вяхирь сизый,
И вовсе, может быть, изобразил
Кормилицу Франциска из Ассизи.

Гремел парторг делами ратными,
В дубленке импортной гарцуя,
И впересыпку с транспарантами
Февраль расцвечивала туя.
Взмывала фигуристка в акселе,
На грудь партнеру упадала,
И у метро штиблеты ваксили
Праправнуки Сарданапала.
Компостер, лязгая усиленно
При виде старой контролерши,
Зевавшему с одной извилиной
Салютовал менту из Орши.
И, сортируя тару, пьяница
Старался выглядеть приматом.
Такой Москва навек останется
В мозгу, кочевьями примятом,
Забитом черными работами,
Но с вороватым государством
Порвавшем в недоверья вотуме
И пристрастившемся к мытарствам.
А ныне, безучастный пригород
Взирает сквозь твои напасти,
Травы забвенья листья выгорят:
Глядь, к августу настало счастье!
Ты на террасе куришь медленно,
Меж двух миров судьбой затиснут,
И ободряешь Мишку Эйдлина,
Пока на соснах белки виснут.
Хоть двухэтажными коттеджами
Обзавелись в ином ландшафте,
Но в глубине души все те же мы
(Кому претит, меня поправьте).
В Аделаиде и в Рейкьявике
Все повторяется вдругорядь,
Срабатывают те же навыки
(Кто несогласен, может спорить).
Мы полосою отчуждения
От индустрии развлечений
Отделены ничуть не менее,
Чем в пору сессии весенней.
Сдались нам эти горки резвые,
Аттракционы для букашек!
Затачивает грифель лезвие,
Пошуршивает карандашик.
Наш слух нацелен на созвучие,
От избранности нет спасенья,
Все те же мысли неминучие,
Все та же горечь угрызений.
Строфа выходит ничего себе,
И потому, наверно, вправе
Мы вспомнить о нелепом Осипе,
Или о желчном Владиславе.
И за гирлянды этих клаузул,
Что тянутся из прошлой жизни,
Мы благодарны Санта-Клаусу
В чужой до ужаса отчизне.

Вот дерево, и срез ствола
Свидетельствует о потерях,
Тревоги, горести - теперь их
Кольцеобразно смерть свела.
Цепь засух, ураганов, гроз
На протяжении столетий,
Разгул стихии в каждой мете
Венцом страдания пророс.
Кто поврежденную кору,
Опавших листьев позолоту
Подвергнет точному подсчету,
Бубня подобно школяру?
Кто мукам подведёт итог,
Стоически перенесенным,
Мольбам воздаст его и стонам
Какой печальный некролог?
И город, если мы с небес
В чертёж истории заглянем,
Приноровлялся к испытаньям,
Покуда вовсе не исчез:
Руины древних сожжены,
Их рыцарские цитадели
В доспехи гордые одели,
Имперской поступью страны,
Величественно, к храму храм,
Его приращивалась слава -
Ан тянется чума костляво
К чугунным тем колоколам...
Цикличность вечная во всем
Провидчески запечатлелась,
И ей покорны эпос, мелос,
А мы лишь тихо подпоем.
При этом я в твоих зрачках
Прочту такие круги ада,
Что мне ни зрения не надо,
Ни слуха бренного впотьмах!

Уже и не припомнишь это имя,
Хрустящее как ракушка в песке,
Но лавры, зеленея в вечном Риме,
Колышутся и шепчут вдалеке.
Поистине, он ритор был не промах,
Цветистый спор служил ему коньком,
В тончайших упражнялся он приемах,
С блистательным историком знаком.
Немало разных пакостей содеяв,
Радея о могуществе страны,
Тот утверждал, что боги иудеев
Ослиной головой наделены,
Трибунам и сенаторам запудрив
Остатки верноподданных мозгов.
А наш провинциал, из любомудров,
К несчастью, оказался не таков:
Сцепился с императором, затронув
Одну из чрезвычайно скользких тем,
Как будто бы все тридцать легионов
Герою присягнули из поэм...
В итоге ссылка. Хлесткими волнами
Изрезанные скалы. Острова
Средь зыби, как прорешливое знамя,
Торчащее из замкового рва.
О чем же повествует этот мрамор,
Прожилками светящийся во мгле?
О том, что ветер вырвется из камер
И разбросает ветви по земле!
О том, что, даже будучи забыта,
Увенчана любовью правота,
И старость у разбитого корыта
Как строчка Архилохова чиста!
Богатому софисту, человеку
Без совести, отпетому льстецу,
Он завещал свою библиотеку
С посланием к умершему отцу.
В пергаменте, по мнению сивиллы,
Предсказано явление Христа
И майский ливень благодатной силы
Апостольски осмыслен как пьета.
Увы, ни к одному из сочинений
Нет доступа сегодня, и хранят
Свидетельства того, что был он гений,
Неряшливые скопища цитат.
Лишь поутру, на арфе утомленной
Перебирая строгие лады,
Чуть розовеет девственной колонной
Нимфеум у источника воды.

Ты шепчешь, Менахем,
С высокою скорбью
Про Ерушалаим.
Пакуй его махом
В помятую торбу,
И дальше шагаем!

Все стены и башни
Гармошкою сложим,
Скатаем как свиток,
С усмешкой всегдашней
На торжище Б-жьем
Средь казней и пыток!

На диво подобен
Тфилин телефону,
Согласные те же.
Трезвонь меж колдобин
Судьбе и Закону
В ночное безбрежье!

Вращеньем ли диска,
Витками ли кожи
Упругой воловьей,
Избегнешь ты риска,
Пройдешь бездорожье,
Спасешься от крови!

В Европе теракты,
В России аресты,
В Нью-Йорке скандалы.
Прибыток и так ты
С Христовой невесты
Имеешь немалый.

Барыш с Ватикана,
Еще лютеране,
Да плюс Византия.
Не правда ли, странно,
Как ловко заране
Освистан Мессия?

Ты глянь, как евреи
Все нити вначале
Сплели воедино:
Куда к ним добрее
Язычники стали
С печалью за Сына!

Гораздо к ним чутче
Понтифик и герцог,
Балуют аида,
Ацтеки и чукчи
Не тронули сердца
Псалмами Давида!

То Экклезиаста,
То Книгу Иова
Подсунут умело.
Помноженный на сто,
Гешефт их от Слова
Расцвел как омела.

Везде дивиденды
Извлечь удавалось
Пройдохам курчавым.
Чай, эллин легенды
Фривольной про фаллос
Не впарит раззявам!

Хоть есть у них этос,
И мудрость Сократа,
Искусство, наука:
Да вечности нету-с,
Бессмертье пархато,
Такая, брат, штука...

Никак ты заплакал?
Бежал от погрома,
Корсарам доверясь,
Посаженный на кол,
Лишившийся дома,
Сожженный за ересь?

Ответь откровенно,
А чем Иисуса
Милее Мухаммед?
Не сажа, так пена,
И дело лишь вкуса
Кто переупрямит.

Небось, в Исфахане
Резня-то не лучше,
Чем где-то в Варшаве,
Обкуренной пьяни
Представится случай
Иль трезвой ораве.

Убили Пророка.
И кто бы ты думал?
Опять иудеи!
Все та же морока,
И паства ли, умма ль,
Все те же идеи.

Пожар, наводненье,
Челну все едино,
Спроси у имама:
Встаешь на колени
И блей как скотина,
Такая макама.

Такая, брат, фуга.
Подумай, и надо ль
Нам спорить, Менахем?
Возлюбим друг друга,
А всю эту падаль -
Да ну их к монахам!

Да ну их к корсарам,
Имамам и папам,
Орлам, попугаям,
К ханжам сухопарым,
К чертям криволапым,
Менахем, лехаим!

Лозою изогнут
Латунный кувшин.
Сверкая, не дрогнут
Кристаллы вершин.
Над кружевом сада
Расцвел абрикос,
И движется стадо
Пасущихся коз.
От храмовых свечек
Закат полыхнул.
Встревает кузнечик
В таинственный гул.
Срывается ястреб
В лиловую падь.
Резцом в алебастре б
Твой лик изваять!

Сашка Шрайбер вдыхает угрюмо
Сизый дым от ночного костра.
Ох, коварна проклятая умма,
Говорит он, и дико хитра!
Тянет щупальца к Белому дому,
Миллиардные взятки сует.
В самый раз отвечать по-плохому,
Кто бы выдал ручной пулемет?
Пятерых я лишился в Ираке,
Разумеется, лучших парней.
Профессура, плети свои враки,
Все равно мы гораздо сильней!
Избежать не старается штампа,
Повторяет, как стелется дым:
Вся надежда на Дональда Трампа,
Если надо, я буду шестым!

Я многое стал замечать,
Материю вижу все тоньше.
Седая колышется прядь
У кашляющей почтальонши.
Зрачки у скинхедов мертвы,
С подельником споря упрямым,
Их лидер, на полголовы,
Белесым бравирует шрамом.
Хромает смешной какаду
И сладкую клянчит помадку.
На те же весы я кладу
И знанье своё, и догадку.
Треклятое зелье цедя,
Хозяйка застыла как фреска,
И поздние капли дождя
С горгульи срываются веско.
О, смилуйся, вечная ткань,
Шепчу я, устало кружа с ней,
Мерещиться мне перестань,
Детали твои все ужасней!
Ведь я, с высоты моих лет,
Легко разжую недотепам
И черные складки манжет,
И лузера со стетоскопом,
И сэндвич на лавке в метро,
И эту щербинку над бровью...
По-прежнему, сколь ни старо,
Я мир объясняю любовью.
Но Дьявол играет в игру,
Мороча пугливую стаю,
И правил, пока не умру,
Я так же как вы не узнаю.

Я жил в Нью-Йорке,
Бывал в Париже, Риме, Вене.
Я не в восторге
От суицида поколений.
Когда претит вам
Клеймо мещанского уюта,
Бездумным битвам
Вы говорите: это круто!
И сносит крышу,
И самолетом рушит башни:
Мол, я не слышу,
О чем талдычит день вчерашний,
Но жажду лично
Всех убедить и убедиться,
Что плоть первична
И Страх - языческая птица...
Остановитесь,
Пока не поздно, Б-га ради,
В кольчуге витязь,
При государевой награде,
И ты, за пояс
Заткнувший мир, шахид кровавый!
В томах пороюсь -
А там про ваш святой и правый,
А там про цели,
Что оправдать стремились средства
И не терпели
Порой несхожего соседства.
Взгляни на эти
Руины с рябью от шрапнели:
Ведь ты не йети,
Хоть и прочел Макиавелли!
Гуляй в черкеске -
Ты все равно прозреешь мигом
В той турпоездке,
По настоящим, чистым книгам,
Где нет призыва
Забить в газырь зловонный порох
И где олива
Блаженно дышит на просторах.

По абрису гранитного карьера
Гоняют мотоциклы вперебой,
И старый клен, как опытный тореро,
Их дразнит багровеющей листвой.
Амфитеатра гул из преисподней
Доносится, но байкеры, кружась
В надежде ощутить себя свободней,
С фиестой не усматривают связь.
Им невдомек, что мечет бандерильи
Последний одуванчик на лугу,
Что это предки их уговорили
Над пропастью описывать дугу.
Рокочет "Харли-Дэвидсон", и сроки
Колеблются, но жертвенник горит,
Покуда в грандах теплится высокий
Дух Реконкисты и её коррид!

Три года жили в Оренбурге,
Где в стужу покати шаром,
Но воротник из чернобурки
Мы сохраняли вчетвером.
Кладовка называлась нишей
(Провинция, ни дать, ни взять).
Просил я маму: якорь вышей,
Чтоб по бокам морская гладь.
И нас со старшею сестрою
Все разводили по углам -
За драку глупую, не скрою,
И всякий прочий тарарам...
С реликвией такое дело:
Пощупал - и опять живой.
В альбоме этом пожелтело
Так много снимков, Б-же мой!
Со школы помню я Гринева:
Катил в кибитке по снегам,
И шуба для него обнова,
А я, увы, ни здесь, ни там.
Ни россомахи, ни куницы
На сгорбленных моих плечах,
Лишь неотступно вдоль границы
Звериный щерится Аллах.
Стон океана беспределен
Мне предоставившего кров,
И ни одна из богаделен
Не приютила стариков.

Кто в жертву высокую верит,
Сверкнувшую миру впотьмах,
Тому и открылся Кинерет,
Чьи лодки, отвергшие страх,
Потоплены, выстояв перед
Захватчиками на плотах.

В тебя, Галилейское море,
Нельзя не влюбиться с тех пор,
Как песнь рыбарей на просторе
В душевный вплелась разговор,
Простой и неспешный, что вскоре
Достиг прилегающих гор.

От зябликов и перепелок
Нет продыху пару недель,
Полет их до Африки долог,
А тут под крылами купель,
Раскопками древний посёлок
Глядится в стеклянный отель.

Дымит костерок, и ушица
Наваристая лишь на дне,
Кагором бы сладким упиться,
К ландшафту подходит вполне!
Да пляшет царевна-блудница
В мерцающем тускло огне.

Пускай извивается в танце,
Ты мне сыроежек нажарь,
Гудят менестрели-повстанцы,
И с ними курчавый бунтарь,
Таежных строительством станций
Когда-то увлекшийся встарь.

Пусть новые нам легионы
Нашествием злобным грозят,
Пребудем и мы непреклонны!
Доносится грома раскат:
Вот-вот ливанет, из-за кроны
Алеет предивный закат.

Стремятся они обезглавить
Паломников скорбную рать,
В слезах огибающих заводь,
Бредущих опять и опять,
Но правда святая должна ведь
Однажды восторжествовать!

Тогда и забрезжат нам ясли,
Отрада народов и стран,
Чтоб искры небес не угасли
И, тайным лучом осиян,
Акридами в пальмовом масле
Вечерял бедняк Иоанн...

Хоть недешево встали
Тормозные колодки
И молотят педали
По осклизлой погодке,
Все же вертится бойко
Карусель кружевная,
И невестится сойка,
И блестит мостовая.

Изумляться ты волен
Щепетильности линий,
Перезвон колоколен
С человечьей пустыней
Не вселяет надежды
За обугленным краем,
И неясно ни где ж ты,
Ни куда мы взираем.

Ни семнадцатым веком
Проклейменные плиты,
Ни река с велотреком,
Чьи коленца размыты,
Ни бейсбольное поле,
Рядом с узкоколейкой,
Не избавят от боли
И не станут лазейкой.

Без отдушины горесть,
Оттого и над крышей
Сбавит горнюю скорость
Череда восьмистиший
И курлычет как стая,
Что в тумане зависла,
В смысле звук обретая,
Звук рождая из смысла.

Грозный лев позолочен,
Вздыблен конь серебристый,
Даже если не очень,
Постарайся и выстой,
Одиноко тебе здесь,
Да и муторно нам там,
Так смотри, не заездись,
Припаркуй за почтамтом.

Так хотелось избежать потери
Смысла, воскрешающего тлен,
Чай из трав заваривать в пещере
И гадать по «Книге Перемен».
Статуэток яшмовых цветастей,
В дальний край фантазия влекла,
Где царил над суетой династий
Острый блеск даосского чела!
Но уже ни посохов, ни вретищ,
Ни глухих напутствий у костра,
Ты без гида юркого не встретишь,
Да и там химичат шулера...
Чем в битком набитом минивэне
Мчать по серпантину к мудрецам,
Испытай внезапное прозренье,
Что давно в отшельниках ты сам.
И покуда в лавке у китайца
Разменяли третий миллиард,
Безъязыким чужаком скитайся,
Озираясь в грохоте петард.
Ритуал драконьих синусоид
Госэкзамен держит что ни год,
Флейтою молящей ветер воет,
Пытка духа в барабаны бьет.
Игровыми фишками маджонга
Весело жонглирует старик,
И летит бамбуковая джонка
За нарядной рыбой вперепрыг.

Пейзажи родины неброски,
Подернут дымкой туалет.
"Спокойно, Маша, я Дубровский!" -
Пушкиниана школьных лет.
Пока ушастик Юра Стельмах
Выглядывает в коридор,
Фемида в завучевых бельмах
Зачитывает приговор.
А мы бузим на медосмотрах,
И главный жеребец орет:
"Куда суешься, сучий потрох,
Ты в пекло, батьки поперёд?"
Сердчишко слабое у парня,
Но он из трудовой семьи:
Отсюда ПТУ, токарня
Взамен мехмата и НИИ...
Запамятовал год который,
Уже реактор отгремел,
Среди болота санаторий,
На ржавой койке наш пострел.
Полупустая пачка, кроме
Двух беломорин ни шиша,
И больше не стоит на стреме
Его бессмертная душа.

Что мне в этой скорби?
Что мне в этом скарбе?
С черной метой Горби,
В алом платье Барби.
Твердая валюта
Мата и побоев,
Родина, Малюта,
Шествие героев.
Всё глазами видел,
Всё ладонью щупал.
Вширь, земельный выдел!
Ввысь, небесный купол!
Что мне в этой были?
Что мне в этой боли?
В постчекистском стиле
Пляшущие тролли.
На афишной тумбе
Гарвардские зомби.
Что мне в этой румбе?
Что мне в этом ромбе?
Телеобращенье
В секту салафитов.
Множится на сцене
Племя замполитов.
Тянется к халдею
Спрут идеологий.
Я ж - травой засею
Этот склон пологий,
Тихо из «Псалтири»
Пропою отаре...
Что мне в этом мире?
Что мне в этой мари?
Сам живу, без нянек,
Пестуя свободу.
Век мой, как «Титаник»,
Весь ушел под воду.

Белела бабочка на мальве,
И жил предчувствием дождя
Наскальный барельеф Амальфи,
Блаженно к морю нисходя.
За столько лет не надоело
Мальчишке рыбой торговать,
Чертовке клянчить лимончелло
И всех укладывать в кровать,
Хрычу на антикварный рынок
Волочь согбенно всякий хлам,
К молитве строгой капуцинок
Вызванивать колоколам...
И ты спросила: «Если Хронос,
Проспав, не заведет часы,
Куда исчезнет завихренность
Прибрежной этой полосы?
Куда неспешные потоки
Беспечных денутся транжир?»
А я ответил: «В каждом сроке
Незримо явлен вечный мир».

Стремительно свивает ремез
Над рябью заводи гнездо,
Насвистывая «Venceremos»,
Перевирая ноту «до».
В его подскоках расторопных
Несложно угадать протест,
И блики рыжие на копнах
Сродни веснушчатости мест.
А нам что пользы в этой хунте?
Мы и свою-то не клянем...
Логацкий скручивает: дуньте
С плодово-ягодным вином!
Лабает Брич на семиструнке,
Коряво, да и так сойдет.
Селицкая глотает слюнки,
Вертя пустую банку шпрот.
Провинция к эфирным струям
Прислушивается тайком,
Даря нас пьяным поцелуем
В ольшанике за большаком.
И где-то, вереща в апломбе,
Переводя лубянский дух,
О маме и нейтронной бомбе
Поет начальнику Евтух.

Я помню Пако де Лусию,
Тот зальчик с низким потолком,
Где жаждал он настичь стихию,
Восторгом пропасти влеком;
Где пальцы, вольность обретая
И закусив одну из струн,
Неслись галопом, как гнедая,
Вдали узревшая табун...

Теперь, когда его не стало,
И сердце ритма лишено,
Облокотившийся устало,
Глазей в квадратное окно;
Пусть ливень, нудно тарабаня,
Твердит, что прикасался ты
К бессмертию от состраданья,
К спокойствию от правоты.

В печь, от тления
Храня, закладывали горшок.
Впечатления
В горниле речи гончар обжёг.
О, гнетущая
Сила забвенья! Тебе вопреки,
Огнь, еду щадя,
Лижет вечную глину строки.

Ничего-то мы не значим
В этой жуткой пустоте,
Где над хохотом и плачем
Вечно властвуют не те.

Где глухим каменоломням,
Лабиринтам несть числа,
И дороги мы не вспомним,
Той, что в бездну завела.

Ни с кого-то мы не взыщем,
Лишь прибавим, павши ниц,
К благодатным пепелищам
Богоизбранность гробниц.

В больнице довелось районной
Мне проваляться месяцок,
Не то чтоб белою вороной,
Да и срок давности истёк.
Травили байки волховчане,
В матрасах чалились клопы,
И эскулап, как волк в овчарне,
Ворчал на мой абсцесс стопы.
И старый Кочерыжкин грыжу
Так нежно «коброй» обзывал,
Что до сих пор в карьере вижу
С пехотным ранцем самосвал.
И, жмуриков перечисляя,
С похмелья сбитых, гоношист,
Цедил перцовку в кружку чая
Голубоглазый машинист...
А за окошком, сверхцивильна,
Глубинка празднично цвела,
Стахановская сердцевина
Неисцелимого ствола.

В тишине, где пикирует кречет,
Старый мастер, под сенью оливы,
Мифы пращуров увековечит,
Те из них, что воистину живы,
Молотком и резцом, одиноко,
В сером фартуке, боль отмеряя
И бесстрашье в объятиях Рока,
Он сольется с атлетами края,
Воплотится в пророков и судей,
Дабы панцирь законам и храмам,
От мечей и от залпа орудий,
Обеспечить талантом упрямым...
Белизной своей, мрамор Каррары,
Ты обязан безгрешным весталкам!
Кто же шлет нам небесные кары,
Отражаясь в подобии жалком?
Кто на идолы наши в предгрозье
Исподлобья взирает и в тоге
К нам нисходит на пастбище козье,
На пшеничное поле в итоге?..
Не ответит пергаментный свиток,
Промолчит и прозрачный папирус,
Лишь реестр удлиняется пыток,
Хоть запрос на бессмертие вырос,
Лишь на ощупь бредет соглядатай,
Сокрушаясь, что жизнь пантомима,
Мимо чувственных греческих статуй
К изваяньям воинственным Рима.

Андрей Пестов, на фоне бонвиванов
И чопорных кривляк "Аэропорта",
Тихоней слыл, под перезвон стаканов
Не вырезая розочки из торта.
Зачисленный, когда ещё Андропов
Прогульщиков шугал в кинотеатре,
Не жаловал лубянских филантропов
И все делил по меньшей мере на три.
В общаге душной, меж славянофилов,
Ни разу он не допустил промашки,
Поскольку сознавал, что сам Вавилов
И тот, увы, не дожил до шарашки.
Бывало, мы с Мануком что-то стибрим
Из "Елисеевского", всем на закусь,
А он застолье потчует верлибром:
Поэзия, мол, наша сикось-накось,
На Западе давно без рифм поётся
Синтагму расковавшим корифеям...
Добро б такое услыхать от поца,
А ведь Пестов и не был-то евреем!
Короче, он сидел как бодхисатва
И дул в мундштук, пока перо Каткова
Скрипело подстрекательски и клятва
С гор Воробьёвых разносилась снова.
Мы рассекали с ним по Беловодью,
И он пешком собрался к Далай-Ламе,
Но, право слово, при такой погоде
Как разрулить с домашними делами?
Затем он год блатыкался в Париже,
Где втюхивал клошарам "Панчатантру":
Но кто б о местном порадел престиже,
Великому подобен Александру?..
В итоге, поплатилась "Пепси-кола":
Найдя у них презерватив в бутылке,
Он подал в суд, и зубья частокола
Смотрелись ладно при хозяйской жилке.
Мог стать трибуном, квестором, эдилом,
Служить в коллегии вигинтивиров...
Да так претило угождать мудилам,
Что он в конце концов вернулся в Киров.
Любить Москву - с её очередями? -
Уж целый легион, прошитый ими,
Смиренно опочил при главном храме
Со всеми юрисконсульства святыми...
Конечно, жаль, он не слыхал меренге
И не метал в апачей бумерангом:
Зато и шею не тянул в шеренге
Мечтающих лизнуть повыше рангом!
И что ему, скажи, в тирольском йодле,
Непризнанному новому Миклухо,
Коль эта вьюга завывает подле
Настроенного на шедевры уха?
Порой, когда в Вест-Роксбери сугробы
И я pissed off, легко представлю Вятку:
Вот курит он, коллега высшей пробы,
Приноровившись к среднему достатку,
Вот дружество, не заржавев, не сгинув,
Срывая с неба «занавес железный»,
Гудит, по воле русских палладинов,
Доселе не исследованной бездной!..

Так много дней в году,
А в жизни лет так мало,
Что слов я не найду
Для броского финала.
Хотя и краткость фраз
Последнего абзаца
Уже ни в ком из нас
Не может отозваться.
Ведь мир уже не тот,
Разобран на цитаты,
Он медленно бредет
К бесчувствию утраты.
И черпает прикол
Из кладезя трагедий,
Где блекнет ореол
Чеканкою по меди.
Подсел на слезы мир,
И лишь вариативней
Стал модный сувенир
Из мамонтовых бивней.
С оттенками убийств
И войн полутонами
Знакомят нас гебист
И настоятель в храме.
Фанатик на ножах
Свое играет скерцо,
Зачем зверюге прах
Святого иноверца?
Зачем нужны тома,
Где жимолость воспета,
Когда и смерть сама
Не воскресит поэта?

Красота была мне дана, покорял сердца,
Гарцевал, блистал на балах, черноок, кудряв,
На камзоле пепел осел, к ботфортам грязца
Среди топей липнет, бреду, из замка удрав.
Фехтовал всех лучше в округе, бретер, жуир,
Ни в одной дуэли мне проигрыш не светил,
Оклеветан шавками мелкими, от мортир
Претерпел в неравной баталии, от терпил.

Мастерства достиг филигранного, мадригал
Поперек легко зарифмовывал и повдоль,
Мне зоил горбатый анафему изрыгал,
Предрекал плюгавый святоша злую юдоль.
Обложили ушлые бездари, просвещен,
Искушен в игривой метафоре, полиглот,
Из анналов ныне я вымаран и в салон
Ни один, увы, не допущен, кумир болот.

Ни в одну барочную спальню, увы, не вхож,
Не скопил ни су и кокеткой в фижмах забыт,
Я заткнул за пояс украденный в лавке нож
Для разделки туш, и в аорте ярость кипит.
Вдалеке, за кочкой, мелькает гордый олень,
Мне талант его и изящество столь близки,
Он призывно кличет подругу, пахнет сирень,
Соловьи поют, я его зарежу с тоски!..

По дну морскому тщательно порыскав,
Торжественно всплывает акваланг
С готовым лабиринтом обелисков,
Ротонд и бань, конюшен и фаланг.
Когда-то беломраморные глыбы
Сплетались в кружева и там, и тут,
А ныне лишь испуганные рыбы
С экскурсией глазасто промелькнут.
Заносчивых фронтонов понемногу
Руины инкрустирует коралл,
Царицы профиль мнится осьминогу,
Копья обломок в амфоре застрял...
«Ах, до чего все точно у Страбона
Описано!» - духмяный чай из роз
Пьет археолог. Ждет его Сорбонна,
Европы чахлой глиняный колосс.

Весной тревожимые ранней,
Глазели, обсуждая краль,
Скелеты фахверковых зданий
На парковую магистраль.
И едким облаком каннабис
В квартале красных фонарей
То тяжелел, похабно склабясь,
То устремлялся в эмпирей.
Кляла отступника община
И гневно пейсами трясла,
Сияя в бликах благочинно
Шлифуемого им стекла.
И так свиданья были скоры
С печатным оттиском судьбы,
Что в доме Рембрандта гравёры
Произрастали как грибы...
Я брёл с предчувствием победы,
Мне город-бюргер напрокат
Все расставлял велосипеды
Вдоль холодеющих оград.
Но там, за хрупкими мостками,
Уж занималось ввечеру
Любви немеркнущее пламя
В моем Серебрянном Бору.

Полгода шпарил в униформе
Я по арене цирковой,
Когда, не чаявший о шторме,
Вдруг очутился за кормой.
Друг друга клоуны в охотку
Разделывали под орех
И на большую сковородку
Ссыпали корчившийся смех.
В жабо из пестрого удава,
Резвилась карлица в седле,
И лошадь под уздцы коряво
Вёл шимпанзе навеселе.
Но ни ковёрного репризам,
Ни фишкам, что кидал жонглёр
В дыму флуоресцентно-сизом,
Не удивлен я до сих пор.
Зато в оцепенелый разум
Впечатался тот променад,
Себя я гордым верхолазом
Воображал сто раз подряд!
И балансировать над бездной
Меня учил изящный шест,
Покуда губошлёп уездный
Все охал, привставая с мест.
Как будто знал я, что карьеру
Продолжу, вечностью влеком,
В Венеции, где гондольеру
Отрадно взмахивать веслом.

Я не привык бухать на шару
В родной таверне,
Пусть рекламируют лошару
Беззубой черни,
Пусть хавальник перед экраном
Разинет охлос,
Ни слова блеющим баранам,
В ответ нахохлюсь!
Знай фраернется на допросах
Следак из Рио,
Тоска в глазах его белесых,
Застрял на ФИО,
Облом в конторе федералов,
Покамест где-то
Гуляет Клара без кораллов,
Карл без кларнета.
Пяти спецслужб осведомитель
Вредил фавелам,
Лежать во фраке не хотите ль
Заплесневелом?
Не зря кровавым урожаем
Их нарковойнам
Я послужил, препровождаем
До нар конвойным.
И как простой солдат удачи
С большой дороги
Я должен так или иначе,
Вновь сделать ноги.
Что толку куковать на киче,
Коль в Пернамбуку
Преподают на майя-киче
Не ту науку?
Доставлен с помпою в карете,
Свалю негромко,
Сгодится альпеншток, мачете,
Заточка, фомка.
Башку охраннику оттяпал?
Пардон, овечки!
Не только воск слезами на пол
Кап-кап со свечки...

Кто затерян и кто уже признан,
Одинаково сгинут впотьмах.
Покаянье, предшествуя тризнам,
Наделяет бессмертием страх.
Лишь твое одобренье нам ценно,
Черный отрок, воздевший крыла!
Где толпа преклоняет колена,
Сей же миг воцаряется мгла...
А когда и стучать перестанет
Наше сердце, достигши высот,
Нет спасенья, на нет и суда нет,
Гул высот от суда не спасет.

В глубинах памяти моей
Всплывают лица и событья,
И слепо жажду утолить я
Тревогу невозвратных дней.
Поспешно расчехлив планшет,
В горячке на клавиатуре
Строчу хвалы наивной дури
И заблужденьям ранних лет.
Вот заполночь в чужой "Жигуль"
Мы влезли, дрожью от объятий
Охвачены в хозяйской хате
Ряды начищенных кастрюль.
А вот гуляет мой кулак
По скулам, розовым от чирьев,
И, табуреткой зафундырив,
Я выбиваюсь из салаг...
Но вынырни, хотя б на миг,
Из омута своих иллюзий!
Шерифа, с кобурой на пузе,
Блондинка клеит напрямик.
В стаканчик негру-старику
Гогочущая стайка геев
Ссыпает квотеры, развеяв
Настрой унылый на скаку...
Среди всемирной чехарды
Безбашенным существованьем,
Увы, немногих мы приманим,
Лишь нам приметны те следы!
И, с прежней мукою в снегу
Вотще барахтаясь, вдругорядь
Я ни влюбить, ни объегорить,
Ни отыграться не смогу.

Всю ночь страдал невыносимо.
Я жил, живу, я должен жить...
И вдруг - столпы огня и дыма,
Безумье проскользает мимо.
Развейся, ужас мой, изыдь!

Слуга, в карете балагуря,
Развеселил меня весьма.
Откуда ж налетела буря?
Да не юли, башка ты дурья,
Ответь, надолго ль эта тьма?

Мороз подрал меня по коже.
Я растолкал тебя не зря.
Вставай, Арбузов! Мне, похоже,
Погибель чудится. О, Боже,
Сегодня третье сентября!

Зачем тебя невнятной речью
Тревожу, коли жизнь прошла?
Ужель и впрямь увековечу
Гостиницу с голландской печью,
С окном из бемского стекла?

Иль эти крашеные двери,
Что привели меня сюда
И запечатали неверье
Кровавым сургучом потери,
Предчувствуемой навсегда?

На что мне лошади, именье,
Шесть тысяч десятин земли?
Всё ближе страшное мгновенье,
Когда уж не помогут пени,
Хоть сам архангел им внемли.

Собор я вижу пятиглавый,
Остановившись на мосту.
Для буффонады, для забавы
Писать не следует, вы правы,
Перешагнувшие черту!

Зарницы были к урожаю,
Но мертвенно течет река.
Поездку в Пензу отменяю
И Откровенью присягаю
От арзамасского сверчка.

Нам трепет целомудрия завещан,
Его в тончайших складках обнаружь.
На зеркале не замечая трещин,
Возлюбенная принимает душ.
С огнями придорожного мотеля
Созвездия соперничать непрочь,
По чертежу купальника на теле
Легко ориентируется ночь.
Мороженщице юной дальнобойщик
К зиме подарит теплые меха,
Хмелея от перевозимых бочек
С запасом первородного греха.
А поутру ее подбросит в Монток,
Где ангельский наяривает хор,
Хоть из боязни ни она, ни он так
Не величали чаек до сих пор.

Не помню как в армянском ресторане
Разговорились мы, на Шипсхедбэй,
Где шашлыки роскошные бараньи,
Никто их так не жарит, хоть убей.
Но, окуная лакомство в аджику
И ароматный пробуя коньяк,
Прелестную спросил я камбоджийку
Про белый храм и сине-красный флаг.
«Мне в этой майке по жаре так клёво», -
Без чопорности лишней отвечать
Привыкшая, она, к любви готова,
Пригладила лоснившуюся прядь.
И, чудо-башни древнего Ангкора
С груди ее трепещущей содрав,
Я Вишну целовал из мельхиора,
Болтавшегося меж соборных глав!..
За пьяного бродягу выйти замуж
Для кхмерки запредельная мечта,
Поскольку малярия там, и сами ж
Вы знаете, преступность, нищета.
К досаде, я считался нелегалом,
Ни ремесла, ни связей, ни бабла,
На «порше» рассекать по Сенегалам
Она со мной не скоро бы смогла...
Рычат мотоциклетные повозки,
В лачугах потрошат костистых рыб,
Свой силуэт на шумном перекрестке
Узнай, жестоко брошеный сахиб!
Ежу понятно, что у них в Камбодже
Не больно верят в «русские дела»,
В той майке и ушла она, компот же
Из сухофруктов - нет, не допила.

Затворничество в Гималаях
Прервав, спускается аскет
К мирянам, в скорбные дела их
Вникая раз в двенадцать лет.
Гостит в дому странноприимном,
Средь пенных молится валов,
Где к омовениям и гимнам
Приучен ткач и змеелов.
В его отяжелевших пасмах
Сокрыта нищенская власть,
Еще никем не поднят на смех
Сей дар возвысить и проклясть.
Немыслимо и быстротечно
Происходящее с людьми,
Но ты сурово, бессердечно
Долину празднеств не клейми.
Недаром устрица речная
Преображала те края,
Загадочно перерождая
Песчинку в чудо бытия.
Пока пророк бряцает бубном,
Единство шествует времен,
И жаворонка в гласе трубном
Прощальный свист укоренен.
Китайцу, кельту и шумеру
Лавиной горной брошен клич,
И да получит каждый в меру
Своей готовности постичь!
Раздоры наши пустяковы,
Когда душа, отринув гнет,
Разбив случайные оковы,
Устами к вечности прильнет.

Весь день ношусь как бешеный
По чертовым шоссе,
А мог сверкать проплешиной,
Печататься как все,
Креститься в православие,
Напялив псевдоним...
Сдалась тебе Аравия,
Мотай на лето в Крым!
Опять же и в Израиле
Мог быть чуть-чуть умней.
Иллюзии истаяли?
Зачем же гнать коней?
Сохнутовскому цадику
Курил бы фимиам,
Задумчиво по садику
Бродя по вечерам...
Но нет, стрелой до Салема,
Оттуда на Кейп-Код,
Душа твоя печалима
Нашествием невзгод!
С философом из Аттики
Ведешь горячий спор:
Расчешут ли фанатики
Европу напробор?
Туристам из Австралии
Доказываешь вслух,
Что на земле и далее
Незримый правит Дух!
С индийскою врачихою
Флиртуя поутру,
Заедешь сапой тихою
В ужасную дыру...

Приблудный или наш ты,
Отсель ты иль оттоль,
А всем придет однажды
Без штампа бандероль.
Попросит расписаться
В фуражке почтальон
Под суммой компенсаций
За каверзность времен.
Под смазанной цифирью
Тщедушных тиражей
С расстрелом и Сибирью,
С изгнанием взашей...
И ты рукой дрожащей
Обложечку разгладь -
Единственной, дражайшей,
Что так не любит лгать!
Но уповай не слишком
На шкурницу-судьбу:
Привыкшие к мыслишкам
Видали мысль в гробу.
Хоть сотню замени строф
Ты в сборнике своем,
Вовек до замминистров
С тобой не дорастем.
Вовек не перестанем
Противиться вранью
Итоговым изданьем
В обветренном краю.
В придуманном, далеком,
Где суд не в меру строг
И запоздалым строкам
Вот-вот настанет срок.

Где ты теперь, о чем ты просишь
Того, кто нас однажды свел
И кто душе дарует просушь,
Как тем развилкам русских сел?
Звонили попусту бидоны,
Колеса вязли в колее,
Но были замыслы бездонны,
И было счастье на земле!
Текли ручьи по околотку,
И ухал филин из дупла,
Я потерял свою пилотку,
А ты колготки порвала.
Насквозь промокшие бушлаты
Застал в подсобке караул,
И в той тиши, куда ушла ты,
Я лишь к заутрене уснул.

Крепость над лагуной,
В брызгах волнолом,
Для невесты юной
Был я женихом.

Балуясь мускатом,
Щупал молодух,
К громовым раскатам
Оставался глух.

Убрана светлица
Трапезе под стать,
Поздно веселиться,
Поздно горевать!

В белом флёрдоранже
Кройки кружевной,
Выйдешь ты как раньше
Под руку со мной.

И незримый образ
Меркнущих долин
Нам пошлет, раздобрясь,
Журавлиный клин.

В вину перед епископом
Вменили мне разврат,
Давайте что ли выскопим
Всех гениев подряд?
Объединились в орды вы,
Болтун, святоша, плут,
Каноника из Кордовы
Вот-вот к чертям турнут.
А я и сам в скитания
Ударюсь, хоть бы хны,
Холмы твои, Испания,
Во снах моих темны!
И пусть ругает Гонгору
Придворный стихоплёт,
Я рифмой как огонь горю,
Предвечный плавлю лёд!
Неразделима с мыслями
Созвучий стройных рать,
Над чучелами вислыми
Привольно им скакать.
Судьба метафор, сходная
С кресалом и кремнём,
И есть любовь народная,
Мы искру ей вернём!

В кривое зеркало иллюзий,
Самодовольна и слепа,
Спросонья потакая Музе,
Глядится праздная толпа.
Но попраны мораль и право
Ее кумирами не зря,
Автограф истины кроваво
Выводит гневная заря.
Обманчив мир, что мы рисуем,
Засиживаясь досветла,
Где добрый гений наказуем
За безнаказанностью зла.

Себя, и в небесах, и на земле, -
Не говори, что в Боге ищешь Бога!
Ты даже в том рисунке на скале
Свою сутулость узнаешь немного.
Вельможи в тусклом свете галерей -
Собрание твоих надменных копий,
Живи в любом шедевре, не старей,
Улиткой завернув зрачок циклопий!
Продлись, останься, не кончайся весь
В фигуре речи, в неуклюжей позе,
Рачительно своё наследье взвесь,
С учётом всех утрусок и коррозий.
Сквозь толпы пробирайся, теребя
Приспешников, заглядывай в их лица
С мечтой заветной: в поисках себя
За черточку родную уцепиться.
Сколачивать опричнину - тщета,
Пока внутри свербит первопричина,
И бормотать: не те, не тот, не та,
Друзей и денщиков лишая чина.
К эклоге предка, к капельке дождя
Прислушайся: твоё ли сердце бьется?
В самом себе себя не находя
И вновь казня красавца иль уродца.

Я ее по дебрям ласк вёл
Под лобзания фиалок,
Оговор любой и пасквиль
В зарослях казался жалок.
Обвивали нас лианы,
Обступали молча вязы,
И стекали, неслиянны,
Ручейки по стенкам вазы.
И дрожали робко листья,
И светились ветви пылко...
Где ж вина лакрима кристи
Авиньонская бутылка?
Где те царственные нити,
Что опутали мой морок
От молитвы до соитья?
Нет ее, а мне за сорок!
И без нимфы мне обрыдло
В рое мух витиеватых
Провансальское повидло
О проступках и расплатах.
Стилем сладостным и новым
Не томите - уши вянут!
Лезет вопль в карман за словом,
Мир воришкою обманут...
Дни мои - как бег оленей,
Псалмопевец и Гораций
Смерть ваяли дерзновенней
Ваших слезных декораций.

Удали мне, Господь,
Все программы из памяти,
Сатану заскриншоть!
Что вы, ангелы, спамите?
Я молю о софте,
Чтобы снял все проклятия
И остались лишь те,
С кем просиживал в чате я.
Дай мне комп не чужой
И над клавою русскою
Дай воспрянуть душой
С каждой перезагрузкою!

Невольник мифа, не ревнуй
К другому гордому избраннику,
Пощечина и поцелуй
Суфлируют кнуту и прянику.
Треножника ты не отдашь
Сопернику, и тем не менее,
Не время ль пригубить из чаш
За гениев благоговения?
За их мальчишеский запал,
С которым упоенно хлопали
Певцу, что драму накропал,
На вечереющем Акрополе?
И вы, чей жребий столь суров,
Усвойте сердцем, исполнители,
Над состязанием хоров
Нет власти у земной обители!
Восславьте возбужденный гам
И сцену, по которой ходите,
Где возлияние богам
Предшествует параду податей!
Предотвращенью деспотий
Способствует лишь сострадание,
Что с репликою «не убий!»
Уж согласовано заранее.
Быть зрителем великий дар,
Сродни участнику трагедии,
Пока востребованность чар
Залог сохранности наследия.

Все в этом мире
Замыслено любя,
В каждом клавире
Есть нота для тебя.

Свист горихвостки,
Рыжеющей в саду,
Дервиш, в повозке
Бубнящий на урду.

Зернышко проса
В долине Хуанхэ,
Путник, с утеса
Взирающий в дохе.

Что же ты медлишь,
Листай свою тетрадь!
Малости нет лишь -
Мелодию сыграть...

Видишь, струится
Архангел с витража?
С пряжею спица
Порхает, ворожа.

Лепит из глины
Дитя твоё в тени
Хаты, овины,
Ленивые плетни.

Капли вселенной
Исполнены красы:
С бронзовой пеной
Бульварные часы,

Рома баклажка,
На пирсе корабли...
Как же нам тяжко
От родины вдали!

Люблю я топкие причалы,
Где сердце ходит ходуном
И сом ускальзывает чалый
Под эту радугу вверх дном,
И где в преддверье юбилея
Чета степенных черепах
Гирлянды водорослей млея
Развешивает на столбах...
О, если бы душа искрилась
От карусели вешних вод,
Ее тревожную бескрылость
Готов простить я наперед!
Но остается шаг до бездны,
Скрипят плавучие мостки,
И репетируют, помпезны,
Свою мазурку мотыльки.

Мрамор, верней кальцит,
Пёстр, а порой полосчат,
Древность узор растит,
Млечность его полощет,
В примесь идут цвета
Окисей, и с прожилок
Трепетность и тщета
Дышат луне в затылок.

Толщей сокрыт процесс
Дивной метаморфозы,
Рубят скалу как лес,
Режут слоями грёзы,
Рядом кентавр и сфинкс,
На перекрестке мифов
Некто, Зет, Игрек, Икс,
Станет добычей грифов.

Арка, дворец, алтарь,
Чопорный крах империй,
Раб свой орнамент встарь
Вышил ценой неверья,
Смуглый как эбонит,
Или потомок чуди,
Лозунг зари кровит,
Как голова на блюде.

В каменных кружевах
Чтут алфавит возмездья,
Пушки во тьме бабах,
Жарко горят поместья,
Шифрами смут вплелась
Летопись поражений,
Втопчем величье в грязь,
В яму зароем гений!

Полон гармоний мир,
Мрамор лишь капля в море,
Хаос из черных дыр
Пойму затопит вскоре,
Надо бы поспешить
Ради священной цели,
Общую выткать нить,
Высечь тропу в ущелье.

В каждой усадьбе скорбь,
В замке любом гордыня,
Страшных событий горб
Не затвердел поныне,
Всё ж красота дана
Рыцарю жертв и риска,
Подлую чернь она
Не подпускает близко.

Бьет об утес волна,
Отблеск пытаясь выкрасть,
В чане кипит война,
Жаждет погрома выкрест,
Порет мальцов тиун,
Водкой торгует крамарь,
Но из прибрежных дюн
Мрамору светит мрамор!

Розов, крупнозернист,
Зелен как злейший враг мой,
В недрах иллюзионист
Создан свирепой магмой,
Фокус однако в том,
Что перелив оттенков
Сдержит войну, погром
И глухоту застенков.

Слава ж вам, письмена
Землю, эфир и воды,
Будто колосья льна,
Пестующей природы!
Быть ли рядам громад
Новым панно, колонной,
Ведает лишь закат
Мощи раскрепощенной.

Только творящий луч
Знает, куда струится
Цепь островерхих круч,
Чья воспарит столица,
Дрогнет ли трон царя,
Выйдет ли смерд на площадь,
Мрамор и есть заря,
Пёстр, а порой полосчат.

Мы расстались с эпохою Ельцина,
И общенья сужается круг,
Хоть и падает на пустомель цена
Не засчет молчаливых ворюг.
Остаются одни междометия
В оскудевшем твоем словаре,
Переезд из столетья в столетие
Многим выпал на смертном одре.
Но ни времени, ни расстоянию
Неразменных друзей не украсть,
Демагогию и клептоманию
Не навяжет нам жадная власть!
И не дрогнет сплоченная мафия,
Для которой всех грантов святей
Богоизбранных рифм орфография
В синтаксическом блеске идей.

В последний понедельник мая
Мы вспоминаем тех солдат,
Кто умирал, прекрасно зная,
Что с неба ангелы слетят.
Вороний грай преобразится,
Господь проявит негатив,
И нежные проступят лица,
Все сущее предвосхитив!
И Богоматерь будет рада
Представить миру юный хор,
За фотовспышкою снаряда
Струящий пенье до сих пор.

Вращая барабан шарманки,
Бормочет гимны и псалмы
Античность, и ее останки
С прищуром изучаем мы.
Язычеству в составе крови
Сродни амфитеатра рев,
Легла ли вера в изголовье
Семи грехов, семи холмов?
Хохочет в сумерках гиена,
Зияет брешами браслет,
Душа, поведай откровенно,
Ты христианка или нет?..
Гравировала рукоятку
Латынь червленая, но меч
Привел империю к упадку
И волен сам себя пресечь!
Когда уж ни пороки наши,
Ни даже снадобья от них
Невыносимы горькой чаше,
Поившей мертвых и живых.

Дачники пялятся в телик,
Вечер стрекочет кузнечиком,
Пара сползает бретелек
По облупившимся плечикам.
Кожа ее шелушится,
Что я с собою поделаю?
Впился, как зоркая птица,
В девочку их загорелую...
Тихо с веранды соседской
Смотрит на звезды купальщица.
Буря в душе моей детской,
Взрослой трагедии алчется.
И хоть попытки неловки,
Сбрендил на той киноленте я,
В козинцевской постановке
Тайный дублер Иннокентия.

Осыпанная лепестками,
Вдруг стала белою трава,
Так роспись в разоренном храме
Под слоем извести жива.
А меж деревьями фатою
Струится радостно ручей:
Мол, я всех красок мира стою,
Всех чествований и речей!
Лишь иволге дурные вести
Приходят в голову, весна
Растает в этом палимпсесте,
Журчаньем прочь унесена,
И равнодушный блеск металла
Под спудом воцарится льда...
О чем поет она устало
На ветке с завязью плода?
О том, что соткана криница
Из цвета яблони, как луг,
И что утрата коренится
В несоразмерности заслуг.

Сапожник Якоб Бёме
Лампаду жег в углу
И видел свет в объёме,
Присущем ремеслу.
Три молотка и лапа
Чугунного литья,
Ни Люцифер, ни Папа
Не званы в их края.
Не надо шелка мантий,
Прелат и богослов,
Глумиться перестаньте
Над вечностью основ!
Лишь вера, вера, вера,
Чиста как сердца стук,
Чтоб утренняя эра
Забрезжила вокруг...
На оловянной вазе
Сверкнула чья-то прядь,
И бросился в экстазе
Саксонец сочинять.
С Авророй, лютеране,
Внезапно он проник
В глубины мирозданья,
В святой ее тайник!
Мрачна ты и зубаста,
Тюремная стена,
Учености схоласта
И ныне грош цена.
Но вопиет к спасенью
Старинный тот погост,
Под ласковою сенью
Загадочен и прост.
И, озирая Гёрлиц,
Воркуя на лету,
Белейшая из горлиц
Садится на плиту.

В кафе открытом мы сидели,
Кружился птичий карнавал,
И Армстронг, заглушая трели,
Нам из динамика в отеле
С улыбкой зверской напевал.

Бартендер, поводя саженью,
Подмигивал, как рулевой,
Двум инженю под влажной сенью,
Немного склонным к ожиренью
И обкурившимся травой.

На конференции скучнейшей
Зевающий три дня подряд,
Бубнил специалист крупнейший,
Нюансы уточняя с гейшей,
Печатавшей ему доклад.

А в это время над огромной
Долиной высился вулкан
И созерцал остывшей домной,
С каким величием бездомный
Чечётку отбивает, пьян.

Цвела магнолия, и капли
Дождя прошедшего с ветвей
Сверкали чайке, грифу, цапле,
Алмазный чудился накрап ли,
Иль смесь коктейлей, им видней.

О том, что все переодеты,
На принце нищего костюм,
Догадывались лишь кометы
Вселенской этой оперетты
В вечернем небе, полном дум.

Лоснились на бомже отрепья,
От невозможности объять
Весь мир в его великолепьи,
Профессор встал, надвинул кепи
И впал в отчаянье опять.

Я говорю так тихо-тихо,
Что слышат ветер и вода:
Цвела в поселке облепиха,
И ты мне снилась иногда.
Неровной кромкой розовела
Заря твоих несмелых губ,
Глядел апрель осоловело
В колодца сумрачного сруб.
Там было все: мои метанья
И твой спасительный укор,
С ним даже лодку в океане
Не захлестнуло до сих пор.
Пока плыву в своей пироге,
Напоминаешь сердцу ты,
Как шелестели вдоль дороги
Те серебристые кусты...
Сюжетов скорби не изменим,
Не отряхнемся от репья,
Но облепиховым вареньем
Питалась родина моя.

Подводной мечты не похитишь
У русской души ни за что,
Ей град белокаменный Китеж
Милей одиссеи Кусто.
Орды басурман не боятся
И чинно в незримом раю
С проборами старообрядцы
Возводят столицу свою.
Гримасы презрительно корчит
Скучающая немчура,
Но княжеский терем узорчат,
И луковка церкви пестра!
Бросается бедная Лиза,
И с ней Катерина в грозу,
Для тех не просрочена виза,
Кто колокол слышит внизу.
А там торжество благодати,
Беззвучно орут петухи,
На вывесках "еры" да "яти",
Все пастыри там от сохи.
Затем и раскинулся Китеж,
Чтоб лучших принять наравне,
И даже расстрелянный идиш
Сумел притулиться на дне.
Там нет ни газетных полемик,
Ни выставочной толчеи,
И Сахаров там, академик,
С Немцовым гоняют чаи.

Ресторанчик в Сетуни,
Говорок блатной,
Или лофт в Манхэттене,
Дернем по одной!
Маньеристы мелкие
Лезли на Парнас,
Был в своей тарелке я
Только среди вас.
Помню я, художники,
Вольной воли взрыв,
Так кутят острожники,
Вохру завалив:
С винами початыми
В залах ЦДХ,
За семью печатями
Смертного греха...
Выморочь гебистская,
Не устанешь ты,
С обысками рыская,
Грунтовать холсты.
Всю отчизну выбели,
Почву умертви,
Из посева гибели
Не взойти любви!
На скамье Владимирыч
Станет куковать,
И пойдешь ты, выморочь,
По миру опять...
Вот тогда я в августе
Яблок соберу,
Весело созвав гостей
На большом пиру.
Чтоб писали сызнова
Пестрый натюрморт,
Без вора акцизного,
Лютых держиморд!

Полжизни обитая здесь,
Я предаюсь мечтам,
Что кривду властную и спесь
Прижмут однажды там.
Обложат логово зверюг,
Окружат всей толпой,
И вздёрнут главного на крюк
За подлость и разбой.
Ведь этот изверг натворил
Кровавых столько дел,
Что и смирению терпил
Наметился предел.
Вставайте, жалкие рабы,
Шепчу я сам не свой,
Виновник пыток и пальбы
Заплатит головой!
Ночами глаз я не сомкну,
Так мерзок мне тиран,
Он превратил мою страну
В безликий Кривдостан!
Надежду он рассыпал в прах,
Любовь сумел распять
И веру вытравил в сердцах,
Будь проклят ушлый тать!

Оставь, соседи говорят,
С призывами не лезь,
Ведь ты покинул этот ад
И обустроен здесь.
На щепки поруби бревно,
Принюхайся к цветам,
Тебе должно быть все равно
Что происходит там...
Но нет, ведь этот негодяй
Готовится к войне,
За наш и их далекий край
Тревожусь я вдвойне!
Ему сдаваться не с руки,
Он чует трубный глас,
Он кривдостанские полки
Науськает на нас!
Вот почему душа поднесь
Взыскует по счетам
За зло, творимое не здесь,
За тех, кто мучим там.
Вставайте, люди всей земли,
Чтоб, страхом обуян,
Глазел бессильно из петли,
Ничтожный Кривдостан!

Не мандарин ли сватался к царевне,
Когда, в плену раскопов и излук,
Из белой глины горные деревни
Высокий чистый извлекали звук?
Иль заключал союз тысячелетний
С драконом огнедышащим колдун?
Догадку, обессмысленную сплетней,
Расплавило сиянье стольких лун!
И мы вдвоем, на ветреной террасе,
Скрепив объятья сливовым вином,
Как будто бы прозрели в одночасье,
Очнувшись в измерении ином...
Вскипал похлебкой рисовой на ужин
Густой туман, по мреющей косе
Носились капли снизками жемчужин
И в мельничном взрывались колесе.

Малышка плачет, мультик досмотреть
Не дали ей, дурацкий, но весёлый,
Досуг ее довлеть не должен впредь
Порядку, установленному школой.
Что ж, уповать на цифры здоровей,
Чем маяться с мятежным Чипполино!
Громоздкими составами сабвей
Ворочает с одышкой исполина...
Жизнь обсчитать любого норовит
И смертью обанкротить ради смеха,
И луковка, потешная на вид,
Ее бульдожьей хватке не помеха.
Но всхлипывает девочка, слеза
Боготворит героя, и в расчетах
Тех содроганий сладостных нельзя
Нам не учесть, до тысячных, до сотых!

Что нам в новинку, для других старо,
От веры в чудо впору исцелиться.
Агентом в похоронное бюро
Задумчивого взяли сицилийца.
Пронзает он в распахнутых дверях
Горюющих матрон зрачками скорби,
В сюжет миракля вписывая прах,
Как в оперу - бренчанье на теорбе.
Надрывной композицией родня
Довольна... А затем, на чаевые,
Гудит он в пабе весь остаток дня
И жадно рвёт колготки на Марии!
Прочувствовать чужое как своё
Немыслимо. С судьбой играя в карты,
Нам не покрыть всех козырей ее
Навязчивой комедией дель арте.

Художник возвращается из Сохо.
Совокупляясь, чучела зверей
Произвели фурор. Переполоха
Возжаждала одна из галерей.
С тигрицей развлекался страус нанду,
Но лучшая из инсталляций – слон,
Расплющивший податливую панду,
Всех критиков обескуражил он...
А там, в иллюминаторе, на отдых
Кристаллы перламутрового льда
Плывут слоями. В перистых разводах,
Глядь, кучевая высится гряда.
Учись у неба! Ежечасно стили
Оно меняет, на успех плюя.
Чтоб на тебя вниманье обратили,
Не представай в убогом амплуа!

Устал я заговаривать с людьми
О том, о сём, а больше скуки ради:
Мол, эти белки - хоть с руки корми,
Такая прелесть... Нынче при параде?
На Патрика Святого, я слыхал,
Всего за доллар пиво бочковое...
Понравился ль невесте Тадж-Махал?
Прикладывал ли дядюшка алоэ?..
На самом деле - все мы чужаки,
С проблемами твоими не до кучи ж!
И в Тадж-Махале Патрика с руки
Вовеки ты питаться не приучишь.
Звонок к уроку снится по утрам,
Как будто я не от всего свободен
И сердце не рассек ужасный шрам
От многократной пересадки родин.

Посыпались отравленные стрелы
С татарскою заразою чумной.
Те генуэзцы, что остались целы,
Смертельный вирус завезли домой.
Самобичуясь, флагеллантов толпы
Курчавым чернокнижникам в вину
Вменили эпидемию: из колбы
Кто выпустить посмел бы Сатану?
Спасаясь от погромщиков, аиды
Бежали в Польшу. Вот исчадья зла!
Болезнь, исмаэлитский дар Тавриды,
На север, в Скандинавию, ушла...
Сегодня знаем: в гетто мыли руки,
Обряд Талмуда был веками чтим.
Доверьтесь достижениям науки,
И снова расцветет курортный Крым!

Ростовщику отдав ее на откуп,
Отверг святоша статую твою.
С Буонаротти опрокинуть водку б!
Как будто сам нетвёрдо я стою...
Цирцеиного зелья в одиссеях
Отведал я, врагов приобретя,
В общаге, в эмиграциях обеих,
Но и к друзьям тянулся как дитя.
Напрасно козлоногого сатира
Из мрамора ты вырезал. В руке
Алеет кубок. Благо, хоть квартира
Есть у меня, бивак на чердаке.
Эх, далека Флоренция, и Бахус
Иной богеме сообщает прыть!..
Мне бабушка твердила: гоиш нахес,
Но я не стану здесь переводить.

Вот юноша, Версаля уроженец,
С японской собачонкой на руках.
Взирает беззащитно как младенец,
Декоративной шерсткою пропах.
Отец его сбежал на Филлипины.
Мать в Сингапуре. По ее стопам,
Сын изучает маркетинг. Пипины
Короткие уже не правят там...
Перепахало Францию наследьем
Колониальным! Да, кивает он,
Безумие, пока в такси мы едем
В обжитый наркомафией район.
Охотничья порода сиба-ину,
Прижал ее, хоть кем-то он любим.
Хочу подбодрить, не гоню машину,
А сердце шепчет: Иерусалим!..

Суставы, сухожилья для острастки
Сочленены тончайше, не забудь,
Но нет пределов гибкости гимнастки,
В лучах переливавшейся как ртуть.
Медалей золотых в олимпиадах
Немерено: не любит уточнять,
И вообще, не переносит на дух
Спортивную разнузданную знать.
Успех мечтал чесать ее за ушком,
Да в жилах кровь нерусская, и вот,
В бассейне аэробику старушкам
Она который год преподаёт...
Масштаб не тот? Не стоит о масштабе,
Всех вечность уравняет, черт возьми.
Зато реально подфартило бабе
И с внуками, и с мужем, и с детьми!

С прекрасной гаитянкою в постели
Очнулся Фёдор. Кофе и пломбир
Так смешивали в детстве. Золотели
На ветках листья. Сокрушался мир.
«Вконец ты чебурахнулся, ехидна!» -
Шепнул он смачно. И, взболтав глясе,
Вдруг села в позу лотоса бесстыдно
Нагая Агнес в царственной красе...
Вчера из бара в бар, на запах виски,
За жрицей вуду следовал москвич,
Не думая о стопроцентном риске
Заполучить ко всем несчастьям ВИЧ.
А нынче... Он позвал тихонько: «Агнес!»
Вновь карусель шальная сорвалась.
И оба знали точно свой диагноз:
Боязнь прервать живительную связь.

«Ты думаешь, я просто разодет
На Хэллоуин и как паяц безнравствен?
Бутлегеров шугал еще мой дед,
Шерифу ой не сахар в этом графстве!
По всем домам винчестеры и шмаль,
Попробуй сунься в боулинг - завалят.
Мочил бы ради герыча Камаль
Дружка Родриго, мускулами налит:
Нет, в пушечное мясо превратив
Пол-округа, взбесили федералов!
Я сына потерял, а мог бы Стив
Шагать тропой семейных идеалов...
Набрякли тучи, аж башка трещит.
Ну, я пошел, а ты пока прими тут.
Но втихаря. Сам видишь этот щит
На въезде в парк: no alcohol permitted».

Пока мне грек, ворчливый старина,
Меняет шины марки «Йокогама»,
Я вспомню нашу классную: она
Была нам, дылдам, как вторая мама.
Ей Сокол песни Лещенко лабал,
Хоть Паша больше нравился ей явно.
Из школы возвратясь, любой амбал
Постанывал: «Наталья Николавна!»
Один прошел колонию. С другим,
Заядлым второгодником, все киски
Мурлыкали. Феномен объясним:
Сгодился только мне ее английский...
И вот, сижу в кофейне, жду звонка.
Все сверстники усопли по порядку.
А у неё в подшефных - три внучка
И два щенка, к восьмому-то десятку.

Всё, Господи, продумано Тобой
До мелочей, не зря и край обрыва
Ты оживляешь ящеркой рябой,
Следящей за кузнечиком игриво.
А этот венценосный серпантин,
Закрученный арбою изнуренной
К расплавленному золоту лавин,
Белеющих поверженной короной!
Всё выверил своим аршином Ты,
Сообразуя с сущностью пейзажи
Саванны иль суровой мерзлоты
В круговороте купли и продажи...
Шуршит, за лето выгорев, трава,
Обманута судьбой, душа немеет,
И даже вечность, что всегда права,
Твои деянья обсуждать не смеет.

Гольдмахер размышляет чуть не вслух,
Жуя огромный сэндвич в перерыве:
"Напрасно я скрипичных двух старух
Подначивал - они стучали Риве.
С тромбоном вышла полная фигня.
Тогда, зашухерив его с флейтисткой,
Я мог бы подмигнуть: мол, на меня
Не обращай вниманья, дальше тискай!
Контрабасиста в фальши уличив,
Зачем я вдарил в ухо барабану?
Червинский, собирая коллектив,
Просек, что унижаться я не стану..."
Что ж, плакал симфонический оркестр,
Теперь в порту работает Гольдмахер.
А впрочем, как сказал Жозеф де Местр,
Народ с такою властью шёл бы нахер!

Глаз урагана пристально следит
За паникой береговой охраны.
Так ягуар, засев меж пирамид,
Считает: все ль на месте игуаны?
Вот-вот уже консольной балки скрип
Раздастся - и гудбай, архитектура!
Моторной лодкой обернётся джип,
Рыболовецким траулером - фура.
Приняв за млеко пенную волну,
Младенец заагукает... "Не ширься,
Не приближайся, изверг, прокляну!" -
Вопит креолка грозная на пирсе.
Но захлебнутся звонницы церквей,
Над островом завоеватель, вихрист,
Промчится - и винить его не смей...
Какой другой потребен вам Антихрист?

В нью-йоркской синагоге старый хазан
Попался мне, один из пустомель,
Уверенных, что «шмайссер» как-то связан
С молитвой их святой «Шма Исраэль».
Мне сделалось смешно: ведь я филолог,
А он рассвирепел – и тут же в крик:
Мол, оттого был Третий Рейх недолог,
Что в ствол убийц Барух Кадош проник!
Мол, с Каббалой эсесовскому сброду
Не совладать, расстрелянным во рву
Г-сподь мгновенно даровал свободу
Ступить на землю предков наяву!
За очередью «шмайссера» звучало:
«Шма Исраэль», их воскрешал иврит!
Узрев безумье с самого начала,
Решил я: пусть Исайя говорит...

Речной круиз. Наверное, опять,
На Бруклинском мосту развесив бусы,
Мечтают их на земли обменять
Лукавые праправнуки, безусы.
Подмышкой Конституцию зажав,
Не отрицает статуя Бартольди,
Что уваженье ближних и держав
К чужой свободе зиждется на кольте.
Невеста просит белый лимузин?
Элитное авто не по карману,
Пока с десяток сонных образин
Ты не наймешь работницам в охрану.
Шампанским чокнись, в губы поцелуй,
Избранница твоя необычайна!
Не зря вуайеристом скачет буй
Вдали, у освещенного скай-лайна.

Век технологий не переупрямишь,
И странно мне, когда, густобород,
В скрипучем дилижансе едет амиш
На ярмарку, сбывать свой огород.
Из множества известных мне экзотик
У этой снисходительности нет:
Не то что телевизор – даже зонтик
В общине подпадает под запрет...
Не отличить швейцарца от эльзасца,
Но скромность, в сочетанье с простотой,
Образовала сплав, готов поклясться,
Куда прочней, чем слиток золотой!
И да – мы все погибнем от эболы,
Джихада или ядерной войны,
А в штате Индиана будут школы
Воскресного усердия полны!

Москва – такая впадина большая,
Куда рекой текут и нефть, и газ,
Там варятся скандалы, разрешая
Насмешливо пошикивать на нас.
Там, одного куратора проекта
Меняя на другого впопыхах,
Жужжит с утра забористая секта,
Что твердо разбирается в стихах.
А здесь у нас то призрак суховея,
То прерии пылят под стук колес,
И с шепотом растерянности: где я? –
Из трейлера высовываешь нос...
Но здесь поет диковинная птица
С не менее диковинных ветвей,
И можно наконец уединиться,
Доверившись просодии своей.

Под стать газону стрижены усы
И бакены, как цоколь подбородок,
В глазах его - Вестминстера часы,
Окутанные мглой погодных сводок.
Попробуй на секунду опоздай,
Тебя из списка вычеркнет знакомых.
Империю распустит, а Китай
Смеясь поселит у себя в хоромах.
В нем что-то есть такое: будь он врач -
Не страшен скальпель, можно и на скачки
С ним выбраться, а если ты богач -
Твоей он не заныкает заначки...
Все дело, верно, в твидовом пальто
И в пудинге, что мы недавно ели:
Пошлёт в пустыню Алленби чуть что,
Да и на службу примет Дизраэли!

Плод манго на столе порозовел,
И из него сочится мирозданье.
Все выходки твои, Иезавель,
Пророками предсказаны заране.
Но там, в окне, отчаянье пруда
Целят волшебно лилии соблазна:
В миг сладости невелика беда
Нечестие, и ты со мной согласна!
Что жертвенник, когда, за гибкий стан
Обняв тебя двумя крылами сразу,
Я верю в святость разнопланетян,
Приблизивших вселенную к экстазу?
Зарядит дождь - и, каплею упав,
Как будто дети пляшут на батуте,
На лепесток одной из тех купав,
На бездыханной кончится минуте...

Живописал избранник райский сад,
Но все мазки ложились криво тотчас
И дух творенья начинал скисать,
Лишь приступал к работе древоточец.
Он сумрачно приумножал ходы
Истления размеренного, челюсть
За что-то мстила ивам у воды
И обрекала будущего шелест.
Став бабочкой, надсаживая грудь
С чередованьем чёрных поперечин,
Ужель порхать он будет где-нибудь,
Ветвей рукоплесканием отмечен?
Зачем же мир предпочитает грызть
И место геростратово в почёте?..
Маэстро с отвращеньем бросил кисть.
Что было дальше, вы уж не прочтёте.

Владелец виллы в мысли погружён
Не самые отрадные... "Аманда,
Добавь ликера в яблочный крюшон!" -
Рычит он на кухарку. Где команда?
Ребята обещались ровно в пять,
Нет никого. Ристалищные с полок
Призы сверкают. Год уж как играть
Ему не позволяет врач-онколог...
Пуэрто-Рико остров небольшой,
Вдоль южной кромки бежевые гроты.
Порой стремишься в детство всей душой,
А в подворотне окружают: кто ты?
Так, арбалетным раненый болтом,
Скончался Ричард! И, хватая биту,
Он молча рубит кубки под стеклом,
Презрев воображаемую свиту.

Луной осенней дальний лес оплавлен
И поле, где народ играет в гольф.
Боролся ты отважно, сэр Маклафлин,
С ощеренной бригадою «Вервольф».
Мой давний друг, твоя святая доблесть
Всем памятна, не в гольф сражался ты.
Нацелены в пылающую область
Верхушки пихт, и чуть дрожат мосты.
Селена зыбко движется над чащей,
Бреду за ней, окрестный мир затих.
Геройский сэр и друг мой настоящий,
С «Вервольфом» воевал ты за троих!
Как мячики для гольфа – видишь их ты? –
Рассыпаны повсюду горсти звезд...
Дивясь на месяц, что-то шепчут пихты,
Шагаю к ним через Маклафлин мост.

Наследники шамана, хмуря бровь,
Хозяйствуют в урезанных пределах.
Не стало в резервации бобров,
И в казино охотятся на белых.
Крупье не улыбается, он строг,
Как будто стрелы у кого в колчане
Припрятаны. Немало приберёг
Оттенков он угрюмого молчанья.
Ужалось племя до восьми семей.
Еще один язык, на все глаголы
Поставив, проиграл... Не онемей,
Он мог бы расцвести без кока-колы!
Но действует проклятие, и вспять
Не крутится истории рулетка.
Из лука неумевшие стрелять
Богов туземных поразили метко.

В родной среде так просто быть своим,
Естественны рефлексы и повадки,
Витийствуешь, к чужим непримирим,
Респект и уважуха, все в порядке.
Но, чтоб снискать доверие чужих,
Не замечай подвохов, притеснений,
Пускай язвят, паши за всех как псих,
Напишут на плите: почил наш гений!
Рыбак, как говорится, рыбака,
Но рыбка из пруда не всем даётся,
От блата не полней садок дружка,
Плюющего в ведёрко инородца.
И если уж на то пошло, поддых
И жмых на нарах получить в итоге
В десятки раз обидней от своих,
Чем от чужих роскошные чертоги.

Клочками фотографий и открыток
Был устлан пол: их свадебный альбом.
«Не говори, Артур, не говори так!» –
Виктория в подушку билась лбом.
«Да, – сухо повторял он, – ради жрачки,
Сырокопченых брайтонских колбас!
Поставила меня ты на карачки,
Чтоб Осиных детей возил school bus!»
«А кто мне говорил, что чрезвычайка
Под шконку всех загонит?» - «Замолчи!
Для режиссуры, жмеринская хайка,
Я был рожден! Недаром москвичи
Мне стоя аплодировали! Дура!..»
Жена ничком упала на кровать:
Сейчас пройдет припадок у Артура,
И он к заливу съездит подышать.

Не изумляйся черствости людей,
Господь не упразднял звериный навык.
Обжора, трус, насильник и халдей -
Се человек! От старцев до малявок.
Толпа бездумна, жертвенность твою
Измажут на фуршете папарацци.
Церковный вор окажется в раю,
А схимнику в геенне отдуваться...
Чахоткой болен автор, но в санях
Герой-любовник лобызает Книппер.
Другой бы, осознав семейный крах,
Кокотку-приму из спектакля выпер!
Но гений не таков: свой крест неся,
Он верит в искупленье. И напрасно.
Система Станиславского, ты вся
Дерьмо и фальшь, сегодня это ясно!

В конце шестидесятых я застал
Тот ящик черно-белый, под забралом
Стекла увеличительного – мал,
Чудачил он пришельцем разудалым.
Стращал нас параноиком экран,
Дугой надбровной поводя серьезней
Всех разом загнивающих капстран,
Неандерталец обличал их козни...
А нынче – плазма и архив онлайн,
Уже без рожек и на сорок инчей,
Денисовцам не тарахтит комбайн,
Геному их куда привольней нынче.
С утра не жахнет гимн СССР,
И если от ток-шоу вас коробит –
Айда на остров Флорес: там пещер
Полным-полно, где окопался хоббит!

На катере прогулочном "Иона"
За полчаса доплыв до городка,
Ты видишь у Везувиева склона,
Как вширь струится Ноева река.
Соблазнами судьба не обделила
Проездом разместившегося тут:
Напротив парикмахерской "Далила" –
Бар "Борджиа", где вам всегда нальют.
Кому сменить очки настало время,
Иль вылечить в больной коленке хруст,
Тех примет офтальмолог в "Полифеме"
И ортопед из клиники "Прокруст".
А кто, к оседлой жизни тяготея,
В комфортный этот влюбится район,
Спровадив чадо в детский сад "Медея",
Шагай дудеть в оркестр "Иерихон"!

Атлант могуч, с его упругих плеч
Не соскользнет небесной тверди бремя.
Таланту пофиг, он в земную речь
Впивается, поскребывая темя.
Монах Тантал в молитву погружен,
Лишен аскезой и воды, и яблок.
Талант бухлом приваживает жен,
Жуя, пускает по реке кораблик.
Атлант, нахмурясь в форме ПВО,
Талант размякший лицезрит в халате.
Тантал к богам взывает оттого,
Что враг диет премного тороватей.
Не жажду и не голод утолят,
Но преданность идее эти двое.
Вкусив нектар с амброзией, талант
Похмельный эпос сочинит о Трое.

Все подвиги вотще без упоенья
Заветными мечтами, ангел мой,
Взгляни на белохвостого оленя
Студёной массачусетской зимой!
Копытами, взалкав травинок жухлых,
Слежавшийся взрыхляет он сугроб
И мысленно обхаживает в джунглях
Двух карликовых нежных антилоп.
А помнит ли о бестиях зубастых,
Коварной лихорадке и жаре,
Как надлежит этнографу о кастах
Не забывать и распрях при дворе?
Ведь Господу, миграция ли видов,
Движенье ли кочующих племён,
Билет в один конец любому выдав,
Он думает о тех, кто не рождён.

На арфе нам Эоловой сыграй,
Мистерия, развеяв прах Орфея!
Мы горечи хлебнули через край,
Пред музыкою сфер благоговея.
По осени вступает женский хор,
Где родина поет полуслепая,
Заброшенную ниву с давних пор
Листвой золотоносной посыпая.
Предвечному отчаянью внемли,
Безумию прощального мотива!
Нас Ивиковы кличут журавли
И кутаются в облако тоскливо.
Подхватывает пепел круговерть,
И тихий стон доносится из урны.
Любовь, со сцены провожая Смерть,
Встает неукротимо на котурны.

Да кто тебе сказал, что ты рожден
Присутствовать при том, как повторяют
Слова твои, предчувствие времен,
Явившись закусить на светский раут?
Ты гнал пургу, устраивал разнос
Галактике, а мог бы, приспособясь,
Местечко застолбить себе, чтоб вёз
Благопристойно к пропасти автобус...
Горячечно, про некий фронтиспис,
Ты шепчешь, но не будет фронтисписа:
Довольно и того, ступай проспись,
Что бред твой закорючками исписан!
Костюм по индпошиву, на заказ,
Бессмертие, чтобы в груди не жало,
Закройщики варганят только раз,
За что и мзды испрошено немало.

Где пастор, опираясь на клюку,
Ораторствует гордо с пьедестала,
Вольно дудеть в пять дудок старику,
Для детворы притоптывать устало.
Пиликает на скрипке много лет
И лупит колотушкой в пестрый короб:
С подобной фугой Эдвард Эверетт
До литургии допустил не скоро б!
Но в парке развлеченья там и сям,
Гогочут пышнотелые ирландки.
Решив, что тоже доллар я подам,
Я подошел и наклонился к банке.
На две секунды, весел и сутул,
Прервал он катавасию, не дольше,
И пару слов мне на ухо шепнул
Про мать свою, бежавшую из Польши.

На карликовом тракторе, в джинсе,
Кровь с молоком, рулит отроковица,
И стайка птиц на сжатой полосе
Пришибленного зайца не боится.
А там, поодаль, прыгает койот,
Он лихо шевелит хвостом пушистым
И всем знакомцам знаки подает,
Носясь по синусоиде со свистом...
Ну, что сказать? Дочь фермера тайком
Спознается с широкоскулым мексом,
Нарушив обещанье с батраком
Под ЛСД не заниматься сексом.
Винтовку взяв, отец-евангелист
Прицелится в койота: что за скверна!
Над полем кукурузным смолкнет свист,
И зайцы расплодятся непомерно.

Взойдя на барк, не знал я, что рождён
На верфи он немецкой, дабы зваться
В честь Падуи, смиренно за кордон
Отпущенный в эпоху репараций.
Калининградский ждал его причал,
И вот теперь он снова за границей!
Курсант меня на палубе встречал,
В двуцветной бескозырке, остролицый.
Про высоту борта и мачты, плиз,
В узлах нам точно опишите скорость...
«Наш капитан опять зажилит приз», -
Он буркнул по секрету, хорохорист.
Уймись, бродяга, сам ты виноват,
Что парусник кукует на мели твой,
Другим, а не тебе кричат «виват»,
И не помочь ни гневом, ни молитвой!

С предшественником легче обсуждать
Грядущие невзгоды. Глинозёмы
Даруют златоустам благодать,
С которой только призраки знакомы.
Издревле чтут провидческий обряд
Отшельники, гвардейцы и крестьяне:
Нам мертвые предтечи говорят -
А мы им внемлем, затаив дыханье.
Кровавый ли мерещится потоп,
Иль варварский пожар в библиотеке,
Слова их были высказаны, чтоб
Безмолвья не страшились мы вовеки!
В их голосе неслыханный покой,
Созвучий рой целителен и нежащ,
И все тревоги мира как рукой
Они снимают из своих убежищ.

Мечтал устроить бойню терапевт,
Географ - мир перекроить по новой.
Менты на шлюхах делали гешефт,
Попы за прыщ сажали подростковый.
Бунтарь стучал опричникам царя,
Причесывая головы их песьи.
С младых ногтей закон боготворя,
Судья пытал присяжных на допросе.
Певец взрывал на сцене динамит,
А пиротехник пел в карьере Верди.
Рыдал могильщик, что его клеймит
Помощник палача наймитом смерти.
В молочную всем добавляли смесь
Сорта сивухи крепкие не в меру...
Все это вместе создавало здесь
Гнетущую, так скажем, атмосферу.

Песчинка, ты хрустишь на берегу
Под всякою пятой, как та сиротка
В концлагере... Я дать тебе могу
Величие, чтоб не дрожала кротко!
На стеклышко тебя, под микроскоп,
Я помещу – и толпы инфузорий
Каабы Камень и Господень Гроб
В тебе узрят, в твоём святом узоре...
Простейшие, вы говорите? Чушь!
Простейший тот, кто ради построений
Абстрактных загубил мильоны душ
В волне терактов, огненной геенне!
О, да поможет мстительную гнусь
Во власть не допустить психоанализ!
А я – крупице кварца поклонюсь,
Где море с солнцем дивно сочетались.

Вот юкатанский кратер Чиксулуб:
Никто под ним останков не отроет,
Так это блюдце, ревностен и груб,
Слепил из глины дикий астероид!
Лишь где-то динозавра позвонок
Случайный обнаружим: за горами
Охотясь, он в расщелине залёг,
И прах его не замурован в яме...
Веков посланье трепетно берём
В ладони. На земле менялся климат,
Могучий ящер шествовал царем -
Теперь притих, из мезозоя вымыт.
Что толку, если всю его семью,
Погибшую со всем его сословьем,
Мы, сами оказавшись на краю,
По косточке ребристой восстановим?

На индульгенциях Собор Петра
Был выстроен, обильные доходы
Сумела церковь, дьявольски хитра,
Пресуществить в изящнейшие своды.
И это лучше, чем лубянский храм,
На ордерах стоящий и доносах,
Где форменным убийцам и ворам
Сам патриарх протягивает посох!
Уж лучше справку выпиши мне ты,
Что я безгрешен, чем ломать в кутузке
Все ребра – по курортам мерзлоты
Распределяя ласково по-русски.
Милей расстрела взятка и подлог,
И смейся сколько влезет, пуля-дура,
Святым отцам прощаю, видит Бог,
Пусть римская цветет архитектура!

Когда вокруг свирепые бушмены
И племена, сдирающие скальп,
Ценить пристало общность ойкумены,
От устья Нила до предгорий Альп.
Вот почему мне стал внезапно близок
Тот парень, у которого стригусь:
От кельтских парадоксов и репризок
Нутро гогочет, как канадский гусь!
"Зубцы расчески нынче, я уверен,
Нам заменяют чётки", - шутит он.
И в Иудею древний остров Эрин
Через Элладу шлёт свой легион.
Стекаются к нему со всех окраин
Хромые бобыли пригладить прядь.
А что его фамилия О'Брайен -
Так мама из Апулии, видать!..

По черепице ярко-рыжий кот,
Позевывая, движется: к роялю
С таким же равнодушием плывет
Лауреат бессменный за медалью.
Весь вечер верещавшие скворцы,
Ржаных коржей склевавшие полфунта,
Тревожно затаились, как стрельцы
В надвратной башне накануне бунта.
Что их объединяет? Страсть к игре!
Мечта Фортуну ухватить за перси!
Дымит, задумчив, шулер во дворе
Сигарой, привезенной из Нью-Джерси.
Хоть он не то что не продулся в дым,
Взял прикуп и домой примчал на «порше»,
Один, без Клары, за год стал седым,
И с каждым блефом партия всё горше.

Чтоб совладать с диаметром судьбы,
Инструкция важна со схемой чёткой,
Когда к набору плашек для резьбы
Держатель прилагается с трещоткой.
Пускай о ней в подсобках говорят
Скабрезности, обязан у кроватки
Фурычить увлажнитель! Пятый ряд.
Вторая полка слева. Всё в порядке.
Не замужем и с бойфрендом детей
Не прижила, расстались. Лесбиянок
Не жалует. По пятницам лютей,
Чем в понедельник, выйдя спозаранок.
Сдались ей ваши Дикинсон и По,
Электра ей не родственней Эдипа!
Но если кто-то вякнет: "Home Depot",
Она поправит вежливо: "Home Depot".

Лишайник на стволе что твой сургуч.
Из фауны лишь рыба-прилипала
Его примеру следует... Живуч,
Сей мир подлунный изобрёл немало.
Но сам ли? Вот существенный вопрос!
Иль в поднебесье трудится шарашка,
Корпят зэка, чтоб клубень их пророс,
Затекшие крыла вздымая тяжко?..
Ответа нет - пока мы бандероль
Не распечатаем. Лишайник, милый,
Смягчить нам богословие позволь,
Уравновесь незримость крестной силой!
С безмолвием раскосых бодхисаттв
Сумей харизму сочетать Пророка!
Иначе не видать грядущих жатв
Исследующим космос одиноко...

Анатом и картограф – на века
Артериями органы связали,
Маршрут наметив от материка
К материку, Меркатор и Везалий.
Спасибо им за этот смелый шаг
Навстречу кругосветной хирургии:
Грудину килем рассекал моряк,
А врач нырял в пучины кровяные!
Был примитив модели плоскостной
Для них, мужей ученых, неприемлем,
Телесный жар, тропический ли зной
Довлел больным иль тридевятым землям.
Что ж, попрано величье двух имен
Средневековьем новым, но их гений
Родством лесов и лёгких окрылен,
Хребтов и рёбер, вод и средостений!

Какое счастье, девочка моя,
Что в Бостоне ты родилась, где люди
Не лаются, бессмысленно снуя,
Фразерствуя о крахе или чуде!
Где никого не станут обвинять
В мормонстве, атеизме, иудействе,
Где вежливости качество под стать
Размаху и обдуманности действий.
Да, стоит денег, но зато никто
В камине их не жжёт, когда народу
Есть нечего! В рулетку и в лото
Никто здесь не выигрывал свободу!
И сердце мне ты лечишь поутру
Заботой: "Are you feeling better, dear?"
Теперь уж точно весь я не умру,
А что с планетой - I have no idea.

Напротив забегаловки, весной,
Он греется на солнышке, но, право,
Не чует землю предков под собой
Протез голеностопного сустава!
В словарь наш богатейший этот пульт,
На подлокотнике, вошел как «джойстик».
Неважно что – инфаркт или инсульт,
Вопрос из любопытства был бы жёсток.
При этом, всякий раз кивая мне,
Моей малютке, розовой как вишня,
Фактически причислен он к родне:
А значит, церемонии излишни...
И вот, решаюсь: «Что произошло?» –
В ответ мычит он: «Лось». И в этом слоге
Содержатся весь холод, всё тепло,
Всё знание о ближних и о Боге.

На первом курсе был у нас такой
Сантьяго, сандинист. Молина Ротчу,
Зачислены андроповской Москвой,
Мы в Марьину перекрестили Рощу.
Хромал он от осколков. Как-то раз
Шепнул: "Сведи меня с еврейским лобби!
Эдикт кастильский обанкротил нас,
Сефардкою я выношен в утробе..."
Так хочется сказать: прошли века!
Плыву с толпой по дождевому лесу,
Граница с Никарагуа близка,
Но по изгнаннику не служат мессу.
Предписано обрезанным носить
Уродливую рясу с капюшоном...
О, Господи Христе, молю, насыть
Меня вином и хлебом беззаконным!

А ежели и вправду создадут
Клон Путина, слюну обманом выкрав?
Запустят в зоопарк - и этот шут
Пройдется мимо уссурийских тигров,
Шакалов, львов, да грозно заорёт:
"Свободу всем!" Конечно же, директор
Обделается... Но простой народ
Подумает, что рядом Правый сектор!
Чтоб затравить бандеровца, сыны
Отечества немедля вскроют клети:
Из Люблино - в Володю влюблены,
Из Внуково - что старики, что дети...
И хищники, представь себе кошмар,
Пожрут гостей и жителей столицы!
Вот почему плевать на тротуар
Менты не позволяют, краснолицы.

Прочти поэта тексты - и поймёшь,
Как булькают они в его аорте:
Три месяца назад кидало в дрожь,
За ним гнались бандиты на курорте!
Бригада эфэсбэшников ждала
Его в Санто-Доминго. А вчера лишь
Косулю сбил он. Жуткие дела!
Все так и было, зря ты зубы скалишь.
Ещё сосны завис могучий ствол
Над самой крышей после урагана...
Я как текстолог к выводу пришёл:
В магической судьбе ничто не странно!
Весь корпус проштудируй, не ленись:
Колеблется настрой, то ввысь, то оземь;
Кто сам не дрейфит оземь или ввысь,
Тот и пройдёт по тропам этим козьим.

Уборщик он, отнюдь не богатей,
Жена из тех же джунглей, сальвадорка,
Пора бы в лучший парк свозить детей,
Да как тут доберёшься до Нью-Йорка?
Вот, наконец, на длинный выходной
По эспланаде пятеро сынишек
Несутся к этой кузнице шальной
Испуга и восторга за излишек.
Оставив их с супружницей, усач
Берет себе кебабы и садится
Напротив океана, чтобы вскачь
Соревновались облако и птица.
Волна за яхтой, лучшую из дам
Ныряльщик настигает, а тебе лишь
Достался бег с ведром по этажам -
Но первенства ни с кем ты не разделишь!

Язычество отобразилось в ней,
Желанье сделать божество домашним,
Чтоб гул вселенной, сложного сложней,
Смиренно покровительствовал пашням.
С антропоморфностью спокойней сон,
Глаз не сомкнёшь под гнетом умозренья:
Вот для чего над росписью икон
Согбенные трудились поколенья...
Но контуры вбирали светотень,
И красками палитра богатела,
Фантазия, в один волшебный день,
Рванула в космос от лица и тела!
Так "золотым сеченьем" рождена
Абстракция была и перспективой,
Чтоб снова необъятное до дна
Постичь пытался разум наш ретивый.

Известный пульмонолог полюбил
Парижскую гризетку. Из «кремлевки»
В посольство перевелся. Как дебил,
Извозчикам швыряет сторублевки.
Она потомок фрейлины. Бежав
Из Петербурга, ушлая прабабка
Сапфир индийский прятала в рукав.
Зима, граница финская, нам зябко.
Глядь, камень у сектанта, что лицом
Напоминает Штайнера! С их кланом
Сражаясь, врач и девушка вдвоем
Летят на дельтаплане в Гётеанум...
А сценаристу двадцать с небольшим,
Родился на Мосфильмовской и ныне,
Отчисленный из ВГИКа, нелюдим,
Под Раменским торчит на кокаине.

Под ветром облетевшая листва
Снимается с насиженного места,
Подобно стае уток. Ты права:
Из инструментов тонкая челеста
Мерещится. Недаром тот клавир
Чайковский услыхал, где колокольцы
Регистрами объемлют целый мир
И жёлуди, без шапок богомольцы,
В часовне подпевают... Вне любви
Метафора мертва, на хорах спросом
Не пользуясь! Хоть трижды удиви,
У Господа пребудешь безголосым.
Природа гениальней наших чувств,
Но пусть они, как эти две штормовки,
Не выцветут – а я не нашепчусь,
В восторге от осенней оркестровки!

В шкафу на выбор галстуки висят.
Есть пёстрые и строгие, в горошек
И в клеточку. Но этот, полосат,
Особенно приманивает кошек.
Их три у адвоката. От "пера"
На шее росчерк. Брачного контракта
Никто с ним не подписывал. С утра
Сам кормит кисок, не уйти от факта.
Жил во грехе, сменив пяток подруг.
Однажды, рядом с Олстоном, на Бетти
Напал какой-то негр. В ответ на хук,
Навахой полоснул при тусклом свете...
"Кому везёт, кого в гробу везут,
А нас и этот случай не сконфузил!" -
Он корчит рожи зеркалу и в суд
Торопится, завязывая узел.

Беднягу аж трясёт, когда при нем
Хозяйка ляпнет не «звонит», а «звонит».
Муж связан с кулинарным ремеслом,
А у нее, кривляки, и того нет...
Но как-то уживаются. Нажмёт
На кнопку повар, пухлый и проворный,
Оставив отпечатки. «Вот урод!» -
Зевает фифа на трезвон повторный.
А сколько можно дрыхнуть, черт возьми,
Да пресыщаться играми в постели?
Обзавелись бы вовремя детьми,
Сейчас бы от безделья не потели.
И ладно бы друг с другом: только выдь
Простак за дверь, творится здесь такое...
Раз никого нет шансов разбудить,
Оставьте и свидетеля в покое!

Ложь во спасенье? Где она, кого,
Скажи, спасла? Угробила уж точно!
Ни фальши не приемлет естество,
Ни клеветы, состряпанной лубочно.
Над правдой надругательство претит
Оболганным, но редко бескорыстен
Навет бывает, зверский аппетит
Нагуливая в истребленье истин.
Так, ручейками мелкого вранья
Вливаясь в русло низости покруче,
Потоки шкурной выгоды струя,
Мы в океане лжи рождаем дуче!
Вы счастливы теперь, когда навис
Над хижиной любой цунами гребень
И с бредом невозможен компромисс,
Который был всего лишь непотребен?..

Я замкам их завидовал, когда
Средневековой хроники страницы
Пролистывал. Наивность не беда
В условиях незнанья заграницы.
Король бургундов был из ариан,
Жене милей никейский символ веры.
Свекровь, накинув на сноху аркан,
Ведет ее в бушующие шхеры.
Ударом башмака оглушена,
Несчастная скрывается в пучине.
Две дочери не выживут: одна
Задушена вестготом на перине,
Сестру ее похитит сарацин
И одалиской сделает в гареме...
Как хорошо, что я не царский сын
И мордобой не отнимает время!

Был у меня знакомый диссидент,
Он юдофобов презирал как все мы,
Высоцкого с магнитофонных лент
Наяривал, строча свои поэмы.
К церковно-приходской его душа,
Как видно, не лежала: в результате
Не ЦПШ, а в рифму - ВПШ,
Партийную окончил очень кстати.
Редактором работал. Сколотив
Деньжат немало, что текли и сами,
Он вёл к победам кооператив,
Ударников снабжавший вымпелами.
Теперь кромешный националист,
Твердит про неизбежность геноцида.
Пьёт горькую. В руке зажавши хлыст,
Терзает душу давняя обида...

«Что наверху, то и внизу», – слова
Гравировал Гермес на изумруде.
Подобное подобным: такова
И суть лекарства в голубом сосуде.
Прими его – пусть горизонта ось
Тому и этому послужит свету,
В симметрию влюбиться довелось
Трактаты сочинявшему поэту...
На травах и на звездах, так и знай,
Настояно чудесное плацебо,
Полынь, перерастая через край,
Соцветиями затмевает небо!
Воображенье раздвигает даль,
Но чаще близких делает врагами:
Вот что пыталась донести скрижаль,
В египетском оставленная храме.

Так хочется поговорить про поезд,
В котором мчится юный пассажир,
Он курицу с варёною крупой ест
Над книжкою, зачитанной до дыр.
Эй, машинист и кочегар, ускорьте
Движение в оазис тёплых стран!
В Геленджике закрутит он на корте
С цыганкой Клавой бешеный роман.
А на экране то Лорен, то Дитрих,
За три копейки с бульками сироп,
И юности чужой, ползущей в титрах,
Фуражкой машет старый остолоп...
Корёжит рельсы торможеньем резким,
Свет меркнет в наступившей тишине,
Так хочется поговорить, да не с кем,
Лишь чей-то пыльный вензель на окне.

На вечере в престижнейшем колледже
Писателя, вошедшего в шорт-лист,
Меня цепляет злобная... ах, нет же,
Издёрганная умница-славист.
И произносит вкрадчиво: "Вы знали
Такого-то?.." - Такого-то я знал.
Я жил с такой-то. Водка, трали-вали,
Пицунда, треугольник, люминал.
В итоге эта драка в коридоре,
Напротив ректората. "Стыд и срам!
Как можно столь нелестно о Егоре?.."
"А вас там вроде не было, мадам".
Пускай другие на продажу детство
И юность выставляют - но не я,
Мне ваше не по вкусу трупоедство,
Танцующих стервятников семья!

Недаром человеческой сетчатке
Светочувствительный дарован нерв,
Распознающий фиолет брусчатки
Иль в розовом тумане судоверфь.
Отсутствие пигмента, хромосомы
К потере смысла может привести,
Когда джихадом ленинцы влекомы,
А хунвейбин у муфтия в чести.
Кто с лозунгом о пролетариате,
Кто с пятничной молитвой на устах,
Моря зеленой крови проливайте,
На кумаче хохочет падишах...
Антониони «Красная пустыня»,
Дворов московских цветослепота,
Коричневый, землистый, ярко-синий:
Не там, не так, не те, не тот, не та!

С морозца три албанца закусон
Заказывают в гриле. У Замира
Приятный бас, а женолюб Эдон
С Куштримом отметелили полмира.
По крайности окрестным деревням
Досталось. «Толстый край шатобрианом
Здесь называют, вырезка ням-ням!» -
«Не много ли арака мусульманам?» -
«Мы ж суфии, братан. Вдобавок мне
От четников достались кости в яме...
Аллах простит, что истина в вине,
Когда охота погудеть с друзьями!»
А фрекен Свенсон, глядя в потолок,
Понять не может, с пулевым навылет:
Как от пришельцев Триединый Бог
Простой самозащиты не осилит?..

«Я из Кентукки», - говорит она.
Глаза ее распахнуты стыдливо,
Фисташкового цвета. Рыжина
Степного, заповедного отлива.
Акцент немного чувствуется, и
Поизгаляться гарвардские цацы
Горазды... Но смолкают соловьи,
Чтоб этим камертоном упиваться!
Вдруг, мятлика колыша колоски,
Повеет ветер над глубоким карстом,
Дыша одновременно вдоль реки
Отвагой поселенца и дикарством.
И сверстник юный, глядя ей в лицо,
Шагнет навстречу, пригласит на танец,
В любви признаться выйдет на крыльцо
Счастливейшей из царственных избранниц.

Хлобыщет ливень. Сэм глядит в окно
На экскаватор, что зарыл как страус
Массивный ковш: «Чему быть суждено,
Того не миновать. Вот я стараюсь,
Коплю на школу дочери, кряхтя,
Рычаг тягаю, надрываю жилы...
А ведь однажды вырастет дитя:
Бай-бай, папаня! И иссякнут силы».
Но в понедельник утром зарычат
Гиганта шестерни: приятель, дай-ка,
По частному проекту новый клад
Отрою в недрах нашего Клондайка!
«Смок и Малыш», – подтрунивает Сэм,
Обедая в «китайке»: здесь дешевле...
Доступны эти залежи не всем –
Лишь бескорыстному фартит издревле.

"Как все же устрашающа модель
Вражде племён подверженного мира!" -
Он ёжится. Осталось шесть недель
До самого серьезного турнира.
А он сидит, с фигурками доска
Споспешествует мыслям посторонним,
Два окружённых свитой мясника
Повелевают воинству: "По коням!"
В высоком шлеме всадник на ура
Рванется в бой, и с ним десяток пешек
Схоронят в яме... Залпами тура
Воздаст герою: крепкий был орешек!
Зато врагов уложат целый полк,
Сорвав с Его Величества корону...
Почетно исполнять кровавый долг,
Тщеславию служа, а не Закону!

Младенец спит у мамы на плече,
Зажмуря глазки, лепестка нежнее.
Что снится крохе? Капля на свече?
Велосипед в извилистой аллее?
Иль прозревает отрочество он
И юность предстоящую? Застолье
На Рождество? Поездку в Гранд-Каньон
С хохочущим приятелем по школе?
Объятья хрупкой леди в "Шевроле"?
Экзамены в Вест-Пойнте? На бархане
Зацветшие так пышно в феврале
Кустарники? Заката полыханье?
Ракету неприятеля, сквозь тьму
Стенания, зрачок застывший карий?
Что предвещает будущность ему,
Безвинно вовлеченному в сценарий?

Зайдя в одну манхэттенскую церковь,
Заговорил я с девушкой: война,
Судьбу ее нещадно исковеркав,
Была талантом дерзким сражена.
В углу стоял рояль, и тонким пальцам
Легко давался огненный прелюд.
Порой необходимо стать скитальцем,
И свет небесный ангелы прольют!
Сжирала деньги жадная аренда,
Изгнание тянулось по часам.
Застыли мы: адажио, крещендо,
Как можно так играть, не знаю сам.
Вдруг мать ее, расслышав песню эту,
Воскликнула беззвучно: «Тбилисо!»
А я простерся ниц, обняв планету,
В слезах благодаря ее за всё...

Искусство есть попытка приравнять
Деянья наши к вечности природы,
Единственно возможную печать
Я вырезал, преодолев невзгоды.
Теперь они, шестнадцать строк подряд,
Естественности служат в этом мире,
Тоску и радость возведя в квадрат,
Рифмуются, четыре на четыре.
А как еще нам вызволить, скажи,
Клокочущие помыслы и страсти?
Астральные тела во власти лжи,
Тела людей у истины во власти!
Работая упорно, день за днём,
Ежесекундно жди от слов подарка:
Не холод звёзд вселенной метроном,
А сердца речь, пылающая жарко!

Галактику я различил и в искре б
От сигареты тлеющей твоей,
Золу и сажу из камина выскреб,
Чтоб стали кудри с проседью черней.
Но круг волшебный не очертишь углем,
Надежно оградив себя от бед.
Глаза твои горят в проёме смуглом
Тех сумерек, что скрадывают свет.
Для дочери мы телескоп купили,
Недорого, обсерваторский хлам.
Два мотылька взметаются из пыли,
Шуршат неуловимо по углам.
Обещанной посылки ни в четверг нет,
Ни в пятницу, неделю подождем.
Проходят годы, а любовь не меркнет,
И вновь объят сиянием наш дом.

Жить для себя не прибыльней ничуть,
Чем ради человечества, в котором,
Прослеживая избранности путь,
Всегда посмертно собирают кворум.
Но благодарность высшая не в том,
Чтоб осыпали златом и речами,
Учись ценить не сумму под холстом,
А ясные глаза портрета в раме!
Он словно постигает все теперь,
Окутан легким облаком легенды,
От мук своих, скитаний и потерь
Вдруг разом обретая дивиденды.
У братии аптечной ум остер,
Лелеющей настойку из женьшеня,
Но бескорыстье продлевает взор,
И душу лечит чистое служенье!

С богиней вечной юности я пил
Былинный мёд поэзии. По кругу
Нас чашей обносили. Со стропил
Сползала крыша дачная в застругу.
Под Новый год набилось на чердак
Десятка полтора. Провалу путча
Все радовались. Лишь один чудак
Настаивал, что при режиме лучше.
Затем сугробы стаяли. В песках
Размяк и затерялся дар Господень.
Без рун твоих священных на устах
Орлом не обернусь, великий Один!
И вот, вскипает брага. Инвентарь
К зиме готов. А не приснился эльф-то?
Но щеки пахнут яблоком, как встарь,
Жены чужой и медсестры из Дельфта.

"Нет, милосердье ненадежный щит, -
Писал он, - угрожающе нависло
Над честностью оно и верещит,
Наш мир лишая мужества и смысла!
Случайно ль мизантропию Вольтер
Маскировал сочувствием к животным?
Нет, состраданье - худшая из вер,
К лицу одним оторвам подворотным!"
...И вот, в Турине, вышел поутру
На улицу: вдруг видит, как возница
Нахлестывает лошадь. "Сам умру,
А кровью не позволю вам упиться,
О, изверги!" - и, жертвенно прикрыв
Собою тварь несчастную, в негромком,
Но славном деле сгинул, свой порыв
Оставив ошарашенным потомкам.

Ошанинский окончил семинар
Задорный автор песен Пеленягрэ,
Жуир, мистификатор, мастер чар,
С просодией справлялся без виагры.
Что говорить, и вправду вечера
В России упоительны! Бродили
Со Степанцовым, бойких два пера
И куртуазных, вдоль по Пикадилли.
Хоть откосил от армии, наград
Нахапать и ему хватило шансов,
А так как Путин занял Сталинград,
Финансы боле не поют романсов.
Попал, что называется, в размер,
С румынского однако в переводе
Фамилия звучит как «черный хер»,
Давать умеют прозвища в народе.

Во сне кошмарном я увидел Русь,
Как будто с дозой героина в вене,
Описывать детально не берусь
Возникшее в больном воображенье.
Линчуют новгородцы псковитян,
Таскает спикер за волосы женщин,
Готовит в космос, непотребно пьян,
Собачий косметолог деревенщин.
То, бабку за жилплощадь удавив,
На всенощную покупают свечи,
То детского хирурга в Тель-Авив
Спроваживают, созывая вече...
Очухался - мне в клинику пора,
Глотать пилюли от галлюцинаций.
Включил TV: "Что? Где? Когда?" игра
Финальная, талибы против наци.

«Я в сургучевский не вступал союз! –
Алданову доказывал он. – Фрицы
До нитки обобрали нас! Клянусь,
Никто не привечал их в Биаррице!
Как многие, надежду я вдали
От родины питал, не отрицаю...»
«Послушайте, родных моих сожгли.
Гестаповцу простить иль полицаю
Не в силах я. Но знайте, что руки
И вам я не подам. За ту надежду.
А помощь вам оформят. Старики
Должны же есть и обновлять одежду».
И вскоре, жаждой мщения горя,
Рецензию он пишет на Ландау:
Неверье, шарж на русского царя...
И тихо шепчет: «Мало вам Дахау!»

Был у меня приятель, из Москвы
Давно уехал, мучился как все мы.
"Искусством не прокормишься, увы", -
Вздыхал он, для метро паяя схемы.
"Но я ж поэт, могу преподавать..." -
"Характер не пропьёшь, и ты едва ли
Ужился бы с гнильем". - "Едрена мать,
Что делать-то?" - "Жми, бляха, на педали!"
И вот, теперь, когда среди коллег
Оказываюсь, вдруг зайдёт беседа
О Мандельштаме, Пушкине, на снег
Прольется кровь не прадеда так деда...
Я, зубы сжав, им твердо говорю:
Служить недопустимо всякой швали,
Ни быдлу, ни в шелках государю,
Лишь Истине! Жми, бляха, на педали!

Амнистию я объявлю заране
Всем тем, кто опозорил свой народ:
Ни кучке клептоманов при тиране,
Ни борзописцу, что смазливо врет,
Ни в митре золоченой мракобесу,
Что, дьяволову проповедь прочтя,
Вставляет канонично в эту пьесу
Умученное к празднику дитя...
Ах, словом, никому из них, поверьте,
Срок не грозит в каденцию мою!
Вас, упыри, кикиморы и черти,
Я перед трибуналом отстою!
Над яслями рванувший мирный атом
И СПИДом заразивший полстраны -
Все смоются!.. Могу я кандидатом,
Преемником стать вашим, пацаны?

Стремятся быть среди себе подобных
Все люди на земле, свой диалог
Мы строим на основе сходства лобных
Костей, чураясь тех, кто нам далёк.
Недаром на вопрос: "Who is this cеllist?"
В Нью-йоркской филармонии никто
Ещё не получал ботинком в челюсть,
На ручку кресла выронив пальто...
Есть публика, что сызмала умеет
Вести себя! Недолго, срезав грант,
Профессор ждал, пока похолодеет
В окошко сиганувший диссертант.
Всегда интеллигенция, по счастью,
Руководила обществом, лишь ей
Доверюсь я! А кто не вышел мастью,
Едва ль, заметьте, выглядит подлей.

Увидел в новостях, как некий полк
В России муляжи готовит ловко:
Резиновый свой исполняют долг
Зенитка, танк, ракетоустановка.
А что ещё противника отвлечь
Сегодня может на пути особом?
Премьер-министра надувная речь?
Ток-шоу жабы с безразмерным зобом?
Службиста череп, полый изнутри,
Сродни бюджету, что он жадно доит?
Святоши предсказанье из Твери,
Когда разрушит Штаты монголоид?
От деревень потемкинских рябит
В глазах, но и в торговой-то рекламе
Впервые преуспели галл и бритт,
Нас мыльными прельщая пузырями.

Глухонемой, используя айфон,
По скайпу улыбается невесте:
«Заеду завтра, матушке поклон!»
Раскованная радость в каждом жесте.
Возможности всем равные дала
Америка для теплого общенья.
На Брайтон сунься: «Русские дела.
С дефектом речи ботаем по фене».
В самой же метрополии - и тот,
Кто говорит и слышит безупречно,
Легко за безъязыкого сойдет,
С опаской уши затыкая вечно.
Недаром же поэт велел: молчи,
Скрывайся и таи! Он дипломатом,
Понятно, был, но всюду стукачи
В отечестве, безмолвием объятом.

Наверное, инстинкт во мне ослаблен
Преодоленья жизненных препон,
Но помню шелест подмосковных яблонь
И тот сентябрьский колокольный звон.
От мыслей горьких начинает биться
Так часто сердце, что готов кричать!
Но чёрная зловеще каркнет птица,
И кофе пью в Вест-Роксбери опять.
Чем больше я отчизну критикую,
Тем глубже и сильней её люблю:
В который раз, прекрасную такую,
Случилось изуродовать Кремлю!
С ума сошла, глядит куда-то мимо,
В смирительной рубахе, ни гугу...
Чтоб выдюжить, забыть необходимо,
Ан сколько лет пытаюсь, не могу.

Как только был упрятан в диспансер
Беспутный брат Раисы Горбачевой,
«Сухой закон» ввели в СССР
И муж ее призвал к эпохе новой.
Естественно, страну он развалил...
Но тотчас, по симметрии закону,
Народный вождь от водки и «чернил»
Увлёк братву к элитному «бурбону».
Выкачивать учились нефть и газ
До капельки и сцеживать в стакашек
На этот профицит: в десятый класс
Не всех перевели девятиклашек.
В итоге – допились до ДНР
И ЛНР... Зато уж трезвый Путин
Весь мир перекроит на свой манер
И на иглу посадит, взглядом мутен!

Хотел я "Пляска смерти, иль Макабр"
Назвать стихотворение. Тем паче,
В окне застыл хронический декабрь,
Не щегольнёшь в костюме от Версаче.
Все спрашивают нервно: "What the fuck?" -
На перекрёстке нагло подрезая
Через два ряда. Хамство и бардак...
И вдруг - от Ольги эсэмэска: "Зая,
Я, сногсшибательный нагуглив тур,
Хочу тебя отправить на Мальдивы".
Кудахтанье приму ли пёстрых кур,
Ужимки в баре конопатой дивы?
Представлю, как на корабле мечусь
От счастья: с пятым браком повезло мне!
А мог бы сесть за оскорбленье чувств
И тупо "двушку" отбывать в Коломне.

О, Господи, услышь, как тяжело!
Ни дар не помогает, ни харизма.
Всем правит в эмиграции бабло,
На родине разгул патриотизма.
Химера славы гробит мастерство,
И выскочек порука круговая
Швыряет остраконами в него,
Коммерцию с тусовкой воспевая.
Толкает ресторанный пустобрёх
Невнятицу обрюзглым идиотам;
Орава подхалимов и пройдох
Продажным восторгается сексотом.
Прошу Тебя, останься же моим
Читателем единственным, последним!
Чем буду я взыскательней любим,
Тем дольше не поддамся этим бредням.

Таков уж человек с его межой,
Своя рутина кажется рутинней
Обыденности тягостной чужой,
Цветет лоза иль серебрится иней.
Мансарде полунищей не чета,
Где кашлял Владислав Фелицианыч,
Чердак мой, хоть парижская тщета
Преследует, когда устроюсь на ночь.
Смешать бы нам и выпить как боржом
Со льдом и ромом, где ныряет слива,
Быт бостонский с московским балдежом,
Огни Нью-Йорка с морем Тель-Авива!
А, впрочем, я в бартендерстве давно
Понаторел: ведь сумма строчек этих
И есть коктейль, где соединено
Все невозвратно канувшее в нетях.

Оранжевый забуду ль переплёт
Я лучшей из моих энциклопедий?
Архаровец притихший познаёт
Отличие трагедий от комедий.
Как Огненную Землю Магеллан,
Вдруг дивное открыв разнообразье,
«Рисорджименто!» - от фонемы пьян,
Лепечет, дворовой чураясь мрази.
На лемминга полярная сова
Пикирует, самец орангутана
Дерётся с крокодилом, и права
Качает кобра в дебрях Индостана.
Пусть рапортует фауна вдали
О пятилетке, отщепенцев кроя:
Милей нам черепахи Сомали
И Гектора венчающая Троя!

Когда из Вашингтона телеграф
Навстречу колыхнулся Балтимору,
Запрыгал он, пространство обыграв,
С приятелем вдвоём по косогору.
Какое счастье вдруг изобрести
Всеобщий код, что даже караванам
Сгодился бы - на бахчевом пути
К мечетей куполам благоуханным!
А заполночь, продув у камелька
Чубук, он зашептал: "Явились знаки,
Чтоб призраком спасенья замелькал
Входящий радиосигнал на баке;
Чтоб ангелам, сомлевшим по жаре,
Хворающим от сухости доселе,
В песках верблюдов чудились тире
И точками погонщики чернели..."

"Заказ ты папский выполнил не так, -
Стал кардинал бранить Буонаротти, -
И Страшный Суд не баня, не кабак,
Чтоб голыми плясать при всём народе!"
Творец лишь посмеялся, написав
Святошу нагишом на той же фреске:
Гигантский душит грешника удав,
Другой грызёт причинные подвески...
Остерегайтесь мрачно порицать
Художника, искусствоведы в рясе!
Посмертно вы предстанете в чем мать,
Лишившись вашей спеси в одночасье.
Но по холстам, запечатлевшим клир,
Посыльных, кондотьеров и пейзанок,
Потомки восстановят прежний мир,
Где лучик славы брезжит спозаранок.

Про антисемитизм товарищ Сталин
Сказал метафорично: дескать, он
Для хищных каннибалов актуален,
Опасный пережиток тех времён!
В условиях грабительского рынка
Для толстосума он громоотвод!
Уводит он как ложная тропинка
В густые джунгли трудовой народ!
Так на запрос еврейского агентства
Кремлевский лидер ярко отвечал,
Провозгласив незыблемым главенство
Законности - начала всех начал.
Был в середине, кажется, тридцатых
Опубликован "Правдой" этот текст.
А я употреблю, как любят в Штатах,
Словечко привередливое: "Next".

Спит на земле, из общего котла
С отрядом конным ест и, в эполетах
Не видя превосходства, как стрела,
Разит в бою мятежников отпетых;
При этом он ничей не муж, не зять,
И полон непочтительной отваги...
"Поручику в награде отказать", -
Выводит самодержец на бумаге.
Ни орденом, ни шашкой золотой
Пожалован не будешь, с имаматом
Сражайся и возглавь пехотный строй,
Для горца став карателем заклятым!
А речка Валерик помстится вдруг
И рдяный тот поток с казачьей сотней,
За лаврами скачи к горе Машук,
Где у подножья дышится вольготней.

В проулке за Елоховским собором
Беру я с чебуреками сто грамм,
И крохи достаются краснопёрым
Порхающим безвредно снегирям.
Хрустальное на берегу ли рощиц
Потрескиванье, или в снегопад
Разлапистые па регулировщиц,
Чьи валенки казенные скрипят?
Оглядываюсь: очередь, скользота
И пыжиковых шапок маскарад,
«Вечёрку» мне протягивает кто-то,
Бенгальские троллейбусы искрят.
Под варежкой кургузой неразменен
Пятак, прибереженный на проезд,
И важно представляется: «Арбенин»
Жених одной из святочных невест.

Храм под открытым небом учредив,
Окружность из камней продолговатых
Засечь стремилась вечности мотив
На тех часах и календарных датах.
Цикличность года, жатва и посев,
Жрецу вменялись, но уже на кровлях
Точеной тенью, хмарь преодолев,
Бессмертие чертил могучий кромлех!
Связь кафедры и древних литургий
Проклюнулась, к научным изысканьям
Общину кельтов хитроумный змий
Повёл бесстрашно на этапе раннем.
Ты спросишь: а дано ли превозмочь
Рассудка бренность вялою цифирью?
Но я все глыбы выставлю точь-в-точь
И музыкой священный круг расширю.

О выигрыше тщетном не радея
Сильней, чем о сохранности хребта,
В широкополой шляпе, на родео,
Под визг девиц он скачет: лепота!
И всё же от поденщины на ранчо
Не деться, сколько в баре ни торчи,
Подарков знатных у судьбы не клянча,
С лихвой плати за крышу и харчи.
Так тянет, от получки до получки,
Он лямку, а верней, лассо с телком,
На кожаных чехлах висят колючки,
В Вайоминг фуры мчат порожняком.
А там уж загоняй, с ухарским гиком,
Орудуя шестом, клейменый скот...
Неважно где, на среднем или диком,
Приговори вискарь, и жизнь пройдет.

Святилище разрушено к беде
Народа Книги, сломленного горем,
Фундамент лишь белеет кое-где,
Служа благословению подспорьем.
Великий наш поэт бен Галеви,
Рыдая, заплатил большую цену,
Сам Иисус, твердивший о Любви,
Въезжая в город, видел эту Стену.
Доколе ж вам, о, Запад и Восток,
На пятачке сшибаться ради славы?
Пророчество услышьте между строк,
Смягчите ваши гибельные нравы!
Стенающий от родины вдали,
Оставьте, повторяю я упрямо,
Создателю и неба, и земли
Хотя бы это основанье Храма!

Не выжить нам без Паркера, без Монка,
Метёт на склонах, не видать ни зги,
Пластинка из винила или плёнка,
Дурманящий свой запах сбереги!
Сочельник приближается, и скачет
Опрятной рысью по снегу рояль,
На палубе, в нелепой шляпе, начат
Ударником-кривлякой фестиваль.
Мечту, что от озябших ускользала,
Растерзанных в овраге между сёл,
Свингуя, Бени Гудман из танцзала
Проносит контрабандой в Мюзик-Холл.
В ушах звенит от прыткого би-бопа,
Гармония из риффов восстаёт...
Прости-прощай, пропащая Европа!
И жмурится в софитах небосвод.

Без елочных игрушек невозможен
Ни Новый год, ни перестук сердец,
Свирепствует Горыныч, но из ножен
Уже извлёк спаситель кладенец.
Отец купил красавицу на рынке,
Глаза его морщинисто добры,
В серванте отражаются хвоинки
С витками серебристой мишуры.
Там голубок, переминаясь шатко,
Воркует на прищепке, сизокрыл,
Фонарик, жёлудь, резвая лошадка,
С годами полустершийся акрил.
Вот посиял в ладонях и, крупитчат,
Распался шар из хрупкого стекла,
И маковый рулет на кухню кличут
Попробовать, что мама испекла.

Речь, дарованную свыше,
Мы утратили с лихвой,
В человеческом затишье
Различая шепот свой.
Просто перечень событий,
Алфавит ушедших дней,
Чем желанное забытей,
Тем случайное родней.
Уцелевший в канонаде
Средь убитых наповал
Вспоминает смеха ради
Всё, на что он уповал.

Там, в краеведческом музее,
Под сенью амфор завитых,
Изнежились, в окно глазея,
Два летних месяца моих.
По древнему водопроводу
Гортанно стелются ручьи,
С лотка не пробовавши сроду
Ни персиков, ни алычи.
Подагру, умиротворенный,
Врачует илом адмирал,
Как тот пират, что в честь короны
Фрегатом гавань обмерял.
Грязелечебницей лимана
Заведует сам Эскулап,
Акация благоуханна,
Прибоя чудится накрап.
Вибрирует ли перепонка,
Мороча отроческий слух?
А я ракеткой от пинг-понга
Назойливых гоняю мух.
И о поджарой Анжелике
Поскуливаю как щенок,
Наведываясь в базилики,
Карикатурно кривоног.
Но председателем отряда
Назначили, пора в кровать,
Умолкнет на заре цикада,
Придёт черёд салютовать.
И, бодрого чураясь рая,
Таинственно и невпопад,
По кельям дервишей шныряя,
Тревожно суслики свистят.

Насыщены мои труды
Свидетельствами очевидца:
Взимателям державной мзды
Служила пищей чечевица,
Военачальникам в шатрах
Насиловать не приходилось
Ни дев, испытывавших страх,
Ни слуг, затачивавших стилос.
Присяжных набирал судья
Из тех, чей невелик достаток,
Елей пред алтарем струя,
Жрецы не требовали взяток.
Правленью здешнего царя
Сопутствовало процветанье,
Бросать бесстыже якоря
Не дозволялось подлой рвани.
Каменья, пряности везли
Отборные из стран заморских
Посланники чужой земли,
И жемчуга сверкали в горстках.
Ни самых мудрых отродясь
Мы с острова не изгоняли,
Ни тех, кто с небесами связь
Познал в божественном фиале.
А если гибель их порой
Мучительна, всему виною
Набег соседей. Пал герой!
Гражданской скорби я не скрою.
Ввиду отсталости племён,
Удерживавших плоскогорье,
Любой, кто ими был пленён,
Вниз головою сброшен в море.
Таков философа пример
Известнейшего, трёх поэтов
И живописца из пещер,
Чей холст пленяет, фиолетов.
Все свитки лучшие давно
У варвара в библиотеке...
Дивись, читатель, пей вино,
И славься, родина, вовеки!

Поэта, с томиком Руссо,
Под вечер окружает стая.
С младых ногтей знакомо всё
Ему на станции "Тверская".
Сопят. "Росгвардия, видать", -
Скользнув по харям озверелым,
Он ёжится.

"Что надо вам? Займитесь делом!
Вяжите ваххабитской сброд,
Спасая граждан от террора!
К изничтожению свобод
Напрасно пристрастилась свора
Службистов..."

"Прищеми метлу,
Не в масть понтуешься, лошара!
На цэрэушную иглу
Давно ли подсадили, ара?"

"Ошибка. Я не армянин.
Хотя за Егише Чаренца
Судил бы шелудивых псин
И их рябого вырожденца".

"Загоношился: ко-ко-ко...
Наторкнут или сам барыга?
Аж пень дымит, порвём очко,
Волчара! Говори, чья книга
И что там сказано, чучмек?"

"Жан-Жак, мыслитель из Женевы,
Духовных врачевал калек,
Теперь взошли его посевы.
Идея равенства верна
Общественному договору,
В парламент не пройдёт шпана,
Солиста не припишут к хору.
Достойно соблюдать контракт
Привыкла инициатива,
Чем зрение от катаракт
Сохранено у коллектива".

"Чё, не хватило на айфон?
Планшет не перепал от боссов?"

"А мне сейчас без нужды он,
В руках моих большой философ.
Ни гаджеты, ни новояз
От помутнения рассудка
Нас не избавят, мир погряз
В безликости, и это жутко.
Заимствования пласты
Извне лишь пролегают, разве
Компресс угрюмые менты
Приложат к воспалённой язве?
Нет, равнодушия печать
На лицах вялой молодёжи,
Прикол послушать и поржать
Любых сокровищ ей дороже!
Знай руки трут бородачи,
Рать прихлебателей гнилая,
Анализ царственной мочи
Державным гимном объявляя.
И ложь трансляции прямой
Всем искривляет позвоночник,
И ксенофобской болтовнёй
Известий засорён источник.
И костюмированный поп
С амвона призывает паству
Вкушать на завтрак агитпроп,
Заморскому противясь яству..."

"Да ты, по ходу, русофоб?
Цыц, фраер, за базар ответишь!
Не стрёмно возводить поклёп,
Дрочить на еврогейский фетиш?
Маляву тиснул в Вашингтон
За ксиву? Так линяй шустрее!
Не булькай, не кроши батон!
Ух, задолбали вы, евреи..."

"Я не семит, в моей крови
Ахейцы и оленеводы,
Аланы, скифы: се ля ви,
Уж чистой не сыскать породы.
Везде смешение племён
Ведёт к расцвету неуклонно,
И лишь Кремля дремучий клон
Под Геббельсовы встал знамёна.
К чему позорный этот бред,
Каким, скажите, курам на смех
Лишений проповедь и бед
Кудесника в зловонных пасмах?
Весь век на важные посты
Посконное тянули быдло
Из самой душной гопоты,
Хорош, опричники, обрыдло!
Нет наций титульных, но есть
Страны умы передовые,
Искусства и науки честь,
Культурный генофонд России!
Когда же интеллектуал
Придёт в углу медвежьем к власти,
Чтоб рой гестаповских менял,
Жужжа, рассыпался на части?
Когда лубянская братва
Всласть насосётся из бюджета,
Чтоб, пущенная с похмела,
Своя же сплющила ракета?.."

"Ну, кончено, вошёл во вкус,
Толкает шнягу потрох сучий.
Он думал, я мышиный туз?
Фуфло, я из чинов покруче!
Что рылом целишься, пиндос?
Пора и дуба дать, красивый.
Подходит поезд. Не вопрос,
Жан-Жака передам в архивы".

Со дна морского, там,
Где громоздится остров,
Открывшийся богам,
Что истребили монстров,
Аквалангисты в ластах
Достали аппарат,
Среди находок частых
Зубцы его горят.

Сей механизм дивит
Устройством небывалым,
Искуснейше покрыт
Неведомым металлом;
Меж амфор, статуэток,
Сверкают шестерни,
Весь мир и так, и этак
Исследуют они.

Течение реки
Размечено холмами,
Подземные толчки
Влияют на цунами:
Всего со всем учёный
Постиг взаимосвязь,
Под мраморной колонной
Апостольски трудясь!

Зависимость зерна
От метеоров быстрых,
Реальности от сна,
Заложена в регистрах,
И в памяти хранится,
Как, не смыкая уст,
Фиоритурой птица
Расцвечивает куст.

Узор насечек строг,
Ответьте: ну не чудо ль?
Отмерен свадеб срок
И рыцарская удаль,
Покрой мирского платья,
Вязь храмовой стены
На древнем циферблате
Подробно учтены.

И ты, любовь моя,
Безумство нашей встречи,
Спонтанность бытия,
Рассчитаны далече,
Провидцем безымянным,
В былые времена,
Когда над океаном
Вдруг выплыла луна!..

Есть будущее у былинки
И у ползущего по ней,
Зовись он даже по старинке
Обыкновенный муравей.
Сойдутся их пути-дороги
Всего на несколько минут,
Зато в какой-нибудь эклоге
Свиданья радость воспоют.
Случайно вдруг увековечит
Обоих пристальный пиит,
И выйдет так, что это кречет
Впустую царственно парит.
И выяснится, что напрасно
За птицей тянется сосна
О славе молит ежечасно,
Ни капельки не влюблена.
Но, лапками перебирая
По стеблю тоненькому, тот
С подругою достигнет рая,
Кто ради нежности живет.

Стояли жаркие деньки,
И джазовый квартет
Халтурил в поисках деньги,
Неряшливо одет.
Гитара, флейта, саксофон
И с ними барабан,
А мир глазел со всех сторон,
Пам-пара-пара-бам.

Проворно подтянув колки,
Бренчал седой старик,
Что жаловаться не с руки,
К лишеньям он привык.
И две красотки из метро,
Нежны к его скорбям,
В ответ хихикали хитро,
Пам-пара-пара-бам.

Флейтист, верзила из верзил,
Молодцевато рыж,
Вовсю рулады выводил,
Аж доставал до крыш.
И очень нравился мотив
Залетным воробьям,
Они порхали, подхватив:
Пам-пара-пара-бам.

На саксе милый толстячок,
Как бегемот урча,
Лабал отвязно, и со щёк
Сбегали три ручья.
И жадно воздуха глотнуть
Старался барабан,
Да оставалось жить чуть-чуть...
Пам-пара-пара-бам!

Бежит Гораций с поля боя,
И Архилох бросает щит,
Постичь деяние любое
Умеет сердцем лишь пиит.
К иной себя причислив рати,
Предать огласке свой позор,
Затем что братские объятья
Навстречу пропасти простёр.

Россияне, почему
Покорились вы дерьму?
Отчего забитый люд
Терпит путинских иуд?

Что вам шкура на ворье
От парижских кутюрье?
Что вам яхты да часы
Для забористой попсы?

Домны русские, кому
Отливаете вы тьму,
Где сверкает изотоп
Металлургу из хрущоб?

Ни съестного, ни больниц,
Исподлобья глянул: цыц!
Продирайся сквозь толпу,
Лобызай персты попу,

Олимпийцам на TV
Признающийся в любви
Теми истинно пленён,
Кто в холуйстве чемпион.

Так спалите же вертеп
И спокойно жните хлеб,
Не вгоняя мир войной
В паранойный перегной.

Травы лживые в меню
Гробят стадо на корню,
Из преисподней Михалков
Блевотой потчует совков.

Долдонит колокол "бом-бом",
И пахнет ядерным грибом,
Грозящим нежно из Кремля
Тебе, российская земля!

В той кофейне на Немиге
Мы встречались ровно в шесть,
Загонял я сдуру книги,
Не сподобившись прочесть.
Девятнадцатого века
Путешествие в Китай,
К куркулям, билиотека,
С пыльных полок улетай!
Кто строчил к "Махабхарате"
Предисловье? Чтоб я знал...
А взамен - твои объятья,
Тихой сапой на вокзал.
И всю ночь огни со свистом,
"Старый Таллин" на губах,
В переплете золотистом
Жизнь листали второпях.
Я за вольный выход к морю
И сегодня, к их стыду,
Всех ученых объегорю,
На мякине проведу.

В семнадцать лет я был любитель песен.
С бобин звучал Высоцкий, а Дассен -
С виниловых пластинок. Легковесен
В сужденьях я, но теплился, блажен,
Тот свет над Елисейскими полями,
И северным сияньем Колымы
В ответ ему переливалось пламя,
Которым дружно согревались мы!
Тут грянула в Москве Олимпиада,
И канули в безмолвье голоса
Синхронно и безвременно. Из ада
Умчал я прочь, по миру колеся.
И так скажу: сумели два еврея
Дух выразить столь непохожих стран,
Откуда рвется племя их, редея
Меж двух потоков тьмы, за океан.

Я в Третьяковской галерее
Картину помню "Мокрый луг",
Оттенки неба чуть свежее,
На версты никого вокруг,
Лишь нимбы мягкие на кущах,
Колодец ветхий, три скворца
Да ожерелье трав цветущих
На тонкой шее озерца...
Почто морочила менада?
Какой мерещился хорал?
Зимою, струи водопада
Перекричав, он захворал.
Так пал без страха и упрёка
Художник двадцати трех лет!
За мать-и-мачехой осока
Тянулась в ангельский просвет.
Мазками восхищался Репин,
Но и с оглядкой на мольберт
Не стёр талант, великолепен,
Трагедии беспечных черт.
И шепчет ветер златоусто,
В мытарствах преломляя хлеб,
Что первым признаком искусства
Пребудет подлинность судеб.

Где Эвфросин,
Стройный, курчавый,
Отческой славой
Бредивший сын?
Всадник во мгле
С гордою свитой,
Предан Анитой,
Мчался в седле -
Ветру ли встречь,
Противосолонь,
Дерзости полон,
Жаждал он сеч!
Ан недосуг:
Термы, таверны,
Лекарь от скверны
Был его друг;
Жалок итог
Аристократа:
В гуще разврата
Сгинул щенок.

Где Кассиан,
Гений эклоги,
Пляшущий в тоге,
Замыслом пьян?
Стрелы точны,
Правде привержен,
Ритм его стержень,
Все хоть бы хны:
Пик ледяной,
Этны ли кратер,
Лысый сенатор
С юной женой...
Страсти фиал,
Нежно воспетый,
Чёрною метой
Баловню стал:
Глядь, на пиру
Кубок отравлен.
Был ли прославлен?
Зря не совру.

Где Ладислас,
Хмурый возница?
Ночью не спится:
Жизнь пронеслась;
Ни волшебства,
Ни изобилья,
Тешась на вилле,
Хрипла братва;
Оргий балдёж,
Рёв состязаний,
Цезарь, венчанье,
Воткнутый нож...
Из чаевых -
Стёртый сестерций,
Нищее сердце
Пышет как жмых;
Что ж, старику
Под девяносто,
Вспомнить непросто
Всех на веку!

Все те, кто пил нектар агоний,
Потомству памятны, увы,
Но даже стены в Таррагоне
От грешной плавятся молвы,
Прилежным почерком раскопок
Нам повествуя без помех,
Что и в античных гороскопах
Не предусмотрен детский смех.

Осанка пиний благосклонна,
На via Augusta жара,
Старик-патриций посезонно
Хрипит наездникам "ура";
Так я в провинциальном цирке
Стрелой врывался на манеж,
Плюя на мелкие придирки:
Указывайте, но не мне ж!

Когда чванливо бьется сердце,
Заткнув кривящиеся рты,
В любом рисуются имперце
Бесчеловечные черты;
Трибуну, квестору, эдилу
Рабы шлифуют постамент
И, улыбаясь через силу,
Сплетают лавры из легенд.

В святилищах жрецы седые
Степенно отправляют культ;
Мальцам сворачивая выи,
Витают ядра катапульт;
Венец разделите вы трое
И, под копытами коней,
Трагическая смерть героя,
Которому теперь видней!

Кариатиду в виде Прачки
Нам Гауди изобразил -
И сам, вставая на карачки,
Чугун выкручивал перил;
Он выжал досуха фасады,
До очертаний неземных,
И мы его ландшафту рады,
Где нам и тень, и передых.

Как сладостно под Барселоной
Плескаться в море голубом!
Насильственно переселённый,
Чужак о стену бьется лбом.
Пора задуматься немного,
Абсент у мавра пригубив,
Куда ведёт тебя дорога,
Что опоясала обрыв.

Гляди, какие перистили,
Зев арки, золото террас!
Мы так таинственно любили
Всех тех, кто явно предал нас...
Их алчный мир уже не первый
Свой отмывает миллиард,
Затеяв партию с Минервой
По перекраиванью карт.

Магнолия и белый ясень,
Канарский финик и платан:
Твой лик изнеженно прекрасен,
Отчизна инопланетян!
Хрустят лангусты, и на солнце
Фламенко пляшет кисея,
Открыткою от барселонца
Утешься, родина моя.

- Не пропускайте букву в слове «Бог»! -
Сурово мне внушали граммар-наци.
Их правилам нюрнбергским я не мог
Да и, клянусь, не жаждал подчиняться.
Толпа моих соратников, крестясь,
О будущем не думая нимало,
С достоинством утрачивала связь
Под окрик православного кагала...
Историей отвергнут, одинок,
В диктанте не участвую тотальном.
Прости меня, ветхозаветный Б-г,
Что предпочел остаться маргинальным!
Я и Тебе с достоинством молюсь,
В согласии с законами Твоими,
И пропускаю букву в слове «Р-сь» -
Р-ссийского Гр-дущего во имя.

Роскошны блошиные рынки,
Манящие нас дотемна,
Где горнему плачу волынки
Печальная вторит зурна;
Где с войнами Наполеона
Соперничает Сципион,
И бивни щекочут влюблённо
Столицу торговых племён.

Ушанку ты здесь вертухая
И вермахта каску найдёшь,
Обоих вождей проклиная
За ставшую лозунгом ложь;
Кальян, ледоруб скалолаза,
Коллекцию древних монет...
Лоснится саксонская ваза,
И щёлкает глухо мушкет.

Смотри-ка, недорого вроде,
В любом средиземном порту,
И в каждом усталом народе,
Похожую видим черту:
То время буксует в ненастье,
Мотор его забарахлил,
Разобранная на запчасти,
История пала без сил!..

На утро заказав трак,
По-русски грузовик,
Шапиро стряпал завтрак
Экспромтом, как привык,
Жуя ржаной сухарик,
Прихлебывая чай,
А с ним весёлый Арик:
"Батяня, не серчай!"

Бежали из Донбасса,
Где кровь и беспредел,
Где царь людского мяса
Отведать захотел.
И как тут не сготовить
Жаркое иль рубец,
Хоть поваром и то ведь
Не примут во дворец?

Но дорого в Нью-Йорке,
Лютует их лендлорд,
Плюс вечные разборки
Опухших спьяну морд.
"В Вирджинию поедем, -
Решает инженер, -
К очередным соседям,
А там уж - один хер..."

И вот, пакуют шмотки:
"Не дрейфь, свинья не съест!
Подсчитано - в две сотки
Влетит нам переезд".
Матрасы, шкаф и люстра,
Да книжек через край.
Шурует Арик шустро:
"Батяня, не зевай!"

Вдвоем отцу и сыну
Скитаться довелось,
Сменившим на чужбину
Постылое "авось".
Жена шутила, Софа,
Чей прах благословен:
"У трона Саваофа
Ворам не встать с колен".

В котельную механик
Им требуется. Что ж,
Впервой тебе без нянек?
Свой цех не подведёшь!
Ковёр роскошный вышит
В предгорьях Аппалач,
И свежим мёдом дышит
Заворожённый ткач.

В шофар труби, Шапиро,
Чтоб лёг счастливый путь,
Исколесил полмира,
И дальше как-нибудь.
Услышан буду, ибо
От сердца говорю:
И Господу спасибо,
И русскому царю!

Познать, бывает, вознамерюсь
Все виды счастия подряд:
В Испании глотаю херес,
А в Греции - густой мускат;
С восточной девой под сурдинку
Греха усладам предаюсь,
Ласкаю пышную блондинку,
С печалью вспоминая Русь;
В изгнании, меняя страны,
Ремёсла и отважных жён,
Потею, бороздя барханы,
В бадью сигаю, обнажён;
Пред арфою благоговею,
На светских раутах хамлю,
Где пейсы оборву еврею,
Где бомбой пригрожу Кремлю;
С ученым мужем про Арахну
Судачу, интернет кляня,
Да вдруг по Мекке шандарахну,
Пришпорив резвого коня;
Играю в покер и в рулетку,
Коплю ракушки и значки,
С ватагой мчуся в кругосветку,
Сдыхаю в подполе с тоски;
Кропаю оды, эпиграммы,
Поэмы в пятьдесят страниц,
Тибетского послушник ламы,
Ямайских конфидент блудниц;
То мёрзну, подбивая шпалы,
То жру икру в особняке -
Брюзгливый, бодрый, исхудалый,
В "чероки", с брюхом, налегке...
Для битвы есть, для поцелуя
И страсть, и в голосе металл:
Затем, что просто жить люблю я
И с детства Пушкина читал!

Под ветром зонтики на пляже
Раскачивались, как плюмажи
На клумбах мушкетёрских шляп.
Мужчина пожилой в тельняшке
С девчушкой пятилетней в шашки
Играл, счастливейший из пап.

Академической карьеры
Не сделал он к началу эры,
А после все пошло вразнос:
Невежды присосались к грантам,
Паши, давай, официантом,
Не нравится - вали в извоз!

Лелей мечту о частном доме,
По распродажам экономя,
Рубашки покупай в "Файлинз"...
Но вот в итоге, умудрённый,
На модные "хамелеоны"
Сменил он пару старых линз.

С "Союзом русского народа"
Не складывалось, и препода,
С душком лукавым левизны,
Не получилось из бродяги,
Зато видал он передряги,
Четыре вызубрив страны.

В тени последнего кочевья
Приятно подстригать деревья,
Тюльпаны разводя в саду
Иль пересаживая тую...
"Пардон, душою не торгую,
Тропою собственной бреду".

Вдруг поздний классицизм Делиля
Припомнился: цветов обилье,
Нелепый, дидактичный стиль
(Прошу с Вилье де Лиль-Аданом
Не путать, и в контексте данном
Помехой нам Леконт де Лиль).

Ну, что добавишь? Мчатся годы,
И нет прекраснее природы,
Чем вздох, таящийся в груди,
При взгляде на зари полоску,
Волну и шашечную доску:
"Стемнело, доченька, ходи".

Великий Гоголь щурил око,
Дабы узреть Господне Лето,
Вдруг стало видимо далёко,
Во все концы, писал он, света.
Булгаков трепетал от страха,
Что стёкла выдавит, вольётся
Тьма осени, и он, как птаха,
Заглядывал на дно колодца.
Мы помним эти две цитаты,
В них вся история России,
Огнём и сумраком объяты,
Сошлись провидцы и слепые.

Помнишь, плыли зачарованно
На пароме "Диагор",
Углядев созвездье Овена
За чертой османских гор?
Так звало нас в путешествие
Вечной радости руно,
Отражая свет божеств её,
Ниспровергнутых давно.
А в порту от мифов Греции
Не осталось и следа,
Выгружала ткани, специи
Гастарбайтеров орда.
Дирижёр с дубинкой яростной,
Шумовых гранат оркестр,
Образ гипсовый и парусный
Что ни день тускнел окрест.
Но купил я в минимаркете
Дивной сладости мускат,
Невзирая на помарки те,
Что величие мрачат.
И главой тряхнул кудрявою
Ободрившийся Пирей,
Воссиял червонной славою
Удальцов и рыбарей.
И в затерянной гостинице,
Средь предчувствий и тревог,
Стало ясно: дело сдвинется,
Не робейте, дайте срок!
Мы с тобой не первый год близки,
И в глазах твоих родных
До сих пор не тают отблески
Тех огней береговых.

На каких наречьях ни писали
Завещанье пращуры твои!
Собирали хлопок при Фейсале,
Правили каретой при Луи...
Урывали стряпчие-хапуги
Денюжку их кровную там-сям.
Но ответь, потомок: разве в друге
Не открылся подлинный сезам?
И ужель возлюбленной объятья
Побрякушек ветхих не важней?
Помни, Шай, твоё богатство Батья
И все те, кого родите с ней!
Такова судьба: в бессрочный отпуск
Выходили предки за свой счёт...
Радуйся, когда в наследство, отпрыск,
Долгий век тебе перепадёт!

Нужен в сердце и разуме
Коренной перелом,
Чтоб не чикаться с мразями,
Не якшаться с ворьём.
Чтоб не брать эту премию
Из запятнанных рук,
Не вступать в академию
Шелудивых наук.
На фальшивые почести
Налегает попса,
А глаза у того чисты,
Кто глядит в небеса.
Ведь поэзию русскую
Не возьмёшь на испуг,
Чтоб она трясогузкою
Ублажала хапуг.

Замкнуться в комфортабельном мирке
И разбирать наследие - ну, скажем,
Того, с кем долго был накоротке
И с каждым новым постигал пассажем.
Иль, если уж в политику встревать,
То подвывая дюжим троглодитам,
К казне не подпуская ни на пядь,
Чтоб в голодуху оставаться сытым...
Но нет, поэт! Лишь правде ты свояк
И бедности: плюя на госструктуры,
Не извлекаешь выгоды из драк
И трупный яд не пьёшь из синекуры.
Всеобщий смысл присущ твоей судьбе,
И тем верней ты подлинному звуку,
Чем больше сострадания в тебе
К бесчестно обреченному на муку.

Финальный акт, неумолим и лих,
Терзает землю в драме вдохновенной
Схождением потоков грязевых,
Лесных пожаров огненной геенной.
Ты чашу переполнил, человек,
Коктейлем злобы напоив планету!
Вскипает лёд, волна берет разбег,
Стихия тостом призовёт к ответу.
Сочится войн и геноцидов слизь,
И в каждой капле ужас узнаваем...
По Индостану реки разлились,
А пышущая лава - по Гавайям.
И вот с небес, предупреждая нас
О славно завершающемся цикле,
Свирепо раздается трубный глас!
А мы в метро к наушникам приникли.

Выхожу, расхристан,
Мот и вертопрах,
На глухую пристань
В призрачных краях.
Ветер, чуждый смысла,
С моря налетев,
Начудил и смылся,
Переврав рельеф.
Был песок узорчат,
А теперь каков?
Два шезлонга корчат
Мины знатоков.
Методом абстрактным
Высмеян режим,
Говорит остряк нам.
Ну а мы дрожим.
Холодно в округе,
Осень на носу,
Не доходят руки
Хлам убрать в лесу.
Разгрести завалы,
Выкорчевать пни...
Тошно, подпевалы
Вычурной мазни!

Я вспоминаю группу двадцати
Художников, мой восемьдесят третий:
Чтоб Малую Грузинскую найти,
Я исходил всё прошлое столетье!
Хоть было им творить разрешено
В своей неподражаемой манере,
Бухали в меру, мыслили темно,
Испытывая к трону недоверье...
И ведь недаром: власть их предала!
Маразм бровастый, лысый иль в погонах -
Без разницы... Печаль твоя светла,
Читай теперь о взятках миллионных,
Что в виде интеллекта всем подряд
Отчизна раздавала, и картинки
В прибрежной галерейке, седоват,
Рассматривай неспешно по старинке.

Обречены на созерцанье,
Читатель бедный, ты и я,
Мускатом пенится в стакане
Густая тщетность бытия.
Ни на афишках "Травиата",
Ни ярмарка нам не нужна,
Устав от антиквариата,
С валютой мы достигли дна.
В своих каменоломнях гробясь,
Глазеть, как лысый манекен,
На трижды устаревший глобус,
Где все взаимно взяты в плен?
На керамического краба,
Вскарабкавшегося на стул,
На пёстрый коврик из Пенджаба
С посланием дремучих мулл?
Пока в кино валила бездумь -
Смотреть "Manchester-by-The-Sea",
Мир намекал, что мы проездом
И счётчик тикает в такси.
Плевать на войны экономик,
Раз нам очнуться не помог
Суинберна забытый томик,
Златотисненый корешок!
Король Нортумбрии безумный,
Эстет, развратник и алкаш,
Давно изношен креп костюмный,
Всё так же тёмен жребий наш.
Но вечность зиждется поныне
На тех рыбацких городках -
Возьмёшь ли ты себе панини,
Без закуси ль упьёшься в прах.
Прочти меня, почивший в бозе,
Как я фанатом стал твоим:
Вред славы чувствуешь по дозе,
Безвестья кайф неизмерим...
Пускай же в этой чаше скальной
Шипит прибой без лишних слов,
Нам завершать вояж печальный,
Раздав прозревшим весь улов.

У каждого случалось лишь одно
Беспечностью колышимое поле,
Где резвостью шагов предрешено
Грядущее томление в неволе.
Там иван-чай, люцерна и шалфей
Волшебным шлейфом тянутся за ульем,
Мерещатся полёты шалых фей,
И мы бредём подобно двум косулям...
Взяток пчелы - то ангел за душой
Возвышенной твоей сошёл устало,
И сузился до кельи мир большой,
Чтоб ты из праха музыкой восстала!
Как флайерсы, крылатки раздаёт
Прохожим спозаранку старый ясень,
Застыл с малярным валиком восход,
И охра густо капает с балясин.

Годами прохлаждались в ЦДЛ,
Пирожное жевали, губы в креме,
Судили Осташвили под раздел
Посёлка графоманского и премий.
Один бухал и с прикусом острил
Весьма ложноклассическим, другая
В шиньоне прорицала из шиншилл,
Концлагерем в Силезии пугая...
С тех пор немало утекло воды,
Я понял, что пахать - большое счастье:
Строгая брус иль пестуя плоды,
Рыбацкие перебирая снасти.
Включу TV - всё те же и про то ж,
И, на груди рванув шершавый тельник,
Свирепо гаркну в прорву этих рож:
"Торговка! Пустомеля и бездельник!"

МЕЧТАТЕЛИ

Тропинками исстеганная пуща
Мечтателей не выведет из мглы,
И мрачная задумчивость присуща
Врожденному бесчувствию скалы.
Но тает снег, мерещится им лето,
И проступают корни на камнях,
Подобно жилам на плечах атлета,
Могучий совершающего взмах.
Сияние взметнувшегося диска
Приятно ослепляет двух бельчат,
И сойки бирюзовой близко-близко
Пророческие возгласы звучат.
Их юные скачки молниеносны,
Пушистые колеблются хвосты,
И вот уже хвалою плещут сосны
К подножию ребяческой мечты.

Яблони дикой цветок,
Еле колеблем,
Кто наделить тебя смог
Великолепьем?
Кто под жужжание пчёл
В тонкую пряжу
Запах чарующий вплёл,
Нежность лебяжью?
Кто обнадёжил ключи,
Бьющие с краю?
Не отвечай, промолчи,
Я Его знаю!

"Мой деверь тоже компаративист, -
Она вздыхает, - корифеем ЛГИТМиКа
Считался. А теперь засох как лист.
Кому сдалась классическая ритмика?.."
Что ж, это правда. С лязгом шестерни
Вращаются. Я сравниваю с Вест-Портом
Нью-Бедфорд и бесплодно трачу дни,
В делах марьяжных притворяясь экспертом.
Или экспертом... Карты спутал смерч,
Царит повсюду ударений вольница!
А кто-то от ПЕН-центра ездит в Керчь.
Когда ж поэта чаянья исполнятся?
Судьба, верни регалии - жюри
Хочу возглавить в честь барона Врангеля!
Пиджак мне чесучовый подари!
Позволь в ЧК преподавать Евангелье!

Характер не изменишь, это правда,
Вот почему все рвутся за кордон,
Как половые психопаты Крафта...
Вернее, Крафта-Эбинга, пардон.
Но Запад не рассчитывал, поймите,
На нашу "золотую молодёжь".
Совок загнулся, бредни о наймите
Капитализма схлынули - и что ж?
Америку открыв, аборигенам
"Брат-2" мы показали. Так Хрущев
Лупил ботинком. Знай течёт по венам
Хмельная кровь бандюг и холуев!
Для тех, кто рассекал по штату Юта
И в "ролексах" горланил про Байкал,
Директор Штейермаркского приюта
Синдром некрофилии описал.

Скуластая, в чарующем трико,
Пуховике и вязаном берете,
Готова как пеструшка - ко-ко-ко! -
Высиживать одно, второе, третье.
Куда она теперь? В спортивный зал?
В руке стаканчик кофе. Так сжимала б,
Наверное, лишь суженого... Знал
Ты женщин уйму, и не надо жалоб.
А, впрочем, любопытно: чем бы мог
Ее ты покорить? Ничем, запомни!
Ты не католик, не мостил дорог
Твой предок, не пыхтел в каменоломне.
Амбалу ты не вдаришь с кондачка,
Болея за "Red Socks", бурбоном с полки.
Твоя ж еврейско-русская тоска -
Как мертвому припарки этой тёлке.

Кто оставлял камент, кто просто лайкал,
Не парюсь я, до фени чехарда.
Сегодня для меня важнее Майкл,
Бессменный наш гонец: вот это да!
Ровесник мой, он в фирменном фургоне
Счета и спам развозит, грамотей.
На пенсию уж накопил, но, сони,
Сопят в кроватках четверо детей.
Ему про «Хезболлу» я, про Госдуму:
Кивает, в курсе. Либо сделал вид.
Без разницы. На родине кум куму,
А здесь чужой чужому подсобит.
Мне как-то он признался: «На законы
Нам не начхать. Смекаешь почему?» -
И улицу обвёл. Дома и клёны.
Чтоб я дивился трезвому уму.

Есть ландыш, притаившийся в тени,
А есть сирень, ей надо много света,
И ты, росток вселенной, не вини
Природу беспринципную за это.
На пчёл прицельно обаянье трать
И бабочек, учись как медуница
Менять окраску венчика, пускать
Пушинок мириады, цепко виться.
Вольно ж тебе корить своих коллег,
Фразёров, стукачей и попрошаек,
С опрятной клумбы совершив побег,
Поэт дикорастущий и прозаик!
Соцветий форму так же по оси
И социум варьирует: от Гоббса
До Геббельса... Иного не проси
У бесов мирозданья, приспособься.

Россия поступает не вполне
Осмысленно, блуждая как в тумане,
Грозит заболевание стране
От недостатка целеполаганья.
Зачем годами кровь лилась в горах,
Десятки тысяч гибли для того ли,
Чтоб воцарился дерзкий падишах,
Держа соседей в страхе и в неволе?
Разумно ль было там сжигать мосты,
Где узел всех торговых отношений,
Сограждан доводить до нищеты
И травле подвергать научный гений?
Разбойному обману поддалась
Бескрайняя равнина не впервые,
Меж тем причинно-следственная связь
Ведёт к исчезновению России.

И это я видел,
И там я бывал,
Верните мне выдел
В ущелье меж скал.
Отдайте мне долю
В усладе земель,
Пропитана солью,
Рыдает свирель.
Морскими волнами
Раскатан песок,
И в память о маме
Весь мир одинок.
Стрижи, иглохвосты,
Слетелись на гул,
Из мокрой бересты
Я дудку свернул.

Мой сосед у стойки берет вискарь,
Перуанский кофе, хот-дог с сосиской,
Как когда-то, в стенах Массарта, встарь,
Упиваясь изморозью диониссийской;
За окном не заводится чей-то трак,
Свирепеет реднек, и хаски к даме
От испуга жмётся, старуха ж, бряк,
На ветру роняет брелок с ключами.

"Разбивай пирамиду ударом в лоб,
Выше центра целься!" - владелец бара
Говорит бас-бою... Нырнув в сугроб,
Ищет связку псина. Мигает фара.
Лишь Судьбе вестимо кому куда,
Инсталляций блажь завлекает Музу,
Но ревью и выставок чехарда
Не сулит шарам попаданье в лузу.

Я понять пытаюсь: что с ним не так?
Из евреев польских, накачан вроде,
Охмурил сокурсницу, Растиньяк,
У папаши траулер на Кейп-Коде;
Не срослось с католиками, улов
Поутру подсчитывал бы в гроссбухе,
Преклонив колено... Да не таков:
То ли в букве дух, то ли буква в духе.

С марокканкой пробовал - задала ж
Ты кафиру перцу, младая пери!
На абстрактный этот наплюй коллаж.
Думал, дело в сексе, а дело в вере.
Христианство или, пардон, ислам
(Напишу со строчной, не обессудьте)
Точно гроб и крышка от гроба нам,
Всем, кого тревожит проблема сути.

Авраамических религий менаж а труа
Утомил гордеца - он завис в Непале,
Где ручьи, бесплотную пену струя,
С эполет аксельбантами ниспадали;
Но врожденный скепсис настиг и там,
И душа отторгла пристрастье к жестам,
Не пленясь ни улыбкой зловещей лам,
Ни священным нимбом над Эверестом.

Что ж, пускай игрок натирает кий
Холодящим мелом грядущей смерти!
С воздержанием заповедь "не убий"
В богословском трактате увяжут черти.
Заарканит ангельски дебютант
Критикессу хренью своих полотен.
Зарычит мотор, из луженых гланд
"Holly shit!" исторгнет шофёр, добротен.

Есть два вида стойкости: для реки -
Это мчать без удержу, а для дерева -
Бытию подветренному вопреки,
Не усохнуть сгорбленно от потерь его.
Человек рождён осязать слова,
Проницая корни, шепча вполголоса,
Что от сева до жатвы земля права
И строга к излишествам мегаполиса.
По ветвям растекаться учила мысь,
Возлежать благолепно - слепая мумия,
К середине пути ты постиг, что мысль -
Производная функция от безумия.

Ах, ничего не изменилось!
Равно отвратны бирюку
Любовь агапэ или филос -
И лыко вставит он в строку,
Брюзжа и ангела пороча;
Равно продаться норовит
За премию и рюмку скотча
Дантисту жирному пиит.

Скупцам по-прежнему завидно,
Что щедро тратишь сердце ты;
Взыскует мягкости ехидна,
Змея - природной доброты;
Журнал глазастая гризетка
Коварно прибрала к рукам,
И строчкогон пуляет метко
В обрывок правды тут и там.

Судьба не балует обновой:
Когда-то всем рулил обком,
Сегодня - гонор местечковый
Хохмачки с выбритым лобком;
Для стукачей бренчали раньше
От дачек дармовых ключи -
Теперь им гранты или транши
Сулят биндюжники в Керчи...

От патриотствующей швали
Тошнит на родине слонов -
И здесь, в изгнанье, трали-вали
С оглядкой брешет пустослов;
Ни макраме, ни оригами
Словесность нашу не спасут,
Пора её вперёд ногами
Уж вынести на Божий Суд!

С тех пор как наш архипелаг
Омыли теплые теченья,
На солнце жмурится рыбак,
Цедя настойку из женьшеня.
Стучат по рощам топоры,
И вся деревня для потехи
Плетет корзины из коры
Иль колет грецкие орехи.
А деве снится иногда
Зеленый голубь из Тайваня,
Мерцая тускло, как слюда,
В неиссякаемом тумане.
И ты, за негу этих грёз,
Прощаешь морю все цунами,
Разруху, голод и мороз,
В бамбуковом сутулясь храме.

О, как очерчивает снег
Ветвей мятежные извивы,
Спешащих выкрикнуть: мы живы,
Не обуздают нас вовек
Ни гарпии угрюмых зим,
Ни древоточцев мириады,
Мы новому либретто рады,
Его триумф неотразим!
И мы хотим в Карнеги-холл,
А не на плаху лесопилен,
В нас прииск солнца изобилен,
И он чеканщиков обрел!
Листвой с монетного двора
Мы вам оплатим все издержки,
Пусть аплодируют консьержки
И чинные профессора!
Мы мир вокруг перевернем,
Как взбунтовавшиеся джентри,
И на премьере в Линкольн-центре
Священным полыхнем огнем!

Цицерон, Иоанн Креститель, Андре Шенье
Головы лишились за то, что ходили прямо,
О могильный камень чиркает в тишине
Бритвой Оккама далай-лама.

Рассыпается прах первозданный в любом пласте
На раскопках язычества, слышим плач Приснодевы,
Ибо Ной предоставил ковчег змеиной чете,
Несмотря на яд для Адама и Евы.

В алфавите компьютера чуем зороастризм,
Прометеев огонь отдаём турагентам Эльма,
Пьём из черепа Йорика брагу опричных тризн,
Зрим у Вия Гомеровы бельма.

Изумляемся страсти, с какой внушал Абеляр
Неприязнь ригористам Лойоле и Торквемаде,
Левенгуковым линзам, высвечивавшим капилляр
Токмо праны жемчужной ради.

Золотому сечению рыцарей Круглого стола,
Розенкрейцерству додекафоний, умолкших в Вене,
Неeвклидовой космогонии инков, что чад сожгла
В жерле жертвоприношений.

Для того и живём, чтоб всё сущее перемешать,
Синтезируя общность последствий необратимых,
Славя в дервишах празднество плоти как благодать,
Порицая смирение в пилигримах.

В Магеллановом млеке даосского мудреца
Из молекул воссоздаём, гомункул Китая
Продолжаем осмысливать как начало конца,
Практикуя вуду и отцветая...

Плоды алеют там и тут
Шиповника в сыпучих дюнах,
Стрижи в созвездьях златорунных
Ткачами бодрыми снуют.

Маяк за пристанью потух,
Креветки, прячась в анемоне
От осьминоговой погони,
Блаженно переводят дух.

И мы давай передохнем
В краю несуетных желаний,
По осени скучая ранней
И ворожа перед огнем.

У тлеющего камелька,
Среди рыбацких сонных хижин,
Дабы, вне сердца непостижен,
Нам отсвет юности мелькал.

Преподавать литературу
В Висконсине лет сорок пять
Старухе довелось; кто сдуру
Решился курс нелепый взять,
Тому давай внушать как гуру,
Накручивая пальцем прядь.

В изорванном бешмете Казбич,
Разбой с абреками чиня,
Баранов крал с далёких пастбищ,
Ан, глядь, похитили коня -
Упал ничком (антоним: "навзничь")
И молча пролежал полдня.

Сама же помнила: в подвале
Под чарку баял старожил,
Как те от Гитлера бежали,
Кто раньше Сталину служил;
А там и власовцы в финале
Спасались из последних сил...

Короче, и предмет ваш вздорен,
И хрестоматия к нему!
Грустящий фаталист Печорин
Здесь, в Милуоки, ни к чему.
Заешь-ка парой помидорин,
О чем бормочешь не пойму.

Кто душу жаждет успокоить,
Хоть адов огнь ее расплавил,
Тот должен перечень усвоить
Простых и непреложных правил.

Что жить во мраке двоечуждом,
В забвенье обоюдожутком,
Способен лишь оглохший к нуждам
И повредившийся рассудком.

Что власти звука неслучайно
Предпослан был священный трепет,
Что за молвой приходит тайна
И лживый миф из гипса лепит.

Что не изгнание из рая,
А прозябанье в райских кущах
Есть участь жалкая, презлая
Незрелым голосом поющих.

И пусть не хватит нам картечи
И не воздастся по усердью,
Всё ж получили мы наречье
Несовместимое со смертью.

Что боль корчует наши судьбы,
Но их затем врачует мелос
Земли, в которую по грудь бы
Врасти нам заново хотелось.

Что мир читается не сразу,
И буквы - это лишь ступени,
И можно сказанную фразу
Пройти в обратном направленье.

Что, всех событий перевёртыш
Охватывая взглядом чёрствым,
Ты строчек шифром не испортишь
И не смутишь противоборством.

Но смысл бывает преумножен,
Как продлена бывает вечность,
И меч не вынувший из ножен
Являет в битве безупречность.

Искатель звука, не стремись
К слезоточивому величью,
Держи в уме ватагу птичью,
В прибой обсыпавшую мыс.
Возьми в попутчики не страсть,
А чаек отроческий возглас,
Рутины серую промозглость
Ультрамарином законтрасть.
Дотошный взвешиватель слов,
Дешевых избегай соблазнов,
Пусть недруги, в сетях увязнув,
С одышкой тянут свой улов.
Тебе ж достались волнорез
И брызги радужные с гребней,
Что вин изысканных целебней
И светоносней всех чудес.
Так почву рыхлую весной
Размашисто взрывает лемех,
Так юбилей справляют в семьях,
Галдя под кровлей навесной.

«С ума меня сводит завистников гогот,
Гнетёт мою душу журнальная пря,
Поляку простить якобинцы не могут
Брильянтовый перстень, подарок Царя.
Мы оба для них иноземцы, вульгарен,
Изволите видеть, медвежий их рёв,
Рылеев и вовсе грозился: «Булгарин,
Назначу я цензором стук топоров!»
Не чуют кощунники голос кукушкин,
Что век сократит осквернявшему храм,
Со штофом витийствует некто Свистушкин,
Арап, благосклонный к жидам и ворам.
Он мог бы, воспев покоренье Кавказа,
Правительству пользу принесть наяву,
Ан нет, обезьяной строчит лупоглазо
Поэмы никчемной седьмую главу...
Понеже не мёд, но гражданскую горечь
Примите от северной Вашей пчелы,
Тревожу не зря, Александр Христофорыч,
Враждебны их умыслы, выходки злы!
В уланах отмечен распоротым пузом,
Под Фридландом кровь проливал я за Русь,
Ввиду лишь Тильзитского мира к французам
Примкнувши, и то с обнищанья, клянусь.
Прошу Вас нижайше, соблаговолите
Драконовы меры принять, дабы всем
Сиял Самодержец, как солнце в зените,
Затмив притязанья чужих диадем.
Себя не щадя и не алча награды,
Служу бескорыстно штыком и пером,
Давно в ренегаты уже, в ретрограды
Записан фрондёрами, чернью, двором.
Скрежещут, мол, тайной полицией нанят,
Да знают бездельники: я тороват,
Попсу мою звезды эстрады горланят,
Мои сериалы идут нарасхват!»

Нектароносная пчела,
Ты в чашелистиках пиона
Барахтаешься упоённо,
А жизнь тебя подстерегла,
Полёта храбрость весела,
Пока растёт дитя-сластёна.

Не всё жужжать тебе одной,
Уже замкнулся круг событий,
Витийствований, винопитий,
Уже иссёк полдневный зной
Все искры из коры земной
И туго сплавил кварц и литий.

Прожилки самобытных руд,
Небес курчавые разводы,
Везде журчание свободы,
Паромов дальних перегуд,
Как воздух ласточки стригут,
Так нищеброд слагает оды.

Чудно желтеет львиный зев,
Пушится клевер, фиолетов,
И с небылицами поэтов
Цивилизация, созрев,
Сливается, алтарный неф
С угрюмым пением аскетов.

Ничто не имеет значенья,
Запомни, мой друг,
Фальшивы любые сужденья,
И страсть, и недуг!
Ватага снуёт филиппинок,
Услужлив их бег,
И жизни невольничий рынок
Презрел человек.
Увы, говорит он, допустим,
Закон их таков,
Ни бухтам не надо, ни устьям
Моих поплавков.
Я радугу увековечу,
Кораллу воздам,
Но судно несётся навстречу
Китовым хвостам.
Мы в рабстве у крупного куша,
У алчных затей,
Забыли где воды, где суша
Подобья людей.
Забыли, забыли, забыли
Про главный улов,
Мечте не чета изобилье,
Закон их таков...
На палубе официанты
Посудой гремят,
Пора уж вытягивать фанты
И пить шоколад.
А он вопрошает в тумане,
Отвержен и сед:
Надолго ль от нас в океане
Останется след?

Регистратором адмиралтейства
Здесь недаром служил Томас Мур,
Изучая пиратов злодейства,
Их влиянье на местный гламур.
Скорбный автор «Вечернего звона»,
Растолкуй, старина, почему
Нам британская снится корона,
Хоть она превратилась в чалму?
Цепи выпали по эстафете
Тем, кто, прятал под пробковый шлем
Назревающий эндшпиль столетий
И клубок эпохальных проблем.
Поглотило саргассово время
Этот гребнями тёсаный форт,
У шальных ураганов в гареме
Оказалось потомство когорт.
И когда уж преданием стали
Корабельные колокола,
Упражняются в сальто-мортале
Черно-белых дельфинов тела.
Инь и Ян в них ликуют, возможно,
Но за пошлину карточный долг
Экс-гвардейцам не спишет таможня,
Поощряя распущенный полк.
И, раскрыв пополудни объятья
Всем, кому эта дань тяжела,
Тень от якоря в виде Распятья
На плиту постамента легла.

Что дальше делать, на каком
Наречье думать нам отныне?
Впиваюсь жадно в окоем,
Взывая к плещущей пустыне.

Не исповедаться впотьмах,
Когда нет почвы под ногами,
При этом чудится в волнах
Почти божественное пламя.

Какое счастье - напрямик
Спросить совета у вселенной,
Застав её в редчайший миг
Тоски и неги сокровенной!

Художник из Брабанта
Чурался хищных рыл
И с дерзостью таланта
Абсурд изобразил.

Шедевр его рычащий
Всемирно знаменит,
Он распахнулся чащей
И монстрами кишит.

Грехом торгует в рясах
Невежественный сброд,
Предвестье войн и засух,
Египетских невзгод.

В угаре черной мессы,
Сойти готовясь в ад,
Алхимики и бесы
Акафисты бубнят.

Игрок на мандолине
С совой на голове,
Разнузданные свиньи
И аспиды в траве...

Рассматривая триптих,
Вновь содрогаюсь я
От хоровода рыб тех,
Пернатых и зверья.

И пусть душа ранима,
Под утро не уснуть,
Нам кисть Иеронима
Открыла жизни суть.

Мошенника цитаты
Над папертью звучат,
И полымем объяты
Глаза бездомных чад.

Куражится и в гимне
Срывает куш братва,
Кто родину, скажи мне,
Спасет от колдовства?

Гниет она под Потьмой,
В тайшетских лагерях,
Подмятая, Господь мой,
Поверженная в прах!

Кто жутких искушений
Избегнет на сей раз,
И явится ли гений
Стране в урочный час?

Морочить всех негоже,
Не знаю – да иль нет,
Но я клянусь, о, Боже,
У Босха есть ответ.

В кляссерах наследие хранится
Всех племён, профессий и эпох,
Разъясняет каждая страница,
Кто хорош империям, кто плох.
Юнги, канониры и констебли,
Реверанс, аллюр, удар поддых,
Чайный домик обвивают стебли,
Скачет по степям табун гнедых.
Хоть порой почтовая карета
От баталий жарких отстаёт,
Мне зубцовка трогательна эта,
Негашеным - сто очков вперёд.
От фискальных, гербового сбора,
Дарвинизмом веет: чтоб холоп
Различал где фауна, где флора
В спальнях коронованных особ.
Мрамор стен и злато канделябров
С тяжестью великосветских чаш,
Из которых лишнего дерябнув,
На крови плясал не ваш, так наш.
Вот они - доспехи и чертоги,
Пиджачок из белой чесучи,
В позументах вице-полубоги,
В капюшонах ангел-палачи!
Пулей заменив стрелу амура,
Свой фетиш лелеет в кобуре
Нечисть, потакающая хмуро
Низменным страстишкам кабаре.
Серия за серией: певицы,
Бабочки, ученые мужи,
Космонавты, виды заграницы
И в родных полях колосья ржи.
Вплоть до конференции в Потсдаме,
Хоровод интрижек, что, ценим,
С оккупационными властями
Вёл марионеточный режим.
Юноши, зигующие браво,
Барышни, вздымающие грудь,
Ражих агитпроповцев орава
Из кинокартины «Светлый путь».
Повезло быть коллекционером,
Выдюжив блокаду, целину,
Перестройку, Брайтон-Бич, к манерам
Вовсе не стремящийся...
«А ну, -
Спросит Кое-Кто, не дешевизне
Торгашей учивший и менял, -
Чем ты занимался в этой жизни?»
Я отвечу: «Марки собирал».

Располагает осень к урожаю,
И сон полночный следует за ним...
Воистину, с трудом воображаю,
Когда и кем я был бы так храним?
Привык я чай горячий пить из блюдца,
Хоть жизнь меня не сделала умней,
Зато со мной навечно остаются
Святые руки матери моей.
Так искренне они месили тесто,
Раскатывая хрупкие коржи,
Что мне мерилом рифмы или жеста
Назначено преодоленье лжи.
Была в них буколическая ласка,
За ними я следил раскрывши рот:
Как будто бы рубаху Синеглазка
Для молодца возлюбленного ткёт.
Взмывали чутко над рекой крохали,
Их клюв казался спицею с крючком,
И слободские сосны колыхали
Верхушками, приветствуя партком.
О, вы, гефилте фиш под Молодечно
Готовившие, пусть кольцо блестит
Из золота червонного, навечно,
Я повторяю сквозь тоску и стыд! -
Вы для меня взбивали этот воздух
Словесности мучительной, родной,
От луковок на севере безгвоздых
До хат белёных в августовский зной.
Покойтесь же далёко на Голанах,
Присыпанные горстью той земли,
Что нам в речах пылающих и рьяных
Пророки Божьей Славы предрекли!

Через дебри я в августе
Продираюсь проворно,
Застревает нога в кусте,
Вся в царапинах тёрна.
Дуновением Африки
Полдень плавит опушку,
И сомы в рукавах реки
Настигают друг дружку.
Представляю как инеем
Край холма убелится,
Ресторан, кондоминиум,
Рододендрон и птица.
Не смущает декабрь её,
Раскраснелась семейка,
На экране Ди Каприо,
А в духовке индейка.
Здесь и ёлки похожие,
Дети дуются в скрэббл...
Боже мой, как давно же я
В милой юности не был!
Как изгибы влекли меня
Загорелых лодыжек!
На перилах два имени,
Помню, лупою выжег.
Эту надпись давнишнюю
Соскребли уж лет сорок,
Новой паре под вишнею
Брезжит таинство зорек.
Но погасли огни витрин,
Вспышка лет не вернётся,
Запах родины выветрен
В кленоварне вермонтца.
И где пили испанцы ром,
Бронзовеет некстати
Ископаемым панцирем
Старый форт на закате.

Из Брешии ли мрамор
Доставлен был сюда,
Где Алигьери замер,
Подобно глыбе льда?
Но он стоял не плавясь,
И бледные персты
Нащупывали завязь
Вселенской чистоты.

Хоть делалось неловко:
Неделю мусор гнил,
Касалась забастовка
Мордатых воротил;
В муниципалитете
Решали - что да как,
Вдыхать миазмы эти
Уже устал бедняк…

В диковину, не скрою,
Нам было: ну и ну! -
Что памятник изгою
Объединил страну,
И что культуры стержень,
Интригами, молвой,
Поруган и отвержен...
А, впрочем, не впервой.

Все эти нечистоты
Однажды уберут,
И мир осмыслит - кто ты,
Зачем твой горький труд.
У каждого есть флейта,
И всплеск, и ритма сбой,
Замах на жребий чей-то
Мешает стать собой.

Воздушная экседра,
Изогнутый фасад,
Распахнутые недра
Историю творят.
Стучи в каменоломне,
Цирцеина кирка,
Слова его запомни,
Терцины сквозь века!

Паденье крупных капель
На свежий лепесток,
Неряшливый Неаполь
И нега между строк...
Не надо на пуанты -
На лавочку присядь,
У пьедестала Данте
Мы свидимся опять.

Заросла тростником и заилена
В водомерках тягучая ильмень,
И на кряжистом дубе развилина,
Будто сказ о древлянах офильмен.
Хоть за мужа любимого, коннунга,
В полный рост отыгралась княгиня,
И за кадром искромсанным тоненько
Чья-то свищет в листве благостыня...
Так хотелось наведаться в Коростень,
Где цвела до войны вся мишпуха,
Да уж больно урок этот горестен,
Не обрящешь в корнях силы духа.
Дерева, дерева, я как вы сейчас
На ветру замираю со скрипом,
И, слезой запоздалою высочась,
Память рыщет по даггеротипам.
По оврагам ту летопись гуглю я,
И проектор стрекочет «максимом»,
И восходят остывшие уголья
Майским шелестом невыносимым.

Море – это зыбь и нетвердь,
Чередуя рябь и гладь,
Лишь оно земную четверть
Может вечностью устлать.
Только в мечущихся водах
Откровенье нам дано,
И больного сердца продых
В гроте плещется хмельно.
Здесь, ракушку или камень
Плавя нежно, как свечу,
Волны стаям пеликаньим
Ткут волшебную парчу.
Нам из солнцевой красильни
Черпать утро и закат...
А на суше мы бессильны,
Книги древних подтвердят!

По радио "Немецкая волна"
Я услыхал о том, что обезьяны
Лютуют в Таиланде. Этот сброд
В связи с коронавирусом разграбил
Все магазины местные. Припасы
Съестные без зазрения воруя,
Макаки вырвать норовят из рук
У фермеров - кто сочную папайю,
Кто гроздь бананов, кто кочан капусты.
При этом обнаглевшее зверьё
Владельцам лавок любит наносить
Болезненные в голову укусы -
Которые нескоро заживают,
Потом надолго остаются раны...
Одна старуха жаловалась: "Кто,
Скажите, защитит от этих полчищ?
Как у себя расхаживают в джунглях
И непрестанно требуют жратвы!"
Представил я: она на солнцепеке
Горбатилась - не год, не два, не три,
Растила урожай с детьми и мужем,
Чтоб обеспечить скромный свой доход.
Обрушилась на тружеников честных
Кошмарная напасть со всех сторон!
Отныне права собственности нет,
Как нет уж никаких приоритетов:
Всех уравняло бедствие в правах -
Блоху, слона, змею и черепаху...
Где ваша справедливость, Томас Мор?
Где, Кампанелла? Сен-Симон, к ответу!
Фурье и Роберт Оуэн - в глаза,
В глаза смотреть! Хвостами не крутя!
Не скрежеща пожухлыми клыками!
Нет Дарвина на вас, тупая стая
Двуличных иждивенцев, болтунов...
Но, к счастью, древний жив еще обычай
В Юго-Восточной Азии: скопить!
Кастрировать проклятых мародеров!
Нещадно, деловито, без поблажек!
Ведь только так возможно сохранить
Узоры древней пагоды буддийской
И мантры наших лучших мудрецов.

Была ль настроена, ответь,
Картушка компаса по стрелке?
В окрестных рифах воды мелки,
Непросто гавань присмотреть.
Штурвальный хлещет в темноте
Из горлышка своей бутыли.
Вот острова, к которым плыли:
Вдруг выяснится, что не те?

Внезапно выявив подлог,
Космографы и богословы,
Со страху клеветать готовы,
Укажут дружно на Восток:
Мол, то исмаилитских сект
Послушник, хитрый пёс султана,
Нам в головы втемяшил рьяно
Свой разорительный проект!

И все, кто робко замирал,
Сокрыв просчёты и огрехи,
Когда на палубе доспехи
Твои бряцали, Адмирал,
Пойдут предательски вразнос,
Катя на генуэзца бочку:
Ведь гений тянет в одиночку
К погибели швартовый трос...

Но нет! Отсрочка суждена
Историей. За всё в ответе
Ты лишь теперь. Пяти столетий
Флотилия коснулась дна.
Пробиты днища, на мели
Дрейфует флагман, опозорен.
В тебе резни и рабства корень,
Суду ограбленных внемли!

Колумб, ты людям не дарил
Картофеля и кукурузы:
Не зря, мосласты и кургузы,
Как стая яростных горилл,
Низвергли наземь силуэт
Они лгуна и лиходея!
В чем главная твоя затея?
В приобретенье эполет?

Для мореходства, к чёрту спесь,
Не сделал ровно ничего ты!
Для беженцев вводили квоты
В Аддис-Абебе, а не здесь!
Твой рай от топки, тесака,
Не спас ни одного китайца
Еврея, грека: век скитайся –
Здесь только немочь и тоска!

Предприниматель не обрёл
Раздолья в наших палестинах,
На верфях, пашнях и турбинах
Не зрел величья ореол;
Айфон, лэптоп и марсоход
Внедрили, кажется, в Багдаде,
А в Кремниевой – скуки ради,
Гнобят на каторге народ!

И точку в бойнях мировых
Не ставила сия держава,
Лелея лишь закон и право,
Удар блокируя поддых,
Предоставляя щедро кров
Преследуемым всех религий
И молотя снопы на риге,
Чтоб избежать голодных ртов...

Неисчерпаемости благ
Не припишу я континенту,
Где я, платя смешную ренту,
Томлюсь на шее у трудяг;
Не вштыривает героин,
Марихуанна, кокс и виски
Уже не в жилу мне и киске,
Пока мужает третий сын.

Гордец, повинен в этом ты!
Ты жаждал золота Офира –
Коварный краснобай, проныра,
Угрюмый символ нищеты!
Стволу мачете не чета,
Как выродилась, я балдею,
В панафриканскую идею
Американская мечта!

За всё ответишь! Очи ввысь
Не заводи пред стаей ражей,
Лазутчик папы, потрох вражий,
Но с пьедестала кувыркнись!
Про Гроб Господень королям
Ты намекал перед отплытьем:
За это месть свою насытим,
Как втайне учит наш имам.

Когда чавыча плыла на нерест,
Урчали нерпы и грызли сеть,
Я был безбашен и фанаберист,
Казалось кайфом на всё глазеть.
Улов захапать не позволял им
Мужик в ботфортах, лупя веслом,
От пеплопада, за перевалом,
Тускнело небо часу в восьмом.
На ужин водка, икра из кадки,
Сигали в гейзер мы вчетвером,
Остря игриво, шурша в палатке,
Романс мурлыча перед костром.
И засыпал я потом в Нью-Йорке,
В борьбе с тоскою призвав покой,
Река Камчатка и рёв моторки,
Свеченье лавы над Ключевской.

Центы клянча, бродили детройтцы,
К банкоматам сбежав из трущоб,
И рыдала от них церковь Троицы,
Тихо к сердцу прижав небоскрёб.
И мигал светофор – иллюстрация
К созреванию яблонь в саду...
Город-обморок, челюстью клацая,
Знал, что я своё счастье найду!
Мне хотелось от трешевых постеров,
Повенчавших хот-дог и дотком,
Перебраться на яшмовый остров,
Где бы пенились мёд с молоком.
Я мечтал о горах Пенсильвании,
О волнистом нырянии выдр,
О радушии ферм, где заранее
Забродивший откупорен сидр.
И о гулких расщелинах Поконо,
Где индейским жрецом испокон
Столько окон округлых наокано,
Словно зыришь из трюма времён.
Водопады, сравнимые с финскими,
И два трейлера – ах, лепота! –
На подножье заползшие сфинксами
Сторожить пирамиду хребта...
Мимолетная грёза, к себе ли Вас
Приглашу, или в гости набьюсь,
Колыбельною скрипкой Сибелиус
Оградит от постылых обуз!
Будет жаркое лето, я выволок
Из загашника цепкий гамак,
Будет посвист туннелей и иволог,
Шелест фоток, архивных бумаг.
Ваши бледные щёки в ладони я
Заключу – и растает тотчас
Одночастная эта симфония,
Что в походе так сблизила нас.

В траву мы падаем любить,
Где сонно вспархивает птица
И зонтиком ажурным сныть
Стыдливо норовит прикрыться.
Там колорадский паразит,
Гримасу диссидента скорчив,
Соцобязательствам вредит
И листья гложет, переборчив.
Но в дореформенных рублях
Нам платят прочную стипуху,
И грех не выложить: бабах! –
Её в четверг на бормотуху,
На пачку «Примы», ивасей
И хлеба тминного буханку,
Чтоб, вопреки отчизне всей,
Подъем прошляпить спозаранку.

Закадычные по Бронной
Два архаровца бредут,
А денек такой ядреный,
Неохота в институт.
По античке Тахо-Годи
Задала «Ахиллов щит»,
Мы вчера листали вроде,
Да башка у нас трещит.
То ли в «Лире» по рюмашке
Опрокинуть с бодуна,
То ли сразу до стекляшки
Дошагаем, старина?
На стене висит табличка,
В этом доме жил Сурков,
Орден, синяя петличка,
Ни таланта, ни мозгов.
А еще недавно Влодов
Евтуху впаял в пятак,
Что-то с дружбою народов,
Говорят, у них не так.
Эх, хорош стучать Гефесту
В кузне молотом, братан!
Подцепить бы нам невесту,
Не попасть в Афганистан...
Эх, услышим мы с тобою,
Коли сердцем ты готов,
Звон цевниц у водопоя,
Рев быка в когтях у львов!
Будут скипетры и брашна,
Жницы в белом, хоровод,
Будет жить наутро страшно
Всем, кто ночью не помрет.
Будет бог из колесницы
Трупы сеять не со зла –
На окраине станицы,
Среди мазанок села.
Все светила небосвода
В меморандум попадут,
И повсюду несвобода
Воцарится – там и тут...
Рассекают в бабье лето
По андроповской Москве
Без прописки два поэта,
Без генсека в голове.
Лишь глядит осоловело,
Очумевший от премьер,
Из Никольского придела
Театральный костюмер.

Гладко было на бумаге,
Да забыли про овраги,
А по ним ходить...
Гильзы сыплются в окопы,
За волхвом идут холопы,
А за князем – гридь.

Вопля не выносит на дух
Вольного на баррикадах
Залихват-усач.
Ты на мурмолку соболью
Не гляди с тоской и болью,
Беларусь, не плачь!

Помнят пинские болота
Запах крови, запах пота,
Плетку тивуна.
Дремлет бабочка на сене:
В чьё удельное владенье
Выпорхнет она?

Чьи распластанные нивы,
Что пылят в заречье, сивы,
Облетит впотьмах?
Беларусь, восстань, родная,
Проклиная и стеная,
Не моли в слезах!

У опричнины пощады
Не проси: ведь конокрады
К жалобам глухи.
Дрогнет бабочка на сене –
Так и хочется ей в жмене
Протянуть стихи.

Рвутся светошумовые,
СМС с петлей на вые,
В автозаке чат.
Месит, в касках и жилетах,
Войско выродков отпетых –
Хлопцев и девчат...

Беларусь, вотще рыданья:
Есть булыжник на майдане,
В гаражах тиски:
Заточи пинцеты, что ли,
Удали занозу боли,
Опухоль тоски!

Бремя барщины, оброка
Истекло – мне издалёка
Ширь твоя видна:
Стогна Несвижа, Вилейки,
Жаворонки и жалейки,
Вольная страна!

Хлопцы и девчата живы,
Серебрятся щедро нивы,
Бабочки кружат,
И – клянусь вам на бумаге –
Упокоился в овраге
Каждый конокрад!

Люблю сплетенье этих кружев
На петербургской мостовой.
Ах, как же хочется, Бестужев,
Мне впиться в небо над Невой!
Застав оранжевую кромку
Гранитных сводов поперёк,
Что возводили в дар потомку
Отпущенные на оброк...
Но ель пушится, заусатев,
И по сугробам, не юля,
За вольнодумцами усадеб
Волнисто скачут соболя.
И мы, пускай сравненье грубо,
Догадкой вдруг озарены:
Сродни искусству лесоруба
История родной страны.

Бреду, сомнением объят:
Смогу ль избавиться от дара?
Под звуки пестрого базара
Сверчков, кузнечиков, цикад.
А в мутной тине озерца
Белеет лилий вереница:
Как в старой ладанке, хранится
В бутонах липкая пыльца.
Мне ведом здесь любой извив,
Подтрунивает лягушонок
Над черепахою спросонок,
Никчемный опыт уязвив.
За старицей, меж камышей,
Шуршит запутавшийся дятел,
Багряный хохолок взлохматил,
Раздумья гонит он взашей.
Зарылись шляпками во мху
Грибы, тщеславьем не страдая,
У большинства же цель святая:
Творить, блаженства наверху!
А мне уж сил недостает
Цепляться за свои химеры,
Бодрясь и вереща сверх меры:
Ведь там, за лесом, поворот...
Вот-вот рассеется как дым
Пропащей жизни свистопляска,
И высохнет под зноем ряска
С её весельем напускным.

Вихров хотелось, а не проплешин
Гуляке праздному,
Один повышен, другой повешен,
У всех по-разному.

Хотелось фактов, а не фальшивок,
И справедливости,
Но послан ветер ему в загривок,
Чернил не вывести.

Кому-то ордер, кому-то орден,
Напрасно ропщется,
Поселок дачный живым комфортен,
А мертвым – рощица.

Страны хотелось, где жить отрадно
И всё по-честному,
Где нет привычки молиться стадно
Ворюге местному.

Где нет законов прощать делишки
Убийце грязному...
Один без ложки, другим излишки,
У всех по-разному.

Хотелось свадеб – чтоб доходяга
Плясал с кудрявыми,
Избы хотелось – а не оврага
С густыми травами.

Хотелось воли – а не конвойных
И звезд над тундрою,
Хотелось песен и встреч запойных
С родной полундрою...

Да что там спорить: того хотелось,
Хотелось этого?
Всё развалилось и разлетелось,
И больше нет его.

Серые мокнут
Перья скворца.
Кажется, чокнут
Он слегонца.
Глаз его карий
Пышет огнем:
Точно викарий
В храме ночном.
Без покаянья
Скован полет,
Все мы на грани,
Горний народ!
Струи нещадно
Город секут,
Спрячься и ладно,
Нечего тут.
Сцапает ястреб,
Гром разразит,
Похоти, яств раб
Страхом накрыт.
Крестная сила
Всех не спасет.
Хворью скосило?
Сверзся с высот?
Смерть неужели
Вправду милей
Гнездышка, щели,
Гнилостных пней?
Нет же, храбрится:
Душу сберег...
Глупая птица,
Божий Пророк.

Бровастые глазеют из кибиток
Насмешницы, кинжалы точит рать,
Всё отняли, и жеребец в убыток,
Скитайся и по два алтына трать.
Индийские сверкают самоцветы,
От Спаса златоверхого в Твери
Забросило его на край планеты,
И что за вера – черт их разбери.

Покуда караванил жаркой степью,
Там-сям плясали дервиши гурьбой
И не грозили разве что отрепью
Таможенная нечисть и разбой.
Хлеба бесплатно роздал эфиопам
И вез неспешно пряности в Тебриз:
От басурман не скроешься галопом,
Постами и молитвою борись!

Четыре Светлых воскресенья: горше
Негоций испытать не привелось...
Ужель нам помереть в литовской Орше,
С роднею православною поврозь?
Агаты, изумруды – этим блеском
В невежестве пусть тешатся враги,
Лети, посланье, голубем библейским
И почерк достоверный сбереги.

Напрасны челобитья к ширваншаху,
Сорвут кафтан и по сусалам – хрясь,
Писатель тот, кто натерпелся страху,
Христианин – чья жизнь не задалась.
И свиток, что под бульканье кальяна
Прочтет паша, усевшись на софу,
Он завершил молитвой из Корана:
«Милна рахмам рагим... алятуфу!»

Твой мир уходит с молотка!
Застегивая на созвучья
Строфу – небрежная рука
Не знала, сколь она везуча,
Сколь пуговичная артель
Разбогатеет с распродажи:
В сухих бутонах иммортель
Цветет благоуханней даже...

Но в чёрствой сутолоке их
Аукционной, с каждым лотом,
Цена трудов твоих земных
Всё алчней тянется к высотам:
Забыт соломенный тюфяк
В пыли чердачной, на котором
Ночуя – ты за просто так
Баюкал голубиный форум;

Из памяти бесследно стёрт
Передник на чумазой даме –
И то, как вы клубничный торт
С ней поедаете глазами;
Лишь воет на болоте выпь,
Чей образ ты великолепил...
Щепотку бедности отсыпь
Семье, развеянной, как пепел!

Восполни впавшему в нужду
Бомонду – все его пробелы!
Я большей щедрости не жду,
Мне этот взгляд осоловелый
И бесшабашный этот стиль –
Письма, объятий, мордобоя –
Знаком по байкам простофиль
И снобов, ладивших с тобою.

Так опечатка невзначай
Уже сулит почтовой марке
Порфиру и дворцовый рай,
Где бродят лани и цесарки,
Хотя наборщик спохмела –
Ни сном, ни духом: ибо слава
Ждет не вершащего дела,
А мудрствующего лукаво.

Таежным летом на привале
Дремать с испариной на лбу,
Чтоб свиристели отпевали
Твою раскольничью судьбу.
Из нержавейки нож зазубрив,
Строгать волшебную стрелу
И лихо целиться в изюбров,
Бесследно канувших во мглу.
Ручей в джунгарские селенья
Течет по россыпям тревог,
И стон глухой воображенья
Пластом безвременья залег.
Советский миф, его эрозий
Слепую карту не прочтешь,
Орудуй молотком, тверёзый,
Буссолью выверяй чертеж.
Оставь задумчивость Арахне,
Сучащей нить метаморфоз,
И бодро, залпом, шандарахни
Чекушку, что вручил завхоз.
Там, наверху, решать шаману,
Кому фетиш – кому тотем,
Повсюду ложь, куда ни гляну,
А врать не хочется совсем.

Колонны, державшие свод,
Мерещатся, вычурны.
Грунтовых журчание вод
Из хроники вычеркни.
От засухи площадь желта,
Провалы и трещины.
Мощам храбрецов не пьета –
Самумы завещаны.

Монарха никто не зовет
По имени-отчеству:
При том что загублен народ,
Не легче час от часу.
Скрежещет, игривый порыв
Уняв, скорпиониха,
На ложе гранитном застыв
Дворцового конюха.

А было-то, было! Фонтан
Плескал изумрудами,
Купцы из полуденных стран
Хромали с верблюдами.
В казне золотишка сполна –
Хоть небо им вызвезди...
Лишь бедствовал сын колдуна,
Весь в глине и в извести.

Раздвоенным тряс он прутом
С гримасою мерзкою,
Заклятий не тратя притом
На пышность имперскую.
Киркою махал и бубнил:
«Истоки загажены!»
Послали за ним двух верзил,
Достали из скважины.

Кто в знахари, кто в звонари,
Научное знание
Цвело от зари до зари,
Подсудно заранее.
Зато дифирамбов не жаль
Для немощной статуи,
Трубил на пирах сенешаль,
О казнях – глашатаи.

Уселись за плов, отрубив
Башку чернокнижнику.
Вот яблочки, белый налив,
Несут шаромыжнику.
Астролог, а с ним казначей,
Глазеют на кравчего:
«Чарует нас блеском очей!» –
Хихикают вкрадчиво...

...И вот, в помертвелой пыли
Штандарты с цевницами,
Захватчики к нам забрели
С пещерными лицами –
На них мы читаем аккорд,
Последний в отечестве:
Второе пришествие орд,
Хворобы от нечисти.

Уже не бряцают, пьяны,
Рабыни запястьями,
Лишь демон пустыню страны
Засеял напастями.
Хоть надо признаться, ей-ей,
Сосало под ложечкой,
Без лозоискателя ей
Взгрустнулось немножечко.

Бриллиантовую пыль
Подносил визирь с улыбкой,
Драгоценнейшей присыпкой
Знаменуя щедрый стиль.
Было велено: «умри!» –
Не на гербовой бумаге –
В генуэзском банке скряге,
Острослову в Тюильри.
Обрекал их падишах
На мучительную гибель:
За урезанную прибыль,
За издевки на балах...
А теперь – без янычар
Обезлюдела столица,
Семицветно пузырится
Пена, посланная в дар.
Виноваты мы – но в чем?
Книгу древнюю листая,
Помоги, волна морская,
Заглянуть за окоем!
Мир отравлен целиком,
Стал он собственною тенью,
Ибо к саморазрушенью
Жаждой мщения влеком.
Смертоносный яд испит,
И ученый озадачен:
В этом эпосе утрачен
Водорослей алфавит.
И прибрежного песка
Письмена в часы отлива,
Скрученные прихотливо,
Неразгаданны пока.

Двум вяхирям в чаще густой
Порядком обрыдло:
Сороки ругают застой,
Безропотность быдла,
Но взбалмошна их трескотня
Про равенство, братство,
Ведь цель у тебя и меня –
Повыше забраться.

Присядем-ка, друг, на мосту,
Ведь мы же погодки,
Легко отличим на лету
Острог от слободки,
Величие ж этих полей
Нам важно, не скрою:
Орды Золотой мавзолей,
Взращенный Литвою!

Всё чин-чинарем испокон,
И скифским курганом
Победно торчит террикон,
Грозя уркаганам,
Пытавшимся всех обокрасть
В лихую годину,
Картишки кропленые в масть
Раздав господину.

Ан выстоял наш рудокоп,
Пришельцев отвадив,
Их клан мафиозный огрёб
Румяных оладьев!
Хоть шахту закрыли, ввиду
Дотаций нещедрых,
Еще в позапрошлом году,
Заботясь о недрах...

Зато кабанов и косуль
Хватает в округе,
Охотится вволю куркуль
Себе на досуге –
Из тех, кто не морщит чело
В нелепой обиде
И ловко умеет бабло
Всучить Артемиде.

Жаль, с речкою что-то не так,
Мельчает икорка,
А раньше водился судак,
Сазан, краснопёрка,
Да выброс метана, поди,
Сказался на водах...
Зато у червей впереди
Заслуженный отдых!

В аптеке – шаром покати,
Зато с пилорамы
Приход зазывают к шести
В сусальные храмы:
На Радоницу поминать,
Скорбеть о сих малых,
Обретших свою благодать
В кромешных завалах...

Наш город – я песни о нём
По радио слышу!
Давай-ка мы перепорхнем
Под славную крышу:
Дворянским собранием дом
Торжественно звался,
Теперь нам кружиться вдвоем
Под магию вальса.

Фуршет бы еще поклевать,
Да в мэрии пусто,
Зато мастерам исполать
Святого искусства!
Лепнину карниза цени,
Узор капители,
Теперь мы с тобою одни –
Достигшие цели.

Загнав азиатам в ларёк
Свою багряницу,
Манатки собравшие в срок –
Отцы, за границу
Сбегая оравою всей,
На гербе забыли
Меркуриев жезл кадуцей
И рог изобилья.

Всё разумно в цветущем краю,
Воеводы насилуют падчериц,
Меч Фемиды тупей к острию,
Перед свадьбой здесь варят кутью
Из лягушек и ящериц.

За безбрачье с кастратов налог
Неусыпно взимая на хорах,
Казначей золотит потолок –
Чтоб обклеить купюрами впрок,
Оприходовав ворох.

На охоте танцмейстер главарь,
Заправляет балами сокольничий,
Свинопасом составлен букварь...
Ты и в бане особо не вольничай,
Знает грамоте царь!

Августейший заика гуняв,
Но усишки нафабрены в раме:
Портретиста нам выписал граф.
Выплывает ладья в ледостав
С двумястами гребцами.

Запускать цепеллины, шары –
Дозволяется ближе к предгрозью.
Иереи к кокоткам щедры:
Пеньюар из дубовой коры,
С беладонновой гроздью.

Расширяет зрачки благодать,
Судьбоносна гвардейская стать,
Время чепчиком славить сраженья!
Ибо страху дано обладать
Лишь браздами прельщенья...

Что ни день твой жених веселей,
Канцелярии стиль телеграфней,
Галуны и обшлаги – елей
Для того, кто поел кренделей
И почил среди дафний.

Так о чем ты в светелке одна
Пригорюнилась? Чай, по Европам?
От свинцовых белил чуть бледна,
Знай глазей на парад из окна
Со слоновьим галопом.

Рог извитой и вещая трещотка
Молили о пощаде столько лет...
Гекзаметры я различал нечетко:
Сгущались тучи, запотел планшет.
Взывать к друзьям? Напоминать о боли,
Испытанной не ими? Что за блажь!
Куда уместней споры о бейсболе
За кружкой пива, августовский пляж.
К примеру, эта цаца в ломборджини:
Чем не сарматка гибкая в седле,
Мечтающая о мосластом джинне,
О разлюли-малине, крем-брюле?
Излей свою тоску родным пенатам,
В закрытый шкафчик возле очага:
Судьба стихов – патологоанатом,
Со скальпелем идущий на врага!

...А, впрочем, я вчитался. Эти пени
Меня обезоружили. Живых
Мертвящее гнетет оцепененье,
Но я, объятый радостью, затих.
Так безнадежно увядали лозы
Раскаянья... и вот – нектар богов
Их корни оросил! (Метаморфозы
Медийный не оценит острослов).
Не выклянчить пытался благостыню
У чопорного идола, отнюдь:
Он чашу мира поверял латынью
И жаждал свежей музыки глотнуть!
Раскаты грома становились гульче,
Овидий вкус наречия сберег,
Священное бродило vinum dulce
И завивалось усиками строк;
Слова отпочковались от эпистол,
И гроздья литер царственно цвели...

...Оглядывая Провиденс и Бристоль,
Покачивались яхты на мели.
А ветер дул, не различая галса,
Петроглиф на поверхности рябой
Мерещился. И гимн любви слагался,
И чайками жонглировал прибой.
Трюкачество разоблачать не стану,
Приверженность профессии храня:
Закат легко давался океану,
Как циркачу – глотание огня!
Бакланы, разлетаясь точно кегли,
Чуть гребень ударялся о скалу,
Восторженно трубили, что избегли
Злой участи. С торчками на молу
Попыхивал сморчок из растафари:
Он, судя по осанке, только что
От компаньона схлопотал по харе.
На этом и закроем шапито...

Ведь если так мы родину возвысим,
Как римскому изгою удалось,
То можно и не слать надрывных писем,
С единственной мы прожили не врозь!

Львиный зев на мшистом валуне,
Вздрагивая неприкосновенно,
О, как больно ты напомнил мне
Безысходность ласкового плена!
Или так метемпсихоз лукав,
Что душа колышется на склонах,
В давнем поцелуйном заблукав
Лабиринте вздохов обреченных?
Там, на сестрорецком берегу,
Затаенным дюнам уподоблюсь:
С амфорой пустой подстерегу
Пену, где она купалась топлес...
Каждый всплеск с собою унесу!
Светится стигийская аллея,
Я крадусь – предсмертную росу
В лепестках оскаленных лелея.

Поминовение – таков
От палача подарок жертве.
Курганы, шепотом умертвий
Наполнив жилы стебельков,
Чернеют, словно бородавки.
Но муки праведной схоласт
Любой оттенок передаст
Для университетской лавки.
Коллега, выброшенный за борт,
Средь ночи явится – с утра
За комп садится он: пора!
В подвале нищетою заперт,
Сутулый чахнет эмигрант
Над залихватской эпопеей,
При этом даже с доброй феей
Не вытянув счастливый фант...

Жгли сёла, угоняли скот
Головорезы клана Кэмпбелл.
Столетья миновали – кем был
Пастух, низринутый с высот?
Чьи кости кельтские в ручей
Пернатых коронеров стая
Швыряла? Чья семья, рыдая,
Лишилась крова и харчей?..
Ответ не сыщешь на страницах
Ни хроник, ни церковных книг.
В Парламенте схлестнулись виг
И тори – двух румянолицых
Витий спроси: не вёл ли счёт
Загубленным их общий предок?
Такой, понятно, случай редок,
Но, может статься, повезет...

И вот, спустя семестров пять,
Том монографии выходит.
Наперсник гения проводит
Коллоквиумы. «Преподать
Легко ли атмосферу страха? –
Он размышляет. – В той среде,
Да и по Мордору везде,
Ценилась лишь своя рубаха».
И, вслух: «Кто пояснить готов,
Куда исчез поэт-философ,
Интриг чураясь и доносов,
Когда отрекся от основ?..»
Девица крашеная мямлит.
Опять шпаргалка, Боже мой!
По счастью, завтра выходной,
На кампусе премьера: «Гамлет».

1

Бродячей фауне сильней
Претило домоседство флоры,
Поскольку близились просторы
К блаженному исходу дней.
Вдыхая гелий, цепеллин
От снежной пятился лавины,
Способствовали субмарины
Разоблачению глубин.
И, перезагрузив циклон,
Девелопер в окошко зыркал,
И с мастерком судился циркуль
Из-за обрушенных колонн.
Враждуя насмерть, языки
Плели магические звуки
И вновь сливались в той науке,
Что мы от смысла далеки.

2

«Септуагинта» и «Вульгата»
Не перестроили геном,
Триеры греческим огнем
Грозят фелюгам супостата.
Природа к демонам недобрым
По-прежнему благоволит,
Обжорству памятник отлит,
А пашни зарастают чобром.
На побережье фессалийском
Пируют юноши гурьбой,
И предстоит неравный бой
Единорогу с василиском.
Но губы, трескаясь от засух,
Глаза, от паводков слезясь,
Почтут за третью ипостась
Мольбу о жницах седовласых.

3

Зачем сверкающий металл
Свозили из эдомских копей
И бег волшебный антилопий
В чалме сказитель воспевал?
Платить за возвышенье царств
Душе – слоями позолоты,
Покуда страшные пустоты
В ней выщелачивает карст?
Уйми свой парус, Магеллан!
Калимантанская цивета,
Темно-коричневого цвета,
Пребудь владычицей лиан!
Тантрийский треугольный дом
И флейты яшмовой призывы:
Пока мы трепетны, мы живы,
Хоть в это верится с трудом.

1

Душа, как мертвая царевна,
Освободителя ждала,
И безурядица вседневно
Вершила внешние дела.
Подобная межледниковью
Эпоха брезжила вдали
И ободряла участь вдовью
Истосковавшейся земли.
Под сенью острова Элизабет
Качался ялик, на мели забыт.

2

И черный угорь, белый окунь
В Шпионском теплились пруду,
Покамест ива тихий локон
Сушила, выплакав беду.
И зайцы ерзали, покамест,
Пейзаж сбивая набекрень,
Под фарами струился, ямист,
Асфальта приводной ремень.
Луна фигурно склоны красила,
И кузов тарахтел у «крайслера».

3

Приятель мой, охотник Сесил,
Гроза всех уток и косуль,
На карантине стал невесел,
Садясь как стеклышко за руль.
И вот, из Арлингтона в Хингам
Затем-то и спешили мы
К лукавым хохотушкам Ингам,
Чтоб разорвать оковы тьмы.
А как заткнешь округу за пояс,
Не зависая и не цапаясь?

4

Они снимали, не поверишь,
Просторнейший второй этаж
На голове у миссис Черриш,
Обеим тридцати не дашь:
Одна блондинка, а вторая –
Чернява, к бабке не ходи...
Весь день, друг с дружки угорая,
Цепляли к прядям бигуди.
От нас просили только рислинга:
Башка не кружится и кисленько.

5

Но ящик я сберег с июля,
В компании залить глаза...
Запомнить как «киндзмараули»?
И я запомнил – «Кин-дза-дза»!
Двух Инг разыгрывая, Сесил
Гримасничал: «No smoking, bro.
No drinking». Пел и куролесил,
Бренчал на банджо, бес в ребро.
И к нежным окончаньям инговым
Тянулись мы в экстазе свинговом...

6

А на заре хозяйка Черриш
К нам постучалась и внесла
Поднос тяжелый, и теперь уж
Пошло такое бла-бла-бла...
«Когда-то в центре я Бруклайна
Жила. Профессор мой, пруссак,
Визжал: пархат ваш Хайнрихь Хайнэ!
А я – в ответ ему: you suck!
Не стала с юдофобской крысою
Миндальничать, тем паче лысою».

7

И с нею собачонка корги –
Вельш-корги-кардиган, точней,
Любительница пьяных оргий
И в хлам обкуренных парней.
«Поедешь на охоту?» – Сесил
Сграбастал сучку. Та: «Тяв-тяв!»
Резвятся Инги, бьет из чресел
Витальный огнь ночных забав
(Они из Вустера – а вустерицы
С утра предпочитают устрицы).

8

В одно из антикварных кресел
Я плюхаюсь, набивши рот:
«Живее, помоги им, Сесил,
А мне и сэндвич подойдет.
Ведь он от омнибуса, верно,
Произошел? Впервой, небось,
Узрела омнибус таверна –
С того и блюдо родилось».
И устрицы из Новой Англии
Остроту оценили в ганглии.

9

Ни чуточки вас не колбасит
От марочных грузинских вин!
Подернут дымкою Кохассет.
Маяк мерцает, исполин.
Окрестные банкиры в масках
Еще храпят – такая рань...
«Что проку, Инга, в этих плясках?»
«Дай руку, Инга, перестань!»
Танцуем, обнимая весело:
Я – корги, миссис Черриш – Сесила.

10

А, чтоб ты сдох, проклятый вирус!
Да здравствует азарт регат,
Стрельба из лука, торт навырез,
Походы с сыном в зоосад!
Не чаял я моральный кодекс
Нарушить. Коль смутило вас –
Извольте отдыхать на водах-с,
Вам Баден-Баден в самый раз...
С почтенной леди, корги, Ингами
Мы славно погудели в Хингаме.

ЮНОСТЬ

Мне краевая бахрома
Ручейников ажурнокрылых
Дороже тостов задарма
На чествованиях постылых.
Камзол полыни серебрист,
Гордятся шляпой сыроежки,
А мы листаем «Эффи Брист»
К экзамену по зарубежке.
И туча след сверхзвуковой
Лелеет рассеченной бровью,
И ночь нисходит над землей
Повязывать косынку вдовью.

ЗЕМЛЯК

Вот церковь, где тебя крестили,
Напротив – школа, стадион,
Пиццерия, и, в кантри-стиле,
Вороний грай со всех сторон.
Полвека по своей цирюльне
На цырлах скачет серый гном,
И даже пятницы разгульней
Не стали в пабе за углом.
Облез фасад кинотеатра,
Где на экранах много лет
Для мафиози пел Синатра,
В таксидо бежевый одет.
Наполовину почернела
Бейсбольная команда, но
Тебе и до мормонов дела
Нет никакого в казино.
О том, что предки из России,
Ты редко произносишь вслух,
Достали взгляды их косые,
Улыбки крашеных старух.
Рассерженно витает шершень,
Нектар преобразуя в яд,
Соседи помнят имя Гершвин,
А имя Пришвина не чтят.

Куда, скажи, стремится серна,
Дразня стервятников конвой,
Обуреваема безмерно
Зигзагом бездны роковой?
В какие дали принцы крови
Наивных рекрутов ведут,
Сжимая грифель наготове,
Штурмуя вражеский редут?
Спроси у собственного «эго»,
Отравы жаждущий гордец,
Среди беззвездного ночлега
Тобой обманутых сердец!
Копытами в снегу угрузла
Дикарка резвая – и прах
Белеет юношей вдоль русла
В необработанных полях...
А ты, поэт, чужие зверства
Припишешь узости мирской,
И хлябь небесная, разверста,
Сверкнет над вьющейся рекой.

Нас пышные рулады лирохвоста
И брачная чечётка райских птиц
Наглядно убеждают как непросто
С гастролями кутить в отеле «Риц».
Но страусы балет обогатили,
Востоку веер подарил павлин,
Наличие тотема в каждом стиле
Бесспорно и в жару, и среди льдин.

Восславь же фехтование оленей,
Которым вдохновлялся сам Дюма!
Из петушков и рыбок русский гений
Напрасно ли извлёк свои тома?
И всё ж необходимы перемены,
Лицо от гнева и стыда горит,
Когда полмира под пятой гиены,
А плоский павиан её журит...

Так изотопы в мамонтовых бивнях,
Состава почв свидетельства храня,
Ведут дневник его скитаний дивных,
Посмертный гимн трубит его броня
Походам дальним, и под микроскопом
Предшественник напутствует всем нам,
Чтоб засухам свирепым и потопам
Из страха мы не посвящали храм.

Одинокий смельчак на плоту
Воплощает мечту о сиротстве.
Волны дарят свою теплоту
Всем, кто ритму их родствен.

И ветрами изрезан рельеф,
Будто дерзкими шпагами парус.
Мглу вселенскую преодолев,
Я осмысленно старюсь.

Но, гребца изучив силуэт,
Как щербинку в орнаменте зодчий,
Память машет отчаянью вслед
И читается чётче.

Ибо вечностью стёрлись черты
Лишь заведомо скучных cтраданий,
И чем дальше от берега ты,
Тем эфир первозданней.

Для того этот морок и дан,
Одержимость его безрассудна,
Чтобы спал быстротечный туман
С заповедного судна.

Для того и задуман простор,
Переливы его всё капризней,
Чтоб служил нам опорой опор
Островок нашей жизни.

Не в ногу шествовал подсолнух,
Но ширился страды размах,
И мыши пировали в полных
Тугого жита закромах.

А мне ровнехонькая челка
Мерещилась, и звонкий смех,
Красавиц дачного поселка
Она превосходила всех.

Споспешествовал вечерами
Потугам творческим чердак,
Мигали звезды в пыльной раме,
Жонглируя то так, то сяк.

Я рисовал соседку нашу,
Когда на велике к Днепру
Она катила, и гуашью
Стекали капли поутру.

Разводы плесени в корыте
Пейзажам Франсуа Буше
Уподоблялись, и открытий
Тревожно жаждалось душе.

И, к тарахтению комбайна
Прислушиваясь вдалеке,
Я сознавал, что эта тайна
Сродни украинской реке.

И был неисчерпаем кладезь
Моих восторгов и досад,
И небосвод сиял, разгладясь,
И цвел, благоухая, сад.

Нам север молчаливым исполином
Из путешествий предстаёт и книг,
По этим искорёженным равнинам
Когда-то упоённо полз ледник.
Струились безупречные покровы
Из чистого провидческого льна,
Усердно проявляла нрав суровый
Дружина, в истязаниях сильна.
Хозяйничая с грохотом, громады
Велели войску по краям скалы
Развешивать сухие водопады
И гладкие высверливать котлы.
Развёртывая кухню полевую,
Захватчик тёр округу наждаком,
И цокали разъезды вкруговую
Из валунов, месивших глинозём.
Гранитные подкашивались арки,
И ясень, как оборванный скрипач,
Без устали пиликая в фольварке,
Убийцам ладным кланялся, незряч.
На замковой горе, уже не страшен,
Стихал цикад прощальный полонез,
И старым чертежам пещер и башен
Здесь отводилось времени в обрез.
В ясновельможной этой глухомани
Сражаясь дни и ночи напролёт,
Наместник в белом панцире заране
Урочища столбил среди болот.
Размашистый творец вершин и впадин,
В крестах и звёздах изваяв рельеф,
Он был могуч и, повторяю, ладен,
Палач природы, генерал-аншеф.

Выйди на Свислочь с её ампиром
Казарменным – всколыхнётся
Тяга школярская к тырам-пырам
Весеннего флотоводца.

Впору бумажный пускать кораблик,
Мы за зиму так озябли,
Скоро набухнут завязи яблок,
Готовь к субботнику грабли.

Глянь беспристрастно: а что мы знали
О крае родном? О чём нам
Грифель и ластик, гремя в пенале,
Талдычили в веке тёмном?

Байки травили про гнёт магната,
Ударный труд сталевара,
Блеяли в душном хлеву ягнята,
Учёность устаревала.

Речь Посполитую, свитки Торы,
Латинский шрифт инкунабул –
Всё неудобное для «конторы»
С доски историк сошкрябал.

Прошлое выхолощено, а где же
Вся суть бытия земного:
Несвижа-града зоркая вежа
И печь с изразцами Шклова?

Где подношенья раввина ксёндзу,
С венгерской саблей хорунжий,
Запах одетой в бархат и бронзу
Гостиной вальсов и пуншей?

Где продразвёрстка по всем поветам,
Божниц поруганных груда,
Будни ревкома, стрёкот дуэтом
«Максима» и «ундервуда»?

Где же купанья в лазурных водах,
Прогулки в парках зелёных
Граждан, имевших право на отдых
В местах не столь отдалённых?

Где тот румянец свежий на халах,
Христова Пасха в скворешнях,
Пепел сожжённых, эхо в подвалах
Просторных энкавэдэшных?..

Целит штаб округа шпилем в купол,
Как ствол берданки в берлогу:
Здесь я когда-то по лужам хлюпал,
Теряя страх понемногу.

Здесь я бродил, подмечая в зёрнах
Уже восковую спелость,
В слуцких ткачей поясах узорных –
Уже войсковую смелость.

Грезя на набережной в беседке,
О древней думал стоянке,
Что даже там троглодиты-предки
Святили жрецов останки.

Не превратят в полигон культуру,
А лики икон – в мишени,
Те, кто в гостях засиделся сдуру,
Реки перекрыв теченье!

Время рога обновить, сохатый,
Почистить пёрышки, зяблик,
Купы, белейте над мирной хатой,
Свободно плыви, кораблик!

ТУЛУМ

Крепчает зной, глаза слезятся,
Но с каучуковым мячом
Древнейшей из цивилизаций
Все катастрофы нипочем.
И тверже всех, распознавая
Грядущей непогоди шум,
Из городов полдневных майя
Над рифом высится Тулум.
Стоит он на крутых утесах,
Поодаль от промозглых сельв,
Где смуглых дев гладковолосых
Прельщал гиперборейский эльф.
Его развалины священны
Для устремленных в океан
И стерегущих эти стены
Подслеповатых игуан.
Сплетаясь, пальмы и агавы
Чтут идола, который встарь
Ввел изуверские расправы
И судьбоносный календарь.
Обсидиановой пантерой
В расселине крадется ночь,
Свет гаснет, веруй иль не веруй,
Какую блажь ни напророчь.
А мы, обсыпанные мелом
Луны, крошащейся в перстах,
Дворцам дивимся омертвелым,
От бога метрах в пятистах.
И время не размежевало
Добро и зло спустя века,
Надежды остается мало,
И на сердце скребет тоска.
Как будто звездные сполохи,
Царапающий острием,
Из доколумбовой эпохи
Подсчитывает астроном.

Лист рододендрона, опав,
Сворачивался как сигара.
Два брата, с криками «пиф-паф»,
За сверстницей вокруг ангара
Носились, хоть играть в пейнтбол
Дед запрещал: но и за это
На сорванцов он не был зол,
Дивясь полёту бизнес-джета.

Его единственная дочь
Теперь парит во мгле небесной
И, феи копия точь-в-точь,
Впервые управляет «Цессной».
Убрав закрылки, шелестя
Волшебным шлейфом осиянно,
Взмывай заоблачней, дитя,
Над пыльным плетевом бурьяна!
Пускай озёр лучится гладь
И скорбно длится лихолетье,
Увы, он больше повлиять
Не в силах ни на что на свете.

Прошли те времена, когда
В советских марочных портвейнах
Он разбирался без труда
И в ражих стукачах идейных;
Когда грамзаписью сосед
Всех потчевал, Иван Никитич,
И шпроты с маслом на паркет
Из банки норовили вытечь;
Когда черничины, сочась,
В берестяной ныряли туес
И ельник цепенел на час,
Ресницам Стеллы повинуясь...

Что остаётся? Доживать
Без сетований на чужбине,
Ложиться с плеером в кровать
И слушать оперу Пуччини.
Вся брайтонская молодёжь
С успехом перешла на руглиш,
У них ни слова не поймешь,
Покуда толком не погуглишь.
Потянешься к стакану, всклянь
Наполненному, внуки сами
Примчатся: «Ну-ка, перестань,
Иначе вмиг доложим маме!»
И, пару-тройку разжевав
Картофелин с мясной подливой,
Испачкав шорты и рукав,
С подружкой возятся шкодливой.

И всё же ясно помнит он
Мосты, пакгаузы и склады,
Гружёный углем эшелон,
Глоток живительной прохлады,
Ретивый танец поплавка,
Необозримый берег в ивах,
Кукушки причет, зов сурка,
Лесистого отрога вывих,
И всхлип гитары над костром,
Балладу Галича родную,
И путь по тракту впятером,
И переправу через Чую,
И шляпки липкие маслят
С вихрами выгоревшей хвои,
И нежный шёпот, и разлад,
И страсти лето огневое!

Освященным елеем собороваться
Предстояло на Пасху стране,
И клубилась под пальцами Горовица
Боль столетия точно во сне.

Завивался туман над расселинами,
И безумные ноты впотьмах
Шевелились во рвах недострелянными,
Недомученными в лагерях.

Эти звуки в Нью-Йорке транслировали
За шесть дней до трагедии, но
С детством киевским ассоциировали
Исполнителя мы все равно.

И программки от скрябинской саговости
Трепетали в руках у послов,
Так душа, воспаряя при благовесте,
Перелистывает Часослов.

И не думала об Апокалипсисе
В мягких ложах московская знать,
Чтобы выстрадали и покаялись все,
Оставалось реактор взорвать.

Нагуляли мы в таборе гены,
Край родной уступив гопоте,
Австралийские аборигены –
К ДНК приложились и те.
Катастрофа отчизну накрыла,
Гробанется триада вот-вот,
А вокруг апатридские рыла,
И Талькова никто не поет.
Выкрутасы свободного рынка
Опрокинули фуру в кювет...
Обнимаясь, поляк и грузинка
Сочиняют вдвоем триолет.
Это кто там красуется спьяну,
Протирая бархоткою речь?
Это Грицман велел Гандельсману
Самоварное солнце зажечь!
Ждут Кенжеева из Монреаля,
Но у дьявола есть адвокат,
И, альфонса купюрами жаля,
Феминистки в восторге жужжат.
Угощение с видом Минфина
Выставляя за собственный счет,
Ресторатор буль-буль из графина,
Он и в водке, и в людях сечет.
Славься, Рома, небритый и щедрый
Хлебосол эмиграции всей!
Ипполит сочетается с Федрой,
Крестным ходом идет Моисей.
Кто-то фрейлехс танцует, а кто-то
С хоматендою цимес жует:
Хоть слетела с нее позолота –
Рад поэзии русский народ!
И такой катавасией вскоре
(По прошествии лет говоря)
Огласится нью-йоркское море –
В те кровавые дни сентября...
И по клавишам Саша Избицер
В сигаретном поскачет дыму,
Пораженный видением рыцарь,
Что так врезалось в сердце ему.

Из-за речных наносов
Бухта здесь обмелела,
Стала несудоходной.
Все говорят: философ
Шляться привык без дела,
Он человек негодный.

Может быть, вы и правы,
Млечность неизгладима,
Звезды с холмами братья!
Главное – эти травы,
Встреча воды и дыма,
Пагубные объятья!

Идол, глаза тараща,
Рвет города на части,
Но миролюбье краше.
Боль моя преходяща,
Невыносимо счастье,
Если оно от кражи.

И невозможно дважды
Той же коснуться длани,
Той же вкусить тревоги!
Пламя сильнее жажды,
Ливнями на вулкане
Редко нас тешат боги!

Слушаю басни леса,
Иволгу да оливу,
Шелест и щебетанье.
Знатности басилевса
Предпочитаю ниву
С нищим узором ткани.

Слово леплю из глины,
Пил я вино иль не пил,
Амфора ваша диво!
Царственные руины
Так сохраняет пепел,
Мрачно и терпеливо!

Дай мне воли, природа,
И отрады морской
С едким запахом йода
На свиданье с рекой.
Я хочу в седловине
Меж певучих холмов
Изваляться в полыни,
Как слепой птицелов.
Дай мне солнца в затылок,
Дай мне ветра поддых,
Нежной охры прожилок
И пещер слюдяных.
Дай оскомы на деснах
В той отчизне тепла,
Завитков златоносных
Где густеет смола,
Синевы преизбыток
Где витают стрижи...
И не надо мне пыток,
Лицедейства и лжи!